«И не без причины, — добавил монах, — ибо Никодимус, несомненно, в свое время убьет его.»
«Он такой неотесанный, — сказала гранд-дама, мысленно пожимая плечами. — Ему так не хватает чувствительности, в нем нет ни утонченности, ни рассудка…»
«Кого вы имеете в виду? — спросил монах. — Плотоядца или Никодимуса?»
«О нет, не Никодимуса. Я думаю, он смышленый.»
26
Пруд закричал от ужаса.
Хортон, услышав это краешком сознания, шевельнулся в тепле и уюте, в ощущении близости и обнаженности, цепляясь за близость другого человека — женщины, но что она человек, было так же важно, как и то, что она женщина, ибо они двое были здесь единственными людьми.
Пруд закричал снова — пронзительная дрожь тревоги прошла сквозь мозг Хортона. Он сел в одеяле.
— Что такое, Картер Хортон? — сонно спросила Элейна.
— Пруд, — сказал он. — Что-то неладно.
Первая краска зари поднималась по восточному небу, источая призрачный полусвет, в котором туманно выделялись деревья и домик Шекспира. В костре горело низкое пламя на ложе углей, подмигивавших кроваво-красными глазками. По ту сторону костра стоял Никодимус, глядя в направлении Пруда. Он стоял прямой и застывший, встревоженный.
— Вот твои штаны, — сказала Элейна. Хортон протянул руку и взял их.
— Что такое, Никодимус? — спросил он.
— Что-то кричало, — сказал робот. — Не так, чтобы можно было слышать. Но я почувствовал крик.
Крик донесся снова — более настойчивый, чем прежде.
— Смотри, кто идет по тропе, — сдавленно сказала Элейна.
Хортон повернулся взглянуть и поперхнулся. Их было трое. Они были белые и гладкие и выглядели как стоящие вертикально слизни, жирные и отвратительные твари, каких можно найти под перевернутым камнем. Они шли быстро, подпрыгивая на нижних, сужающихся концах тел. Ног у них не было, но это их вроде бы не беспокоило. Не было у них ни рук, ни лиц — это были просто толстые, счастливые слизни, быстро скачущие вверх по тропе, ведущей к тоннелю.
— Вот и еще трое затерянных, — сказал Никодимус. — Мы превращаемся в целую колонию. Как вы думаете, отчего происходит, что так много народу проходит через этот тоннель?
Плотоядец, запнувшись, вышел из дверей шекспировского домика. Он потянулся и почесался.
— Что это еще за чертовщина? — спросил он.
— Они не представились, — проворчал Никодимус. — Они только что показались.
— Забавные с виду, верно? — сказал Плотоядец. — У них, небось, нету ног, только так и прыгают.
— Что-то происходит, — сказала Элейна. — Что-то ужасное. Я чувствовала прошлой ночью, помнишь, что что-то должно случиться, и теперь это случилось.
Три слизня поднялись по тропе, не уделив внимания стоящим у костра и прошмыгнули мимо них по тропе, ведущей к Пруду.
Свет на востоке разгорался, и далеко в лесу что-то издавало звук, словно кто-то вел палкой по частоколу.
Еще один крик Пруда хлестнул по сознанию Хортона. Он бросился бегом вниз по тропе, ведущей к Пруду, и Плотоядец побежал рядом с ним длинными скачками.
— Не откроете ли вы мне, — спросил он, — что произошло, чтобы произвести такое волнение и беготню?
— У Пруда какие-то неприятности.
— Как у Пруда могут быть неприятности? Кто-то в него бросил камень?
— Не знаю, — ответил Хортон, — но он кричит страшно громко.
Тропа поворачивала, переваливая через гребень. Под ними лежал Пруд, а за Прудом — конический холм. С холмом что-то происходило. Он вспучился и раскололся, и из него подымалось что-то темное и ужасное. Три слизня сбились вместе, припавши к земле на берегу.
Плотоядец поспешил вперед, прыгнув вниз по тропе. Хортон прикрикнул на него:
— Вернись, дурень! Вернись, чокнутый!
— Хортон, смотрите! — воскликнула Элейна. — Не на холм. На город.
Хортон увидел, что одно из зданий разваливается, кладка его рассыпается и из него выдвигается создание, блистающее на утреннем солнце.
— Это наше существо из времени, — сказала Элейна. — То, что мы нашли.
Глядя на него в блоке застывшего времени, Хортон не смог определить его форму, но теперь, разогнувшись и выйдя из плена, оно выглядело полным великолепия.
Вытягивались огромные крылья, и свет играл на них многоцветной радугой, словно они были составлены из множества крошечных призм. Жесткая клювастая голова помещалась на удлиненной шее, и голова эта, подумал Хортон, выглядела так, словно на нее был надет шлем, выложенный драгоценными камнями. Изогнутые, блестящие когти венчали массивные лапы, а длинный хвост был утыкан острыми сверкающими колючками.
— Дракон, — тихо сказала Элейна. — Как драконы из старых легенд Земли.
— Может быть, — согласился Хортон. — Никто не знает, что такое был дракон, если дракон вообще существовал.
Но дракон, если это был дракон, испытывал неудобство. Высвободившись из прочного каменного дома, в котором он был заперт, дракон силился подняться в воздух, огромные его крылья неуклюже хлопали, пытаясь увлечь его вверх. Неуклюже хлопали, подумал Хортон, — когда он должен был вознестись ввысь на крыльях сильных и уверенных, взбежать по воздушной лестнице, как быстроногое существо весело взбежало бы по холму, радуясь силе ног и выносливости легких.
Вспомнив умчавшегося по тропе Плотоядца, Хортон повертел головой, выискивая, где бы он мог быть. Хотя Плотоядца он и не увидел тотчас же, Хортон заметил, что холм по ту сторону Пруда быстро разваливается, рассыпается и измельчается выпрастывающимся из него созданием. Огромные плиты и обломки холма катились по его сторонам вниз и у холма, пока еще целые, покрылись зигзагообразными трещинами, такими, какие могли бы остаться после землетрясения.
Но хотя Хортон и видел все это, внимание его привлекло выбиравшееся наружу создание.
Оно все сочилось мерзостью, с него сшелушивались куски грязной корки. Голова у него была бульбообразной и все остальное тоже — огромный неровный шар, имеющий сходство с человеческой головой, но не бывший ею. То была своего рода жуткая карикатура на человека, какую некий варварский шаман, истекающий злобой, мог бы вылепить из глины и соломы, чтобы изобразить врага, которого он намеревался пытать и уничтожить — бугристая, искаженная, перекошенная, но и несущая зло, гнусная, сочащаяся злом, привнесенным тем, кто ее сделал и увеличенным самою нелепостью. Зло подымалось от нее, как ядовитые испарения могли бы подыматься над угрюмым болотом.
Теперь холм уже почти сравнялся землей и покуда Хортон смотрел, как зачарованный, чудовище вырвалось на свободу и сделало шаг вперед, покрыв одним этим шагом добрых двенадцать футов.
Рука Хортона дернулась вниз, нашаривая револьвер, и одновременно он понял, что револьвера с ним нет — что он остался в лагере, что Хортон забыл надеть пояс с оружием, и он проклял себя за свою забывчивость, ибо не могло быть вопросов, ни тени сомнения, что такой злобной твари, как это создание, вылупившееся из холма, нельзя позволять остаться в живых.
Только в этот момент он увидел Плотоядца.
— Плотоядец! — завопил он.
Ибо обезумевший дуралей мчался прямо к этому существу, бежал на четвереньках, чтобы было быстрее. Плотоядец атаковал, низко пригнув голову, и даже оттуда, где он стоял, Хортон мог видеть гладкий ток его могучих мускулов, когда он устремлялся вперед.
А потом Плотоядец прыгнул на чудовище и взметнулся вверх по его массивному телу, увлекаемый импульсом, набранным во время атаки, прямо к короткой шее, соединявшей бульбу-голову с бесформенной тушей.
— НЕТ! НЕТ! — закричал сзади Никодимус. — Оставьте его Плотоядцу.
Хортон резко обернулся и увидел, что Никодимус ухватил одной из своих металлических лап Элейну за запястье той руки, в которой она держала свой пистолет.
Потом он быстро повернулся обратно, чтобы увидеть, как Плотоядец нанес своей тигриной головой рубящий, секущий удар. Блестящие клыки вонзились в горло чудовища и разорвали его. Из горла хлынул черный поток, захлестнувший тело Плотоядца темным веществом, на миг, казалось, смешавшим его с темным телом чудовища. Одна из дубиноподобных лап чудовища поднялась, как бы рефлекторным движением, и замкнулась на Плотоядце, сорвав его с туловища, подняв и отшвырнув. Чудовище сделало еще шаг и начало валиться, медленно клонясь вперед, как дерево могло бы валиться от завершающего удара топора, нехотя, стремясь остаться стоять.
Плотоядец упал на каменном берегу Пруда и не поднялся. Бросившись вниз по тропе, Хортон подбежал к нему, проскочив мимо трех слизней, все еще прижавшихся к берегу.
Плотоядец лежал лицом вниз и, опустившись на колени подле него, Хортон потихоньку перевернул его на спину. Плотоядец был вялый, как мешок. Его глаза были закрыты и кровь струилась из ноздрей и из уголка рта. Все тело было вымазано вязкой черной субстанцией, излившейся из порванного горла чудовища. Из груди торчал острый обломок кости.
Рысцой прибежал Никодимус и встал на колени возле Хортона.
— Как он? — спросил робот.
— Он жив, — ответил Хортон, — хотя, может, и ненадолго. У тебя нет случайно хирургического трансмога в этом твоем наборе?
— Простенький, — ответил Никодимус. — Знание простых болезней и как с ними управляться. Кое-какие принципы медицины. Ничего такого, что помогло бы вылечить его грудную клетку.
— Не надо было тебе меня останавливать, — резко сказала Никодимусу Элейна. — Я могла бы убить это чудовище прежде, чем оно дотянулось до Плотоядца.
— Вы не понимаете, — возразил Никодимус. — Плотоядец нуждался в этом.
— Ты несешь вздор, — сказала Элейна.
— Он имеет в виду, — пояснил Хортон, — что Плотоядец — воин. Он специализируется на убийстве чудовищ. Он переходил из мира в мир, отыскивая самые смертоносные виды. Это вопрос культуры. Он достиг в этом высочайшего искусства. Был очень близок к положению величайшего убийцы из всего их народа. Вот это, более чем вероятно, сделает его величайшим убивателем всех времен. Это даст ему нечто вроде культурного бессмертия.