ьной решеткой, окошку и выкрикивал:
— «Берегитесь, чтобы кто не прельстил вас, ибо многие придут под именем Моим, и будут говорить: „я Христос“, и многих прельстят»[30].
Судя по всему, речи его не пропали даром, — из палаты явственно доносился смех. Но Рассел продолжал кричать, даже после того, как я стал настойчиво упрашивать его вернуться во второе отделение. Пришлось сделать ему укол «Торазина» и отвести его в палату.
В тот же самый день случились еще два происшествия, на которые мне тогда следовало бы обратить более пристальное внимание. Во-первых, мне доложили, что Хауи расспрашивал одного из практикантов, как делать трахеотомию. В конце концов доктор Чакраборти объяснил ему, как это делается, предположив, что Хауи собирается показать Эрни, что, несмотря на печальную кончину его матери, совсем не трудно спасти человека, если он чем-то подавился.
Второе происшествие случилось с Марией. Одна из ее личностей, страстная женщина по имени Чикита, каким-то образом проникла в третье отделение, и не успели ее там обнаружить, как она предложила себя Чокнутому. Но результат был тот же, что и с предписанной ему в свое время проституционной терапией. Столь неожиданно отвергнутая, Чикита исчезла, и на ее месте появилась Мария. И хотя она вдруг оказалась бок о бок с ублажавшим самого себя голым мужчиной, она не впала в истерику, как того можно было ожидать. Вместо этого она стала за него молиться, похоже с полным пониманием отнесясь к его отчаянному положению!
Но случилось и нечто более занятное: Чак подарил проту рисунок, в котором он обобщил свое отношение к человеческой расе. Как выяснилось, это была одна из его многочисленных попыток произвести впечатление на прота, чтобы тот взял его с собой на КА-ПЭКС. Вот этот рисунок:
По чистому совпадению, этот рисунок почти в точности описывал нашего второго претендента на должность директора. Он явно не мылся неделями, а то и месяцами. Перхоть снежной пургой взметнулась с его головы и упала на плечи. Его зубы казались покрытыми лишаем. И точно так же, как и у предыдущего кандидата, доктора Чоута, который каждую минуту проверял свою ширинку, у этого нового претендента были прекрасные рекомендации.
Беседа одиннадцатая
Перед самым приходом прота на нашу следующую беседу я стоял у окна моего кабинета, наблюдая развернувшееся на лужайке соревнование по крокету. Кивком указав проту на корзинку с фруктами, я спросил его, в какие игры он играл, когда был мальчишкой.
— У нас на КА-ПЭКСе нет никаких игр, — ответил он, уплетая сушеный инжир. — Они нам не нужны. Так же как и то, что вы называете «анекдотами». Я заметил, что люди часто смеются, даже над тем, что не смешно. Поначалу меня это озадачило, пока я не понял, до чего грустная у вас жизнь.
Я пожалел, что задал этот вопрос.
— Между прочим, на этом инжире налет от пестицидов.
— Почему вы так решили?
— Я вижу его.
— Видите? — Я совсем забыл о его «ультрафиолетовом» зрении. При том что времени у нас было в обрез, я не мог удержаться и не спросить прота, каким он видит наш мир. И он минут пятнадцать описывал мне невероятную прелесть и красочность цветов, птиц и обычных камней, которые в его глазах переливались как драгоценные. Небо же сквозь призму его зрения представлялось ему ярко-фиолетовой аурой. Создавалось впечатление, что необычайно приподнятое состояние прота было подобно тому, в котором находятся люди, принимающие те или иные психоделические препараты. Я подумал: не испытывал ли подобное состояние в свое время Винсент Ван Гог?
Пока прот мне подробно рассказывал о своих исключительных способностях, он положил на место «отравленный» плод и, выбрав себе другой, по вкусу, принялся тщательно его прожевывать, а я тем временем осторожно приступил к делу:
— В прошлый раз под гипнозом вы рассказали мне о своем друге, земном существе, о смерти его отца, о его коллекции бабочек и еще кое о чем. Вы это помните?
— Нет.
— Но у вас был такой друг?
— Да.
— Он все еще ваш друг?
— Конечно.
— А почему вы не рассказывали мне о нем раньше?
— Вы не спрашивали.
— Понятно. А вы знаете, где он сейчас?
— Он ждет. Я собираюсь взять его с собой на КА-ПЭКС. Если, конечно, он все еще этого хочет. Он часто колеблется.
— А где ваш друг вас ждет?
— Он в безопасном месте.
— Вы знаете, где это?
— Разумеется.
— Можете мне сказать?
— Нетушки-нет.
— Почему?
— Потому что он просил меня никому не рассказывать.
— Можете по крайней мере сказать мне, как его зовут?
— Простите, но не могу.
Учитывая сложившиеся обстоятельства, я решил пойти на риск.
— Прот, я хочу рассказать вам что-то, чему вы, наверное, с трудом поверите.
— Что бы вы, люди, ни придумали, меня уже ничем теперь не удивишь.
— Вы и ваш друг — одно и то же лицо. То есть вы и он — две разные, не похожие друг на друга личности одного и того же человека.
Прот казался искренне потрясенным.
— Это полный абсурд.
— Это правда.
— Это одно из тех убеждений, которые ваши существа выдают за правду? — сказал он раздраженно, но не теряя контроля.
Я метил в десятку, но промахнулся. Я никак не мог доказать свое утверждение, и не было никакого смысла тратить на это время. Когда он покончил с фруктами, я спросил его, готов ли он к гипнозу. Он кивнул, подозрительно взглянув на меня, но не успел я дойти до четырех, как он уже «заснул».
— В прошлый раз вы рассказали мне о вашем земном друге, начав со смерти его отца. Вы помните?
— Да.
Прот способен был вспомнить прошлые гипнотические сеансы, но только под гипнозом.
— Хорошо. Теперь я хочу, чтобы вы вернулись к вашему прошлому, но не такому далекому, как в предыдущий раз. Вы с вашим другом заканчиваете школу. Вы ученики двенадцатого класса. Что вы видите?
И тут прот вдруг ссутулился, принялся теребить свои пальцы и жевать воображаемую резинку.
— Я не кончал школу. Я вообще не учился в школе.
— Почему?
— У нас на КА-ПЭКСе нет школ.
— А ваш друг? Он ходит в школу?
— Ходит, дурак такой. Никак не мог отговорить его от этого.
— Почему вы хотели отговорить его от этого?
— Вы что? Ходить в школу — это попусту терять время. Они там учат чушь какую-то.
— Например, какую?
— Например, что америка — великая страна, что она самая лучшая страна в мире и что надо воевать, чтобы защитить свои свободы, и всякую другую муть.
— А ваш друг так же ко всему этому относится, как они?
— Ага. Он всему этому верит. Все они верят.
— Ваш друг сейчас рядом с вами?
— Да.
— Он нас слышит?
— Конечно. Он прямо тут.
— Можно мне поговорить с ним?
Снова заминка — пауза.
— Он не хочет.
— Если он передумает, вы мне об этом скажете?
— Наверное.
— Скажите по крайней мере, как его зовут.
— Ни за что.
— Ну, мы же должны его как-то называть. А что, если назовем его Питом?
— Его так не зовут, но я не против.
— Хорошо. Он сейчас в последнем, двенадцатом классе?
— Ага.
— Какой это год?
— Девятьсот семьдесят четвертый.
— Сколько тебе лет?
— Сотня и семьдесят семь.
— А сколько Питу?
— Семнадцать.
— Он знает, что ты прилетел с КА-ПЭКСа?
— Да.
— А как он это узнал?
— Я ему сказал.
— И как он на это реагировал?
— Он считает, что это здорово.
— Кстати, а как ты научился так хорошо говорить по-английски? Он тебя научил?
— Не-е. Это совсем не трудно. Вы бы попробовали векслджейджикьюзис/кей…мнс пт.
— А где ты приземлился, когда прибыл на Землю?
— Вы имеете в виду мое последнее путешествие?
— Да.
— В китае.
— Не в Заире?
— Зачем мне надо было приземляться в заире, когда КА-ПЭКС смотрел прямо на китай.
— У тебя есть еще другие земные друзья? С тобой сейчас есть кто-нибудь еще рядом?
— Кроме нас, деток, тут никого.
— А сколько вас, деток?
— Он да я.
— Расскажи мне что-нибудь еще о Пите. Какой он?
— Какой он? Да так, парень ничего себе. Тихий такой. Больше помалкивает. Не такой умный, как я, да это на ЗЕМЛЕ и не важно.
— Не важно? А что важно?
— Важно только, чтобы ты был «хороший парень» и на физиономию не очень страшный.
— И он именно такой?
— Вроде бы.
— Можешь его описать?
— Могу.
— Опиши, пожалуйста.
— Он теперь отращивает длинные волосы. У него карие глаза. Он средних размеров. И на лице у него двадцать восемь прыщей, которые он все время мажет клирасилом.
— Его глаза чувствительны к яркому свету?
— Да вроде нет. А с какой стати они должны быть к нему чувствительны?
— А почему считается, что он хороший парень?
— Он часто улыбается, помогает ребятам поглупее выполнять домашнюю работу, а когда в школе проходят спортивные соревнования, расставляет скамейки на стадионе, и всякое такое. Он вице-президент класса. Все его любят.
— Ты так это говоришь, будто не считаешь, что он этого заслуживает.
— Я его знаю лучше, чем кто-либо другой.
— И по-твоему, он не такой хороший, каким его считают.
— Он не такой хороший, каким кажется.
— В каком смысле?
— У него взрывной характер. Иногда он собой просто не владеет.
— Что же случается, когда он собой не владеет?
— Он становится злым. Пинает ногами что попало, все вокруг себя разбрасывает.
— Что же его злит?
— То, что ему кажется несправедливым, а поделать с этим ничего нельзя. Вы знаете, что я имею в виду.
Я был почти уверен, что знаю, о чем он говорит. Он имел в виду беспомощность и гнев, которые тот испытывал после смерти отца.
— Ты мог бы привести пример?
— Однажды он увидел, как парень постарше бил другого, помладше. Тот, старший, был здоровый рыжий гад, которого все ненавидели. Он разбил тому другому парнишке очки и, кажется, сломал ему нос. Но мой друг сделал из этого гада котлету. Я пытался остановить его, но он меня не слушал.