Проснулись мои засони только ближе к вечеру. Ана церемонно пригласила меня отужинать в ресторане. Я согласился, в порядке недовольства пробормотав, что еда вскоре после пробуждения называется завтраком. После легкого завтрака-ужина Ана попыталась разговорить меня на тему моих странствий с планеты на планету. Миры различных вселенных все здесь восприняли, как планеты отдаленных звезд. Разубеждать у меня нет ни сил ни желания… Больше всего Ану заинтересовала одежда и внешность тамошних женщин. Я рассказал ей об одной своей знакомой, женщине-воине, с которой был очень близко знаком. Очевидно мой рассказ скромницу Ану не обрадовал. Действительно, кожаные облегающие брюки и кожаная же повязка на груди по здешним меркам — верх неприличия и разврата. Чтобы переубедить Ану в характеристике моей знакомой, я сказал, что та была очень скромной и неприступной, например она очень стеснялась целоваться… Разговор принял совсем уже неподобающие для воспитанной девушки формы, поэтому Ана потребовала прекратить рассказ о «распутницах, носящих брюки, и совращающих мужчин своей голой грудью». Тут еще сенатор предложил мне выкурить сигару. Нет ничего лучше крепкого табака после вкусного ужина, поэтому я, естественно, с удовольствием согласился. Ана изумленно на меня посмотрела, затем резко встала и объявив, что не хочет находиться в компании бесстыдников, врунов и курильщиков, ушла за соседний столик, где принялась отчаянно флиртовать с молоденьким офицером, смущавшемся и красневшем. Почему она так разозлилась? Я никогда не скрывал, что курю… Мы с сенатором попытались вспомнить славное прошлое Гратона, что не очень получилось. Сенатор откровенно путался в именах, датах, событиях и их причинах. В итоге мы нашли тему колесного стука и весело придумывали все новые и новые версии.
Сейчас Гратона можно было с полным правом называть «сенатор». В ресторане ехало слишком много народа, чтоб среди них не нашлось хотя бы одного, знающего его в лицо. Гратон, когда его спросили, не Гратон ли он, случайно, не стал отпираться, ответил, что да, конечно, это он, причем ни о какой случайности не может идти и речи. Меня он представил, как своего любимого внучка. Никому и в голову не пришло что даже правнуки сенатора старше меня раза в два.
Вот так мы ехали тихо мирно, под стук колес, имеющий, по нашей версии, уже двадцать две причины. Тут и начались приключения…
С оглушительным грохотом распахнулась дверь в ресторан. Через секунду я сообразил, что грохот издала не дверь (хотя и распахнувшаяся), а вон та черная дымящаяся штука, чересчур похожая на револьвер, чтобы им не являться…
Револьвер держал в руке молодой человек… а может и не молодой, и не человек… в смысле, может быть и девушка в мужской одежде. Определить возраст и пол не представлялось возможным, так как лицо некультурного вошедшего закрывала тряпочная повязка, делавшая его слегка похожим на хирурга, приготовившегося к операции. Ага, к операции по удалению чужих кошельков…
— Внимание, — нет, судя по голосу, это именно молодой человек, — всем положить руки на стол и не делать резких движений, иначе мы будем вынуждены открыть огонь!
«Мы» — это не потому, что молодой человек страдал раздвоением личности, а потому, что в гости он нагрянул с целой сворой таких же «хирургов». Одеждой они очень напоминали грабителей из той книжонки, которую я читал недавно. Кожаные жилетки, клетчатые рубашки, широкополые шляпы, повязки, опять же… Комедианты.
— Мы никому не причиним вреда! — продолжал распинаться «хирург». Видимо, он с друзьями зашел просто так, поболтать о пустяках.
— Мы — не вульгарные грабители!
… Ага, а кто же вы тогда? Члены благотворительного общества помощи слепым детям-сиротам?
— Мы — члены Боевого Комитета Партии Народного Счастья. Прошу всех вынуть кошельки, бумажники, драгоценности и положить на столики. Ваши грязные деньги пойдут на освобождение угнетаемого вами народа.
… Ну, вот, угодил в угнетатели на старости лет… Только-только обзавелся деньжатами, одолженными у Гратона, почувствовал себя обеспеченным человеком, и на тебе — отдай, и не греши. Хотя… Пользуясь тем, что грабители отвлеклись и в мою сторону не смотрят, я быстренько произвел в своих карманах перестановки…
— Полиция… — проблеял жалобный голосок от столика, за которым сидела компания молодых людей, недавно распинавшихся о судьбах родины. Вот так всегда: на словах — спасители отечества, а как опасность посерьезнее — «полиция…».
Компашку народосчастников этот жалобный призыв развеселил несказанно. Они дружно столпились кучкой у столика вершителей народных судеб и начали подавать советы, как правильно звать полицию, при этом сами добросовестно проорали: «Полиция!!!», «Помогите!!!» и «Пожар!!!». Хорошо горлопанить, зная, что стены у вагонов звуконепроницаемые, а ближайшая полиция — в соседнем городе. Наряд полицейских, патрулирующих вагоны, сняли с поезда в том самом соседнем городке по причине острой алкогольной интоксикации, а проще говоря, бравые служаки конфисковали в третьем классе бутыль самогона и употребили ее без закуси.
Боевики наконец отстали от запуганных юнцов и начали третировать монашку, сидевшую по соседству. Основным предметом расспросов был вопрос о том, как же она столько времени обходится без мужчин. Предположения и версии не обладали глубокой мыслью и теоретическим обоснованием, что не помешало весельчакам довести монашку до слез.
Я поморщился. Юмористы-народосчастники потратили уже полчаса на то, что можно было выполнить быстрее, чем пассажиры успели бы понять, что происходит. Видел бы этих клоунов суровый товарищ Краш, расстреливавший и не за такие длинные языки. А уж видели бы они его… Охота шутить отпала бы надолго.
Оставив рыдавшую монашенку, боевики двинулись далее, собирая со столиков урожай и останавливаясь поминутно, чтобы почесать языком. Один из них изящным движением скользнул к началу прохода между столиками.
— Дамы и господа! Сейчас я расскажу вам, почему мы поступаем именно так, а не иначе…
Ну конечно. Куда же без показательных выступлений на тему «мы отбираем у богатых, чтобы отдать бедным». Слышали сто раз. Сами говорили…
— Вы все здесь эксплуататоры…
… Не знаю, как насчет всех, а что касается меня — гнусный поклеп и наговоры. В жизни никого не эксплау… экспула… не угнетал, в общем.
— Вы живете за счет простого народа, ничего не давая ему взамен. Вы отнимаете у крестьян хлеб и продукты, у рабочих — фабрики и заводы, и съедаете это все не поделившись.
… Жуткий образ угнетателя, пожирающего фабрику, заставил меня подавиться, в попытке сдержать смех. Гратон невозмутимо попыхивал сигарой, наблюдая происходящее, как тысячу раз виденную комедию…
— Но мы не позволим вам и дальше насиловать и угнетать простых тружеников. Сейчас мы отнимем у вас наворованные деньги, а потом — все ваше имущество, честно поделим его среди несчастных, и тогда у всех всего будет вдоволь, все будут жить довольно и счастливо!
Аминь. Интересная логика: нам, видите ли, воровать нельзя, а вот ему можно. Кроме того, если поделить все поровну, то на всех несчастных придется не так уж и много. У ребят явно нелады с арифметикой. Впрочем, это проблемы только их и врачей, которым не мешало бы подлечить парнишек… А вот это мне уже не нравиться…
Как ни медленно орудовали горе-грабители, они уже приблизились к нашему столику. Вернее, не дошли до него, задержавшись на молоденькой девушке, зажавшейся в уголке. Ее толстый папаша-купчик даже не пытался протестовать, сдерживаемый револьверным стволом у уха и страхом внутри себя. Он даже не злился, огромный кусок трясущегося желе. А девочке тем временем приходилось туго. Ее вшестером гладили по плечам, по коленкам, чьи-то шаловливые ручонки уже расстегнули верхние пуговки на блузке…
— Господа боевики! — раздался радостный голос. — А не взять ли нам эту милую крошку в нашу партию? Мы научим ее полной свободе от мещанских предрассудков типа скромности, стыдливости и смущения. Как вы на это смотрите?
Товарищи по борьбе были только «за». Ана смотрела на меня так сердито, как будто это я привел сюда всю эту шарагу и теперь не хочу прекратить то безобразие, которое здесь твориться. Я ей что, герой-одиночка? Пусть своего офицерика на них натравит. Чего он сидит, зажавшись? На войне тоже в кустах прятаться будет? Нет, я даже и пальцем не пошевелю. Не пошевелю!
Я тихонько шевельнул пальцем, толкнув бокал из-под вина. Хрупкое стекло, столкнувшись с грубой прозой жизни, в лице твердого пола, не выдержало и с жалобным лязгом разлетелось на кусочки. Будущие спасители от предрассудков повернулись, как и следовало ожидать, на звук, предвкушая возможность нового развлечения.
— А кто это у нас такой неуклюжий? — засюсюскал подошедший ко мне боевик, вернее, так, боевичок. Никак этот сброд не тянул на гордое звание боевиков.
— А где же наш кошелечек? — продолжил он, не усмотрев на столе передо мной ничего подобного, и даже отдаленно похожего.
— Все деньги у дедушки, — ответил я, честно глядя в глаза. Не веришь — обыщи. Все денежки я успел переложить в волшебный мешочек с магическими предметами, а это — не та вещь, которую можно найти при обыске. Заклятье на него наложено лучшими магами компании «Магикон» (если, конечно, реклама не врет).
— А где дедушка? — повернулся слащавый клоун к Гратону. Тот, раскуривая сигару, показал на лежащее на столе портмоне. Что-то оно не очень похоже на то кожаное чудо, в котором он обычно хранит деньги… Хитрый сенатор, видимо, носит с собой два бумажника: один — для покупок, другой — для грабителей. Действительно, кто станет обыскивать человека, честно отдавшего тебе кошелек с немаленькой (но и не слишком большой) суммой внутри?
К нашему столику подошел еще один. Остальные стояли поодаль, любуясь спектаклем.
— Встать!! — внезапно завопил подошедший, обращаясь к Гратону. На фоне сенаторской фигуры я как-то потерялся. — Встать и прекратить курить, когда разговариваешь с членом Боевого Комитета!!!