В первой половине XX века индустрия утилизации отходов – тряпья, бумаги, металлов, костей и прочего – быстро росла. По данным Карла Зимринга, в Детройте (родном городе Леонарда Фрица) она раздувалась, словно воздушный шарик: в 1890 году здесь функционировало 60 фирм, в 1910-м – 127, в 1920-м – 296. К 1948 году в Соединенных Штатах насчитывалось 3044 компании, занимавшихся только черными металлами, а их оборот продаж, по данным бюро переписи за тот год, составлял почти $1,7 млрд[27]. Однако это было ничтожно мало по сравнению с послевоенным временем, когда процветание Америки создало самый богатый потребительский класс в истории, а вместе с тем – и соответствующий мусор. Американский мусорный бизнес, которому насчитывалось уже больше 100 лет, еще только начинал разворачиваться.
$186 тысяч, полученных Леонардом Фрицем от продажи окалины компании Armco Steel, ушли на товары, которые позднее превратятся в ценный металлолом, – товары, сделавшие американскую отрасль переработки отходов индустрией с сегодняшним годовым оборотом (минимум) $30 млрд. Заплатив младшему брату Рэю и двум парням, знакомым по школе, Фриц купил три автомобиля «форд». «Конечно, все полицейские нас останавливали и предупреждали, они считали, что мы без гроша, – говорит он с сиплым смешком. – Они останавливали нас, детей, выясняя, все ли тут чисто. Я водил новехонький “линкольн”». Для матери Леонард купил дом и «понтиак» с откидывающимся верхом. Оставшиеся деньги – весьма немалые – он держал в коробках от сигар: «Банкам я не доверял».
Однако он доверял своему деловому чутью. Деньги за окалину позволили ему купить грузовики и оборудование, нанять работников и предлагать лом в больших количествах. В удачные недели он зарабатывал $1800, в неудачные – заработок падал до «семисот, восьмисот баксов». Жизнь была комфортной, но, когда разразилась Вторая мировая война, Фриц тут же записался добровольцем в армию. «Знаете, я испытывал такие героические чувства, – говорит он и делает паузу. Единственный раз за два часа беседы он не может найти слова, точно объясняющие, почему он поступил определенным образом. – Воодушевление… видите, тела у меня уже нет, фигура не та, но в голове все еще то же воодушевление».
Перед отправкой в Европу Леонард передал бизнес в руки семьи. Через две недели они продали его за $5 тысяч. По воспоминаниям Леонарда, одно оборудование стоило там $25 тысяч. Но ничего было не поделать. Во время войны он зарабатывал $52 в неделю, часть из которых отправлял домой в помощь матери. С войны он вернулся в 1944 году, привезя с собой камни в почках и оптимизм. «Мне благоволила самая сверхъестественная удача, какая только может благоволить человеку», – говорит он мне со слабой улыбкой.
Тут не поспоришь. Послевоенная американская экономика начала возрождаться, и если и жил в Детройте человек, который умел делать деньги из выбрасываемых отходов, то это был Леонард Фриц.
Компания Фрица Huron Valley Steel Corporation в итоге соединила его удачу и крупнейший поток отходов в истории мира – лом американских автомобилей. Но до этого момента еще оставалось два десятка лет. А тогда Леонард проводил дни, извлекая прибыль из того, что сталелитейные заводы выкидывали в отвалы. К концу 1950-х годов на него работали 127 человек, которые раскапывали свалки, как он говорит, «по всей стране».
Это была тяжелая работа, но она позволяла мелкому предпринимателю Леонарду Фрицу конкурировать с некоторыми из крупнейших горнорудных предприятий мира. В конце концов, оба бизнеса – и добыча железной руды, и добыча вторсырья на свалках – обслуживали одни и те же сталелитейные заводы. Однако рыться в отвалах дешевле, чем работать в шахтах. Вот почему мелкая сошка вроде Леонарда может попасть сюда и начать бизнес по поставке сырья. К концу 1950-х годов размах уже позволял ему выплавлять железо в собственных печах.
Глава 3Мед, Ячмень
Первое, что нужно сделать, когда вы утром открываете небольшую американскую базу-свалку металлолома, – открыть сейф и сосчитать деньги. Если вы не забирали их с собой домой, конечно. В 1980-х и 1990-х, когда я был подростком и выпускником колледжа, мы предпочитали оставлять их в сейфе на нашей семейной базе в Миннеаполисе. Причин было две: во-первых, возить три тысячи баксов в бардачке машины – не самая лучшая идея (хотя мой отец часто так делал); во-вторых, всегда есть вероятность, что первый же посетитель заявится с товаром на несколько тысяч долларов. Если нам не хватало наличных – а так случалось частенько – кто-то всегда мог сбегать в банк, открывавшийся в девять утра.
По крайней мере, мне помнится именно так.
В летние месяцы к отцу и бабушке за приемной стойкой присоединялась моя младшая сестрица Эми, считавшая деньги. После колледжа там бывал и я. Но большую часть времени с 6:30 утра с деньгами в кассе разбирались отец и бабушка – невысокий пузатый мужчина с венчиком волос на макушке, считавший крупные купюры, и 45-килограммовая тростинка с бледно-голубыми глазами, занимавшаяся мелочью. Однако звонок телефона неизбежно разрывал эту связку «мать – сын», отец оставлял работу бабушке, а сам отправлялся говорить по телефону в свой офис в соседнем помещении.
В офисе было две примечательные вещи: сделанные из среза гигантского пня безвкусные настенные часы, купленные на ярмарке в штате Миннесота, и огромное окно, выходившее на приемную стойку с кассой. Отсюда отец мог видеть не только свою мать и человека, с которым она расплачивалась, но и телеэкраны, показывавшие склад металлолома, набитый алюминием, медью, латунью и свинцом, весы, с помощью которых покупался и продавался его лом, и двор, где посетители оставляли все – от гигантских прессов XIX века до старых автомобилей и корпусов компьютеров.
Отец проскальзывал в свое ветхое офисное кресло, мимоходом бросал взгляд на телекамеры, а потом нажимал кнопку на телефоне «Компания Scrap Metal Processors. Чем я могу быть вам полезен?» Предложить могли что угодно: алюминиевые банки, бейсбольные биты, медную сетку из химической лаборатории Миннесотского университета, целые автомобили, половину холодильника, посеребренную проволоку, партию напольных весов. Ничего не удивляло, все имело свою цену. «Камертоны? – спрашивал отец человека на другом конце провода. – Может, 15 центов за фунт, но мне надо на них посмотреть. Когда приедете, спросите Мики». Затем он вешал трубку, разворачивался и приоткрывал жалюзи, чтобы окинуть взглядом силуэт Миннеаполиса и припаркованные автомобили сотрудников.
Примерно в то же время ящик кассового аппарата захлопывался, готовый к работе, а бабушка ретировалась в прославленный чулан с метлами, который она именовала своим офисом. Здесь находились микроволновая печь, холодильник, где хранился запас кошерных хот-догов, и странный набор латунных статуэток и плохо определяемых антикварных вещиц, которые бабушка украла у работников отца, а те, в свою очередь, украли их со склада металлолома, спрятав в недостаточно укромных местах. Только здесь царил запах базы лома, известный всем мусорщикам (и бабушкам) мира: резкий, как металл, и тонкий, как проволока. Я ощущал этот запах на четырех континентах, от маленьких городков Таиланда до складов на краю Чикаго. И до сих пор каждый раз любой вздох напоминает мне об офисе бабушки и грудах металла прямо за ним.
Пока она готовила хот-доги – один для отца, один для себя (и один для меня, если я смог появиться в такую рань), отец выходил из офиса, проходил по коридору, открывал дверь склада, включал свет и поднимал дверь погрузочного дока. Пока лампы с жужжанием оживали, он обходил помещение вокруг, щурясь в темноте на свои товары.
Если отец не спешил, он любил провести пальцами по краю картонной коробки, набитой латунной стружкой с фабрики в Сент-Поле; затем заглянуть на дно коробки, заполненной автомобильными радиаторами, привезенными из пригородной ремонтной мастерской. Впереди всегда стояли коробки с латунными «каплями» – следами настоящей латуни, упавшей на пол в процессе заводского литья; лежали алюминиевые обрезки – чистые отходы после того, как оператор на станке вырезал что-нибудь из листа алюминия; коробки с медными трубками, привезенными водопроводчиками; коробки со счетчиками воды; коробки с тонкими блестящими медными проводами, выброшенными предприятиями военно-промышленного комплекса, выполнившими свои заказы на управляемые бомбы; стальные контейнеры с алюминиевыми банками, выброшенными соседями; картонные коробки со старыми персональными компьютерами, отданные людьми, беспокоящимися об охране окружающей среды; несколько картонок, забитых латунными гильзами, подобранными на местном стрельбище, которое любят полицейские, бандиты и, по моему опыту, дантисты; печатные пластины из местной типографии, отвечавшей за наши визитные карточки и фирменные бланки; а также вилки, ножи и ложки, купленные на аукционе у одной крупной авиакомпании.
Это был вполне типичный небольшой склад. Тем не менее он приносил доход, достаточный для оплаты дома в пригороде и обучения в двух частных колледжах (для меня и моей сестры). Однако меня больше всего изумляли не вещи и не деньги, а то, как быстро все менялось. Вещи, оказывавшиеся на складе в понедельник, к пятнице сменялись совершенно другими. Предложение металлолома и спрос на металлолом, казалось, просто никогда не закончатся.
В 2012 году примерно 7 тыс. предприятий перерабатывающей индустрии США отвечали за переработку 135 млн метрических тонн вторсырья, из которого можно сделать новые вещи. Это 135 млн тонн железной руды, медной руды, никеля, бумаги, пластика и стекла, которые не пришлось выкапывать из земли или вырубать в лесу. Это также превышает на целых 55 млн тонн объем обработанных муниципальных твердых отходов – то есть отходов, выброшенных в синие, зеленые и однопотоковые контейнеры, – произведенных за тот же период в домах, государственных учреждениях и в коммерческих компаниях.
В чем разница между мусором, попадающим в обработку на базах утиля, и вещами, отправляющимися на предприятия вроде хьюстонского завода по переработке отходов? Обычно на базах обрабатывают отходы, не относящиеся к повседневной жизни в офисе или дома. На базе металлолома заканчивает свой путь старый автомобиль; сюда же попадают металлические опилки, отлетающие, пока автопроизводитель изготавливает новый двигатель; здесь же окажется старый электросчетчик (если у электрической компании хватит здравого смысла продать его); появятся тут и подведенные к вашему дому провода (электрические и телефонные), когда их заменят; на макулатурную базу привезут упаковочные картонные коробки из местного супермаркета; будут здесь и нераспроданные газеты.