– Хорошо, – рявкнул Рыжий. – Хорошо, Полковик!
Пастор тоже сделал несколько шагов в направлении Цезаря, не сводя глаз с плененной обезьяны. Потом они вывели Цезаря из депо на промерзший тюремный двор, который раньше Цезарь видел только сверху. Оглядываясь по сторонам – даже несмотря на цепь, прикрепленную к его шее, – он пытался запомнить как можно больше деталей.
Снаружи все еще было темно, но электрический свет ярко освещал пространство. Из депо выходили и терялись в темноте старые железнодорожные рельсы. Оглянувшись на разрушающееся, ангарного типа строение, Цезарь увидел металлическую вывеску с названием:
«ПОГРАНИЧНЫЙ КАРАНТИННЫЙ ЦЕНТР
ПРЕДВАРИТЕЛЬНОГО ЗАДЕРЖАНИЯ
И ПЕРЕМЕЩЕНИЯ ШТАТА КАЛИФОРНИЯ,
СТАНЦИЯ ОБРАБОТКИ».
Другими словами, перевел Цезарь, это был «человеческий зоопарк», куда инфицированных мужчин, женщин и детей свозили умирать. И где, по словам Плохой Обезьяны, охранники тоже постоянно умирали.
Миновав депо, они пошли по рельсам мимо ряда обветшалых многоуровневых строений, которые сейчас, по всей видимости, служили казармами для солдат Полковника. В верхней части каждого строения находились заброшенные камеры тюремного типа, в которых когда-то, наверное, под охраной содержались инфицированные люди. Располагаясь друг над другом, эти блоки окружали с обеих сторон широкий открытый двор, забросанный покрытым инеем мусором и обломками. Во многих из когда-то изолированных камер отсутствовали двери, окна и даже стены. Люди-солдаты, сгрудившиеся у костров, разведенных напротив разваливающихся бараков, бросали на Цезаря мрачные взгляды, когда он проходил мимо них.
За бараками пара двухэтажных сторожевых башен вели наблюдение за лагерем. Через двор пролегали электрические провода и кабели. Каньон освещали фонари, подсвечивая полные ненависти лозунги, вроде тех, которые Цезарь видел в полевом лагере Полковника.
«СЕЗОН ОХОТЫ НА МАКАК!»
«ВЫМИРАНИЕ, А НЕ ЭВОЛЮЦИЯ!»
«КОНГАМ ГОРЕТЬ В АДУ!»
«ПУСТЬ ЭТОТ МИР СНОВА ПРИНАДЛЕЖИТ ЛЮДЯМ!»
На сторожевых башнях дежурили часовые. При их приближении они встали по стойке «смирно».
– Добрый вечер, Полковник! – крикнул один из часовых.
Полковник даже не стал поднимать голову.
– Какие-нибудь проблемы были сегодня вечером?
– Нет, сэр! – рявкнул в ответ часовой, стараясь выслужиться. – Больше никаких.
Он ткнул пальцем в распятых обезьян на гранитном уступе прямо над ними. Теперь, когда Дротика больше не было, только одиннадцать фигур были привязаны к деревянным Х-образным крестам. Кажется, ни одна из них не двигалась.
Полковник наконец взглянул на часового. Слегка нахмурился.
– Постричься бы тебе не мешало, сынок, – обвел взглядом другого. – И тебе тоже, солдат.
– Да, сэр! – ответили они в унисон, продемонстрировав то, о чем раньше говорил Рыжий, – преданность людей-солдат Полковнику не была преувеличением. Будучи приматом, Цезарь, едва увидев, сразу узнавал проявление доминирования. Приказы Полковника здесь явно не обсуждались.
Здесь никогда не смог бы появиться Коба-человек, бросающий вызов его власти.
Цезарь замедлил шаг, чтобы обдумать это, но Рыжий сразу же дернул за цепь. Цезарь споткнулся и пошел вперед, туда, где его обезьян держали против их воли.
Бесчисленные шимпанзе, гориллы, орангутанги и бонобо заполнили несколько загонов для передержки скота. Множество обезьян, составлявших практически все население когда-то принадлежавшей им крепости, были, подобно каторжникам, сцеплены кандалами друг с другом и не могли выбраться наружу из огороженного забором пространства. Они ошеломленно смотрели на Цезаря сквозь металлические прутья забора, не в состоянии поверить своим глазам. Его сердце разрывалось от боли за обезьян, он пытался встретиться с ними взглядом, он хотел дать им знать, что разделяет их тревогу, но, к его удивлению и огорчению, большинство обезьян отводило от него глаза. Цезаря приветствовали угрюмые лица и злобные взгляды.
«Они потеряли веру в меня, – понял он. – Потому что меня не было с ними, когда они больше всего нуждались во мне».
Осознание того, что обезьяны чувствовали, будто он бросил их, потрясло Цезаря до глубины души. Он молча передвигал ноги, почти потеряв надежду, когда неистовый жалобный визг из другого загона привлек его внимание. Быстро повернувшись, он заметил, что соседний загон был полностью заполнен детенышами обезьян, самым бессердечным образом отнятыми у своих родителей. Беспомощные и испуганные, дети жалостливо смотрели на Цезаря, как будто надеясь, что он спасет их. Один маленький шимпанзе, растолкав остальных, пошел вдоль забора, безуспешно пытаясь попасть в ногу с Цезарем, который был ошеломлен, узнав искаженное ужасом лицо его единственного выжившего сына.
«Корнелиус!»
Наполненные слезами глаза Корнелиуса с мольбой смотрели на отца. Крошечные пальцы тянулись сквозь прутья решетки, пытаясь дотронуться до Цезаря, который хотел только одного – утешить своего лишенного матери сына. Его сын нуждался в нем.
Цезарь захотел броситься к сыну, не обращая внимания на цепь, но заставил себя сдержаться. Он с опаской взглянул на Полковника, ужаснувшись тому, что тот мог заметить странную реакцию маленького шимпанзе на Цезаря и догадаться, что не все еще из семьи Цезаря убиты. Пусть лучше Полковник думает, что это просто еще один никому не нужный детеныш шимпанзе.
Он кивнул Корнелиусу, пытаясь успокоить его, но в этот момент Полковник обернулся, чтобы посмотреть, что происходит. Цезарю очень хотелось успокоить своего сына; молчание было пыткой.
«У меня нет выбора», – подумал Цезарь.
Он повернулся спиной к Корнелиусу и пошел дальше, как будто панические вопли его сына ничего не значили для него. Разрывающие сердце крики Корнелиуса и других обезьяньих детей мучили Цезаря. Он продолжал чувствовать на себе взгляд маленького сына, которого он оставил одного в этой мрачной клетке.
«Точно так же, как Уилл оставил меня одного в убежище для приматов много лет назад».
Цезарь вспомнил, каким сконфуженным и обескураженным он себя чувствовал в тот кошмарный день. И он прекрасно знал, чтó сейчас чувствует Корнелиус, наблюдая за тем, как его отец, не сказав ни слова, бросает его.
«Прости меня, сын мой. Это единственная возможность сберечь тебя. Да и вряд ли кто-нибудь из нас теперь чувствует себя в безопасности…»
Дверь в загон со взрослыми обезьянами растворилась, хрустнул лед на ее петлях. Полковник презрительно посмотрел на скованных цепью обезьян, которые в ужасе отбежали к дальнему концу загона, стараясь держаться от солдат как можно дальше.
– Эти обезьяны почти не сопротивлялись, – сообщил он Цезарю. – Тебе следовало быть с ними, – он сдержанно ухмыльнулся своему новому пленнику. – Ну, зато теперь вы вместе.
Он кивнул Пастору, и тот протянул Рыжему ключи, сняв их со своего ремня. Предатель бросил Цезаря на землю сильнее, чем было нужно. Схватив его за ногу, он грубо дернул за нее и потащил Цезаря к обезьянам. Цезарь сморщился от боли.
– Эй, – пробормотал Пастор едва слышно. – Поосторожнее, носильщик.
Рыжий раздраженно посмотрел на молодого солдата, но не решился бросить вызов человеку. Пастор нервно взглянул на Полковника, как будто боялся, что его нерешительное проявление чувства сострадания могло вызвать недовольство, но Полковник просто молча наблюдал за ними.
Сделав свою работу, Рыжий вернул ключ Пастору. Цезарь краем глаза внимательно наблюдал за ключом, который Пастор снова надел на кольцо, прикрепленное к его ремню. Цезарь старался, чтобы его интерес не был слишком заметен. Он бросил взгляд на Полковника, который, подождав мгновение, вышел, не проронив ни слова, из загона. Пастор и Рыжий последовали за ним, дверь в загон с грохотом захлопнулась. Громко щелкнул тяжелый навесной замок.
Цезарь вновь оказался вместе со своими обезьянами, но почему-то никто его радостно не приветствовал, да и радости никакой не было заметно, и вообще ничего. Взятые в плен обезьяны разве что не игнорировали его присутствие, украдкой поглядывая на него, а сами что-то бормотали друг другу и переговаривались жестами. Цезарь мог бы обвинить их в том, что его отсутствие они обернули против него, но, принимая во внимание, что вернулся он не как освободитель, как они могли надеяться, а просто как еще один беспомощный пленник, не было ничего удивительного в том, что он потерял доверие обезьян, которые когда-то боготворили его.
Когда он наконец убедился в том, что теперь стал просто королем без королевства, дружественная рука протянулась к нему, помогая встать на ноги. Цезарь поднял глаза и столкнулся взглядом с Перси, самым старым орангутангом из его совета. Перси устало и грустно улыбнулся Цезарю и едва заметно показал что-то жестами обезьянам.
«Прости их, – сказал он. – Нам через многое пришлось пройти».
Это было совершенно очевидно. Подавленный, Цезарь смотрел на то, что осталось от его обезьян – среди них находилась Озеро. Женщина-шимпанзе сидела на цепи недалеко от Цезаря и смогла бросить на него ободряющий взгляд. Жалостливое повизгивание и вопли Корнелиуса заставляли ее не отрываясь смотреть на загон с детенышами обезьян, который находился через двор от загона со взрослыми обезьянами. Ее милое лицо было печально.
«Прости меня, – жестами показала она Цезарю. – Я старалась защитить его. Они отняли у нас детей, как только мы пришли сюда».
Цезарь не мог осуждать ее. По крайней мере, она сохранила Корнелиусу жизнь, за что он всегда будет ей благодарен – пусть эта благодарность и будет очень короткой. Он был уверен, что Озеро сделала все, что в ее силах, чтобы защитить младшего брата Голубоглазого. Было чудом, что все они еще оставались живы, не говоря уже о маленьком Корнелиусе.
Цезарь безучастно смотрел через наполненное болью пространство, отделявшее его от сына, который все еще прижимался к забору в нескольких метрах от него. Цепи, заборы, вооруженные охранники и кампания геноцида, проводимая Полковником, разделяли их, и точно так же были разделены многие семьи других обезьян.