тят умирать — они хотят нам что-то сказать.
Разумеется, далеко не все, у кого почва ушла из-под ног или жизнь потеряла смысл, прибегают к этой тщетной мере. Один из моих пациентов с маниакально-депрессивным синдромом уверял меня, что он никогда не покончит с собой. Я спросил его, почему он так в этом уверен. «А потому, — ответил он, — что я еще не прочел „Моби Дика“».
Ну что ж, пожалуй, повод жить не хуже любого другого, и, возможно, именно поэтому мало кто дочитал эту книгу до конца.
Посреди всей шумихи, вызванной исчезновением прота, ко мне, на полчаса раньше назначенного, заявилась та самая журналистка, что звонила мне за неделю до этого. На вид ей было лет шестнадцать, хотя, по ее словам, ей было тридцать три. На ней были выцветшие джинсы, старая клетчатая рубашка и кроссовки на босу ногу. Я сразу подумал: похоже, неаккредитованным журналистам платят сущие гроши, но позднее я понял, что одевается она так специально, чтобы люди в ее присутствии чувствовали себя непринужденно. По той же причине на лице ее почти не было косметики, а исходивший от нее запах духов был едва уловим и почему-то напоминал мне наше летнее жилье в Адирондаке. Я бы назвал эти духи «Сосновый лес». Журналистка была невысокого роста, пять футов два дюйма, и у нее были крохотные, точно у маленькой девочки, зубы. Я предложил ей сесть в кресло, и она, совершенно меня обезоружив, свернулась в нем калачиком.
— Называйте меня просто Жизель, — попросила она меня.
Жизель была родом из маленького городка в северном Огайо. Окончив местный колледж и получив диплом журналиста, она отправилась прямым ходом в Нью-Йорк, где нашла работу в ныне усопшей «Уикли газетт». Она проработала там почти восемь лет, по истечении которых написала статью о наркотиках и СПИДе в Гарлеме, за которую получила приз Кэссиди[21]. Я спросил ее, не опасно ли было собирать материал для такого рода статьи; и она объяснила, что ее все время сопровождал приятель, бывший футболист, которого все в той округе знали. «Огромный такой парень», — добавила она с застенчивой улыбкой.
Впоследствии она ушла из «Уикли газетт» и занялась сбором материалов на самые разные темы — о проблеме абортов, загрязнении воды нефтью, бездомности, — опубликовав затем статьи в различных периодических изданиях, включая несколько крупных газет и журналов. Кроме того, она писала сценарии для телевизионных документальных фильмов. Идея написать статью о психических заболеваниях возникла у нее после неудачной попытки найти толковую, доступную рядовому читателю информацию о болезни Альцгеймера. Ее опыт в журналистике, несомненно, производил хорошее впечатление, и я дал ей разрешение, как она выразилась, «фланировать по коридорам», разумеется, в неизменном сопровождении кого-то из персонала, а также позволил провести время в психопатической палате — но не более трех одночасовых визитов и только в присутствии охранника. Она радостно согласилась на все условия. И тем не менее я попросил Бетти за ней приглядывать.
Беседа восьмая
В ту среду, после полудня, настроение у меня было отвратительное, так как все утро пришлось провести в суде, куда я был вызван свидетелем в предварительном слушании некоего дела, которое, как в конце концов выяснилось, уже было решено без всякого вмешательства суда. Я рад был, что дело было решено, но раздосадован тем, что все утро вылетело в трубу и к тому же я остался без обеда. Но за всем этим раздражением, несомненно, скрывалось мое беспокойство о проте.
Однако ко времени нашей следующей беседы он вернулся. В своих неизменных синих вельветовых брюках, он вошел в кабинет фланирующей походкой, так, словно ничего не случилось.
— Где вы, черт подери, слонялись? — заорал я.
— Ньюфаундленд. Лабрадор. Гренландия. Исландия.
— Как же вы выбрались из больницы?
— Улетел.
— И никто вас не видел?
— Так точно.
— Как же вам это удалось?
— Я же говорил вам…
— Знаю, знаю. С помощью зеркал.
И еще я знал, что без толку было с ним спорить, так что на магнитофонной пленке в этом месте пауза и слышно только, как я постукиваю пальцами по ручке кресла. Наконец я не выдержал:
— В следующий раз, когда надумаете улетать, пожалуйста, предупредите меня.
— Я предупредил, — ответил он.
— И еще: мне кажется, вам не следует обещать другим пациентам, что вы заберете их с собой на вашу планету.
— Я никому этого не обещал.
— Не обещали?
— Нет. Я сказал им, что смогу взять с собой только одного человека.
— Мне кажется, вам не следует давать обещания, которых вы не можете выполнить.
— Я никому ничего не обещал, — сказал прот и впился зубами в огромную клубничину, выуженную из миски, полной ягод, которые принесла миссис Трекслер из своего огорода в Хобокене.
Я был жутко голоден и исходил слюной. На этот раз я решил к нему присоединиться. С жадностью уминая ягоды, мы минуту-другую пожирали друг друга взглядом, точно борцы перед началом состязания.
— Скажите мне: если вы можете покинуть это место в любую минуту, почему вы продолжаете здесь оставаться?
Прот проглотил целую горсть ягод и глубоко вздохнул.
— Ну, это место подходит для составления моего доклада не хуже других — вы меня регулярно кормите, и фрукты у вас замечательные. К тому же, — лукаво добавил он, — вы мне нравитесь.
— Нравлюсь настолько, что вы готовы побыть тут еще какое-то время?
— До семнадцатого августа.
— Понятно. А теперь давайте начнем, хорошо?
— Разумеется.
— Так. Могли бы вы нарисовать мне карту звездного неба, видимого с любой точки Галактики? Скажем, с Сириуса?
— Нет.
— Почему?
— Я там никогда не был.
— Но вы могли бы сделать это для тех мест, где вы уже побывали?
— Естественно.
— Можете нарисовать для меня несколько таких карт к следующей нашей встрече?
— Проще простого.
— Хорошо. А теперь скажите: где вы действительно были последние несколько дней?
— Я же сказал: ньюфаундленд, лабрадор…
— Ох-хо-хо! И как вы себя чувствуете после столь долгого путешествия?
— Спасибо, прекрасно. А как вы, ноэр, поживали?
— Ноэр?
— На КА-ПЭКСе джин будет ноэр. Рифмуется с «мохер».
— Понятно. Это слово образовано от какого-то французского?
— Нет, от ПЭКСианского, и означает оно: «тот, кто сомневается».
— А-а. А что по-английски означает «прот»? Самоуверенный, как индюк?
— Не-е. Хотите — верьте, хотите — нет, но «прот» происходит от древнеПЭКСианского «скиталец».
— А если я вас попрошу перевести что-нибудь с английского на пэксианский, скажем, к примеру, «Гамлета», сможете?
— Конечно. Когда вам это нужно?
— Сделайте, когда сможете.
— На следующей неделе подойдет?
— Отлично. А теперь о другом. На прошлой неделе мы немного поговорили о науке на КА-ПЭКСе. Расскажите мне об искусстве на вашей планете.
— Вы имеете в виду живопись и музыку? Что-нибудь такое, да?
— Живопись, музыку, скульптуру, танцевальное искусство, литературу…
Он сложил вместе кончики пальцев, и на лице его появилась привычная улыбка.
— Искусство там в некотором роде сходно тому, что на ЗЕМЛЕ. Но не забывайте, что у нас на развитие его было на несколько миллиардов лет больше. Наши музыкальные произведения не основаны на чем-то примитивном, вроде нот, и ни одно из видов нашего искусства не основано на субъективном видении.
— В музыкальных произведениях не используются ноты? А что же тогда…
— Они непрерывны.
— Могли бы вы привести пример?
При этих словах прот вырвал из своего маленького блокнота лист бумаги и принялся на нем что-то рисовать.
Пока он рисовал, я задал ему вопрос: почему, обладая такими необыкновенными талантами и навыками, он ведет письменные записи своих наблюдений?
— Ну разве это не очевидно? — ответил он. — А что, если со мной что-нибудь случится до моего возвращения на КА-ПЭКС?
А потом показал мне следующее:
— Это одна из моих любимых. Я ее выучил еще ребенком.
Пока я пытался хоть что-то понять из этой «нотной записи» или уж не знаю, что это было, он добавил:
— Теперь вы видите, почему я довольно пристрастен к вашему джону кейджу[22].
— Можете напеть пару тактов из этой штуковины?
— Видите ли, я не пою. И потом, наша музыка не выражается мелодиями.
— Можно мне эту вещь сохранить?
— Считайте, что это вам на память о моем визите.
— Спасибо. Итак, вы сказали, что ваше искусство не основывается на «субъективном видении». Что вы под этим подразумеваете?
— Я имел в виду, что у нас нет того, что вы называете «художественным вымыслом».
— Почему?
— А для чего это нужно?
— Ну, нередко вымысел помогает нам понять правду жизни.
— Зачем же нужно ходить вокруг да около? Почему не говорить о правде жизни напрямую?
— Правду разные люди понимают по-разному.
— Правда — это правда. То, о чем вы говорите, — это фантазия. Воображаемые миры. Скажите мне, — прот склонился над блокнотом, — почему у людей создалось такое странное впечатление, что вера и правда — это одно и то же?
— Потому что иногда правда ранит. Иногда нам надо верить в какую-то лучшую правду.
— Какая же правда может быть лучше, чем сама правда?
— Возможно, есть не один вид правды.
Прот настрочил еще что-то в своем блокноте.
— Правда есть только одна. Правда абсолютна. И избежать ее невозможно, как бы далеко ты от нее ни убежал.
Мне показалось, что произнес он это довольно грустно.
— Есть и другой фактор, — возразил я. — Наши взгляды основываются на несовершенном и противоречивом опыте. Чтобы во всем этом разобраться, нам нужна помощь. Может быть, вы могли бы нам помочь.
Он посмотрел на меня с удивлением:
— Как?
— Расскажите мне еще о вашей жизни на КА-ПЭКСе.