– Ты проучился только полгода, я ничего не путаю?
– Да мне там не понравилось.
– Но ведь оценки были хорошие.
– Я не в курсе.
– В курсе. А еще ты в курсе, почему бросил школу. Потому что был единственным учеником из Соболь-Крика.
– Может быть.
– Не может быть, а точно. Вот что, Сэм, давай мы не будем считать друг друга идиотами. Оценки у тебя были что надо. Не спорь, у меня есть копия табеля. Надо было учиться дальше, и плевать, что одноклассники болтают.
– Да мне их болтовня до…
– Вот-вот, и дома не надо было никого слушать. Причина-то в этом, я прав?
Ох и не любил же Сэм подобные разговоры! Какое-то время можно упрямо смотреть на пальцы, сплетать их и расплетать. Но отмолчаться все равно не удастся:
– Ну, вроде того. Как ни сядешь уроки делать, дядя сразу подыщет неотложное занятие. И зудит, что сам он в школе не учился и не знает никого, кто учился, а я, стало быть, слишком хорошего о себе мнения, других ни во что не ставлю. Ну и так далее. Проще бросить. А приличную работу и без аттестата можно найти, вот у вас, к примеру, меня все устраивает.
– Работа бывает и поинтереснее, но чтобы ее получить, требуется образование. Скажи честно, ты ведь не прочь ходить в школу?
– Да теперь-то уже поздно.
– Учиться никогда не поздно. – Доктор постучал по папке с бумагами черенком трубки. – Вот это – программа заочного обучения в средней школе. Посещать уроки не надо, все делается по почте. Заниматься можно здесь, в клинике, не таская домой учебники с тетрадями. Я побеседовал с советом директоров, все довольны твоим трудолюбием. В долине трудно найти квалифицированный персонал. Я не имею в виду научных работников, они к нам в очереди стоят. У нас ведь самые оригинальные проекты в стране. Ты, конечно, знаешь, что такое генная инженерия?
– Вообще-то, не знаю. Думаю, что-то связанное с ДНК.
– Правильно думаешь. У человека примерно сто тысяч генов, они собраны в двадцати трех парах хромосом. Почти все уже закартированы, иными словами, мы неплохо разобрались в этой теме. И все же это только начало пути. Эмбриология – сплошная загадка; что-либо прогнозировать в этой области сложно. На сегодняшний день выявлены три с лишним тысячи генетических заболеваний. Вот над ними-то и бьется наша клиника. Мы пытаемся лечить генетически обусловленные недуги. Но кроме исследователей с учеными степенями, нам нужны грамотные лаборанты. Заманивать городских – дело неблагодарное, но отчего бы не готовить местных вроде тебя? Постоянная работа, зарплата повыше. Совет директоров согласен выделить время для обучения в школе. Как видишь, это в наших общих интересах. Ну, что скажешь?
– Не знаю даже…
– Когда аттестат получишь, поднимем твою ставку. Еще до того, как начнем готовить тебя к новой работе.
– Да я не про то…
– А про что?
Сэм не давал покоя пальцам; мысли путались, трудно было облекать их в слова. Уже в который раз доктору Бену пришлось отвечать за него:
– Ты из-за друзей, да? Из-за семьи? Боишься выглядеть задавакой? Пустое. Это не причина, чтобы отказываться от образования, от более обеспеченной жизни. Соболь-Крик – не сказать что плохое местечко, но оно какое-то невезучее. Когда закрылась шахта, жители попали в замкнутый круг, из него уже не вырваться. А тут еще проблема здоровья. В начале века у нас появились кое-какие средства против СПИДа, но это бесконечная война, потому что СПИД, как и все ретровирусы, постоянно меняется, наиболее вирулентные штаммы одерживают верх. Поэтому наша атака идет по трем направлениям. Первое направление – иммунология, она повышает сопротивляемость человеческого организма вирусу. Для инфицированного это означает задержку появления симптомов, и мы постоянно улучшаем методы продления его жизни. Но к полному излечению этот путь никогда не приведет. Генетическая природа СПИДа была раскрыта много лет назад, а это значит, что заражаются им только те, у кого есть предрасположенность.
– Намекаете на всех, кто живет в Соболь-Крике?
– К сожалению, да. Таких, как ты, к кому инфекция не пристает, по пальцам можно пересчитать. Ну а остальные… Ведь тебе известно, Сэм, какая высокая у вас смертность. Только не надо думать, будто в этом есть и твоя вина. Думать надо совсем о другом: ты молод и здоров и у тебя собственный путь в жизни. О себе следует думать. А значит и о том, как получить среднее образование. Вот что, не надо пока ничего решать, ладно? Но обещай, что хорошенько поразмыслишь над моими словами.
– Ладно, поразмыслю. Только не считайте, пожалуйста, меня неблагодарным. Все, что вы говорите, мне очень нравится, просто… есть и другие соображения.
– Конечно, конечно. Мы об этом еще побеседуем. Может, на следующей неделе.
Хорошо, что трава выросла такой высокой – пора косить. А то для работы с лабораторной посудой денек не самый подходящий. Сэм гонял миниатюрную электрокосилку по газону перед клиникой, аккуратно сворачивал и выстригал параллельные полосы, – все это делалось машинально, поскольку думать он мог только об открывающихся перед ним перспективах. Не надо больше завидовать ученикам, с которыми он раньше ходил на занятия. Сейчас эти ребята готовятся к выпускным экзаменам, катаются на собственных машинах и мечтают о колледжах, – ну и что, у него тоже все это будет, надо только труда не пожалеть.
Крепко пахло свежескошенной травой, весеннее солнце грело плечи. Сделав перерыв, чтобы подкрепиться не успевшим зачерстветь тетиным хлебом с домашней бужениной, он уселся читать взятый со столика в приемной проспект. Раньше не интересовался, а теперь вот решил узнать, чем занимается клиника. Много непонятного было в проспекте, но Сэм старательно вникал.
Всю дорогу до дома его не покидала эйфория… вернее, всю дорогу до поворота на Соболь-Крик. Здесь его родина, и он – неотъемлемая частица ее… Но почему-то такие мысли не вдохновляют. Слезая с электроцикла, он поймал себя на том, что сутулится – а ведь так бывает всегда по возвращении. Опять надо говорить со здешним акцентом и слова выбирать попроще, чтобы не подумал кто, будто Сэм задается и умничает.
– Сэм, эй! Слышишь меня? – позвал с той стороны улицы Джэпет. – Иди сюда, потолковать надо.
Дождавшись, когда Сэм приблизится, он зашептал:
– Вечером у нас в «Легионе», в девять. Через заднюю дверь войдешь.
– Ты уж прости, не смогу…
– Сможешь, Самсон Эбернати, еще как сможешь. Будет преподобный Брейкридж, он с тобой особо поговорить хочет.
– О чем?
– Вот только вопросов не надо, слышь? И чтобы в девять был как штык.
Он ушел восвояси, и Сэм проводил его встревоженным взглядом. В обществе преподобного Брейкриджа юноше никогда не было уютно. Одно дело, когда священник выступает на местных телеканалах, его пунцовая рожица выглядит ничуть не страшной, а, наоборот, смешной. Священник может декламировать и орать, призывать к Иисусу и даже дирижировать духовным хором. Но совсем другое дело, когда он приезжает в Соболь-Крик, в обветшалый «Легион-холл». Там уже давно не проводятся собрания Американского легиона, последний ветеран Второй мировой похоронен и даже от участников войны во Вьетнаме почти никого не осталось. Здание теперь вроде церкви, трофей наезжающих проповедников, из которых Брейкридж наиболее популярный. На его молебнах народ азартно откликается на вопросы, как полоумный распевает псалмы, говорит на мертвых языках и валится в обморок. Сэм, конечно, пел вместе со всеми, но экстаза не разделял, и даже предположить не мог, что Брейкриджу известно о его существовании. Вот уж это совершенно ни к чему! И зачем же он, спрашивается, понадобился проповеднику?
После ужина Сэм перебрал все варианты уклонения от явки. Можно сказаться больным, можно сесть на электроцикл и умотать в город, а вернуться далеко за полночь. Да можно просто не пойти, не потащат же его силой.
Однако ровно в девять он стучался с черного хода.
Лязгнула цепочка – и это было из ряда вон, ведь обычно на весь Соболь-Крик не найдется даже одной запертой двери. В щелку выглянул Джэпет, махнул Сэму и распахнул дверь. В передней приемной едва теплилась керосиновая лампа, окна были зашторены. Преподобный Брейкридж восседал во главе стола, держа в лапище стакан для воды, только вместо воды там плескалось виски. Еще двое, сидевшие рядом и жадно внимавшие ему, были жителями Соболь-Крика.
– Не тот ли это отрок, о коем ты мне говорил? – услышал Сэм знакомый хриплый голос.
– Тот самый, – подтвердил Джэпет. – Он мне родня с сестринской стороны.
– Стало быть, юноша, ты подвизаешься в гнездилище мерзости богопротивной?
– Я работаю в научно-исследовательской клинике «Андерсон-Френч». – Сэм очень старался, чтобы голос не дрожал.
– В той, что возле трассы? О ней-то и речь. Грехи и скверна!
– Там ведутся научные исследования, чтобы людям помочь. – Сэма все-таки подвел голос, ответ получился нетвердым.
Но Брейкридж уже сообразил, что имеет дело с попыткой бунта. Он страшно выпучил глаза и наставил палец на Сэма.
– Дерзишь, мальчишка?! Врать посмел, будто не ведаешь, что творится в вертепе сатанинском? Людям они помочь хотят, а? А помогли они матери сего чада, когда предъявили его ей, из утробы исторгнув? Самому чаду помогли?
Он с такой силой грохнул банкой по столу возле керосинки, что Сэм ойкнул в ужасе: разобьет же! От удара заключенный в сосуд двуглавый плод заколыхался вперед-назад, задвигал ручонками, словно пытался плыть. Жидкость в банке была темна. Что-то с ней не так… Сэм подался вперед, вгляделся – и аж подпрыгнул. Проповедник заревел ему в самое ухо:
– Клиника эта твоя так называемая суть средоточие мерзости!
Слушатели, сидевшие кружком и неотрывно глядевшие на банку, одобрительно забормотали.
– Всеблагой наш Господь рек: «И если глаз твой соблазняет тебя, вырви его». Так я и поступлю! Если Всевышний повелевает, я вырву у себя глаз и отдам его во имя Господа!
С этими словами Брейкридж ухватился за собственный глаз, выкрутил, выдрал его в мучительных корчах. Когда протягивал кулак, веки были плотно смежены. Вот он медленно разжал кулак перед Сэмом… И хотя юноше не был в диковинку этот трюк, он, пожалуй, не удивился бы, увидев око проповедника на ладони.