[20]. Просто бык».
Я смотрю в сторону и замечаю, что полки справа от моего собеседника почти пусты, на них стоит пара безделушек и маленькое изображение Иисуса с надписью: «Я – это путь». Стол тоже пуст, на нем только телефон, чашка с конфетами и маленькая лампа под зеленым стеклянным абажуром. Фриц, будь его воля, наверняка предпочел бы провести наш разговор не здесь, а на свалке.
24 ноября 1917 года журнал Scientific American опубликовал приложение 2186, в котором на странице 328 поместил небольшую статью, начинавшуюся словами: «Мусор – богатейшая боевая подруга Америки: результат удивительной расточительности». Статья появилась во время участия США в Первой мировой войне, когда не хватало важнейших сырьевых материалов (черта, характерная для военного времени). Образованные читатели, несомненно, удивились, узнав, что какая-то группа аутсайдеров, подбиравших их мусор, не просто разбогатела, но и создала ассоциацию, проводившую ежегодные ужины в «Уолдорф-Астории»[21]: «До войны общий оборот бизнеса в американской торговле мусором в среднем составлял примерно 100 миллионов долларов[22]. На недавнем собрании торговцев отходами, состоявшемся в Нью-Йорке, объявили новую цифру: сейчас объемы бизнеса превосходят 1 миллиард долларов в год».
Для сторонних людей масштаб торговли утилем и его рентабельность всегда являются неожиданностью, если не вызовом. Несомненно, в основе такого отношения лежит представление, будто в мусорном бизнесе орудуют гангстеры, бомжи и воры. Часто тут замешаны классовые предрассудки (а в Америке начала XX века еще и антисемитизм), однако, безусловно, предприниматели, занимающиеся утилем, происходят из бедных слоев общества. Джеймс Андерсон, автор статьи в Scientific American, недвусмысленно писал о сложившейся ситуации: «Короли макулатуры, которые делают деньги в этой отрасли, не владеют небоскребами на Бродвее, и вы не найдете их ни в одном из зданий на Уолл-стрит. Если вы ищете фабрику макулатурного короля, пройдитесь по набережной и выберите там самую ветхую постройку».
В возрасте 15 лет Леонард Фриц поссорился с отцом и ушел из дома в никуда с $3 в кармане. Весь тот день он бродил около железнодорожных путей, пока не наткнулся на угольный склад Сэддлера в Дирборне. Леонард искал работу, но у Эла Сэддлера не было вакансий. Однако Сэддлер почему-то заинтересовался Фрицем и предложил продать ему свой двухлетний грузовичок «шевроле» за $300 в рассрочку – по доллару в день с того дня, когда Леонард начнет заниматься металлоломом. «Я просто не мог поверить, – вспоминает мой собеседник. – Я мысленно пробежался по разным местам, где можно было найти лом». Теперь Леонард мог не платить другим, а самостоятельно привозить результат своих дневных трудов на базу приема металлолома. И привозить – и продавать – намного больше.
Задачу сборщика Леонард видел в извлечении пользы из того, что другие считают бесполезным или с чем не хотят заморачиваться. «Одна из моих первых работ – извлечь арматуру [стальные усиливающие балки] из дымовой трубы на Джанкшен-авеню, которая упала, – говорит он мне. – И я колошматил трубу и доставал арматуру. Большой старой кувалдой». В те дни он зарабатывал от $4 до $6 в день. «Неплохо, а?»
В другом районе Детройта компания Armco Steel, крупный поставщик автопромышленности, испытывала новый тип сталеплавильной печи. При этом Armco столкнулась с проблемой: подготовка руды для печи стоила примерно $100 за тонну. Металлург-проектировщик новой печи – и по совпадению дочь президента завода – провела расчеты и выяснила, что, если добавить вещество с химическим составом окалины, процесс подготовки ускорится, а стоимость упадет на $99 – до $1 за тонну. Но где же Armco могла добыть достаточное количество окалины для своей печи? По причинам, утерянным для истории, решение задачи поручили мужу проектировщицы, и 2 июля 1938 года он посетил кузнечный завод Келси-Хейеса под Детройтом.
В тот день Леонард Фриц занимался просеиванием трехсоттонной кучи окалины на стоянке у завода Келси-Хейеса, работая по установленной ставке 1 доллар и 25 центов за тонну. В середине дня он оторвал глаза от кучи окалины и увидел подходившего к нему мужчину – представителя компании Armco. «На нем были хомбург[23] и хорошее пальто из верблюжьей шерсти. А у меня, знаете, не было даже рубашки, потому что я машу лопатой во дворе. Он был выпускником Гарварда, но настоящей жизни не сильно знал. И говорит:
– Ну-ка, парень, сколько у тебя тут такой окалины?
– Думаю, тонн триста.
– Маловато.
– Ну, а сколько вам надо?
– Три тысячи тонн».
Леонарду Фрицу исполнилось всего 15, но он уже разбирался в своем деле. В частности, он знал о свалке в Детройте, куда заводы сваливали окалину годами. «Пришлось бы копаться там и просеивать, – объясняет он. – Зато все было в одном месте». Если мужчина в хомбурге действительно хочет заключить с ним договор на 3 тыс. тонн, ему понадобится помощь в раскопке отвалов, но даже при ставке $1,25 за тонну у него будет гарантированный доход $3750, а этого вполне хватит, чтобы нанять помощников.
– Думаю, смогу наскрести, – ответил Леонард. – Сколько заплатите?
Муж проектировщицы мгновение помедлил:
– Возможно, 32 доллара за тонну.
По понятным причинам смысл сказанного до Леонарда Фрица дошел не сразу.
– ЧТО?! – воскликнул он.
Оглядываясь на события почти 70-летней давности с высот штаб-квартиры собственной корпорации, Леонард смеется над последующими действиями мужчины: «Он воспринял это “ЧТО?” как “Вы, должно быть, шутите”».
Представитель Armco просто не знал, что торгуется с человеком, считавшим нормальной стоимостью окалины $1,25 за тонну, и увеличил цену, которую, надо думать, счел заниженной.
– Ну, тридцать шесть.
И я сказал ему:
– Годится.
Так появился рынок для окалины. После 2 июля 1938 года было установлено, сколько денег могут сэкономить сталелитейные компании, если будут использовать ее в своих производственных процессах. Окалина превратилась из сомнительных отходов в важнейшее сырье. Леонард Фриц не только знал, где его взять, но и знал, как его получать. Эти два слова – «где» и «как» – именно то, что выделяет людей, подобных Леонарду, из массы сборщиков и помещает в малочисленную компанию людей, которые накапливают большие объемы вторсырья и приходят к благосостоянию.
Тем не менее работа была серьезной, особенно для 15-летнего подростка. Ему понадобилось нанять пару друзей и купить дополнительное оборудование, включая два самосвала – на это пошел полученный аванс в $3600. Однако долги не имели значения: через несколько месяцев Armco Steel выдала подростку Леонарду Фрицу чек на $186 тыс.[24]
Все еще шел 1938 год.
В начале лета 1941 года, накануне вступления Соединенных Штатов во Вторую мировую войну, город Нью-Йорк провел один из первых национальных сборов металлолома. Целью был алюминий – легкий металл, нужный для авиационной промышленности. Собирали в основном старые кастрюли и сковородки, но в дело шли оконные рамы, утварь и даже детские игрушки. Собранный металлолом предполагалось направлять на переплавку алюминиевым компаниям.
Мусорщик традиционно исполнял роль перекупщика-посредника, собирающего металл в домохозяйствах и передающего его на плавильни. Мелкие сборщики знали, где купить старые кастрюли и сковороды, сколько за них заплатить и – самое важное – как подготовить их для передачи металлургам. Им хватало терпения, опыта и стремления к прибыли, чтобы сортировать вещи по типам и отделять все не алюминиевые части (например, стальные винты, скреплявшие ручки сковородок), которые могут загрязнить печь для алюминия. Примерно такую работу проделывали перед бар-мицвами моя бабушка с братьями и сестрами.
В обычное время ньюйоркцы мирились со старьевщиками, зарабатывавшими на жизнь с помощью их старых вещей. Однако война все изменила. Иностранцы вызывали в Америке подозрение – особенно те торговцы утилем, которые за предыдущие три десятка лет создали хороший бизнес, экспортируя металлолом по всему миру, в том числе и в страны Оси[25]. Поэтому жители города, включая мэра Фьорелло Ла Гуардию, отнюдь не горели желанием собственноручно отправлять свои кастрюли и сковородки в индустрию переработки утиля. Движимый подозрениями, Ла Гуардия обязал общественные комитеты собирать утиль и доставлять его на алюминиевые комбинаты. Историк Сьюзан Штрассер в фундаментальной работе по истории американской индустрии мусора «Отходы и нужда» (Waste and Want) дает самое удачное, самое емкое описание последовавшей катастрофы: «[Металлургические заводы] обычно покупали алюминиевый лом, рассортированный сборщиками, но во время сбора металлолома им приносили целые холодильники и детские коляски – предметы, где содержалось две унции алюминия на пятьдесят фунтов других материалов[26]». Другими словами, общественные комитеты без финансового поощрения не утруждались выковыривать унции алюминия из детских колясок и фактически приходили на комбинаты лишь с кучами благих намерений – «Я отдаю свой холодильник на военные нужды!» – где бесполезный мусор был только приправлен алюминием. В результате на заводах скапливались неиспользованные кучи хлама, содержащего алюминий. Металлургам, которые хотели извлечь пользу из этой в основном бестолковой щедрости, приходилось нанимать рабочих, которые отделяли алюминий – то есть копались в металлоломе, отсортировывая ценный металл от бесполезных материалов. Если бы Нью-Йорк не вмешался изначально, то мусорщики сделали бы всю работу эффективнее и, вероятно, дешевле.
Люди времен Второй мировой войны вообще не задумывались о дальнейшей судьбе отходов, когда выбрасывали мусор в баки, чтобы его сортировали другие. Сегодняшние «производители мусора», раскладывающие свои коробки от айфонов по синим контейнерам и выставляющие их на обочину, гордятся собой. Но ни то ни другое фактически не помогает реальным переработчикам – компаниям, которые на деле превращают отслуживший материал в новые вещи. Именно поэтому после катастрофического результата сбора алюминия в 1941 году федеральное правительство обратилось к обычным торговцам мусором и утилем с просьбой заняться обработкой вторсырья в военное время.