Наш бизнес нельзя было назвать совсем пропащим делом – у отца хватало сил удерживать компанию на плаву, однако на будущее рассчитывать не стоило. Я хотел найти жизнь за пределами нашей свалки, даже если «за пределами» означало, что я не смогу обедать с бабушкой несколько раз в неделю. Хотя наши обеды проходили своеобразно: нет ничего приятнее, чем сидеть с бабушкой перед батареей видеомониторов и ловить работников на воровстве. Вот мы веселились!
В те дни помимо металлолома у меня были две страсти – музыка и журналистика. Я пробовал силы в различных музыкальных направлениях и бросил примерно в 20 с хвостиком – именно тогда, когда такие вещи и должны глохнуть. Однако с журналистикой, похоже, дело должно было выгореть, хотя очевидных предпосылок вроде бы не существовало. В Миннеаполисе я начал фрилансерскую работу для журналов, добиваясь все более серьезных заданий. Затем, через год или два, мне предложили отправиться в Китай и писать о металлоломе. Я незамедлительно согласился.
Это было ужасной идеей.
Во-первых, я не знал языка. Во-вторых, я никогда не был в Азии. И в-третьих, наш семейный бизнес в Миннеаполисе все еще действовал. Однако бабушка, настоящая дочь индустрии металлолома, побудила меня ехать. «Ты должен жить своей жизнью, – сказала она. – Ты должен это сделать». Вряд ли она предполагала, что я останусь в Китае на десять лет; я-то точно такого не предполагал. Если бы такая мысль приходила ей в голову, подозреваю, она сказала бы мне то, что говорила другим: на самом деле она не хочет моего отъезда. Если бы я знал, как сильно она хотела, чтобы я остался, я бы остался; если бы я знал, что буду далеко от нее в последние годы ее жизни, я бы остался. Однако поездка планировалась короткая, а потом я собирался вернуться и найти работу – возможно, в местной газете.
Я поехал в Китай с чистой в общем-то совестью и несколькими поручениями. Конечно, больше всего меня интересовало все, связанное с металлоломом. Я видел отцовские фотографии китайских свалок, но не особо им верил. Чтобы действительно понять то, что стояло за этими фотографиями, мне нужно было увидеть все самому. Знания, которые я приобрел на своей базе за прошедшие годы, не имели права остаться без применения.
Помню, как первый раз я писал из Фошаня – города с семимиллионным населением.
Я прилетел в аэропорт Гуанчжоу, где меня встречали один торговец металлоломом, его холеный BMW и водитель, недавно приехавший из деревни. Шел 2002 год, и Фошань был всего лишь скопищем деревень где-то на западе китайской глубинки. На тот момент я был в стране всего пару недель и вряд ли нашел бы Фошань на карте. Моя затея переставала мне нравиться.
Из аэропорта мы ехали по новым автострадам и менее новым грунтовым дорогам – параллельно высоковольтным линиям электропередачи, их провода свисали до нескольких футов над землей. По пути в основном встречались полные грузовики, которые забивали проезжую часть, а если имелись обочины – то и обочины. На дорогу до отеля «Фонтенбло» в стиле псевдорококо – желтовато-кремовой салфетки в центре фошаньского района Наньхай – у нас ушло почти два часа.
К тому времени Наньхай уже был одной из крупнейших ломоперерабатывающих зон в мире, и, чтобы узнать это, было достаточно войти в холл отеля. Посреди сочной ухоженной зелени, которая заставила бы побледнеть версальских садовников Людовика XIV, торговцы металлоломом со всего мира с сигарами в зубах сидели на барочных стульях и обсуждали, где они смогут получить приличный гамбургер, когда на выходных отправятся в Шанхай. В любое время суток вы могли спуститься в холл отеля и обнаружить минимум парочку белых экспортеров, пьющих чай, кофе или виски с парочкой китайских импортеров, а на лестнице вы уступали дорогу самым красивым проституткам провинции Гуандун, поднимающимся к клиентам. Если вам требовалось узнать цену на медный провод в изоляции – что ж, мировой рынок был прямо тут, весь день и всю ночь напролет.
Многое из того, что случилось в те дни, происходило из-за джетлага. Помню, как я видел парней, которые завтракали в полночь, ели стейки в 7:30 утра и пили плохо смешанные коктейли в любое время суток. Но такое в порядке вещей, поскольку обработкой вторсырья в Южном Китае занимались (а многие и до сих пор занимаются) круглосуточно. Так и должно было произойти: за два десятилетия все начало ускоренно развиваться: аэропорты, автострады, жилье, автомобили. Не стоит и говорить, что для всего этого нужен металл.
Возьмем, к примеру, метро: когда я приехал в Шанхай, через город проходили всего три линии. Через десять лет шанхайский метрополитен стал крупнейшей системой в мире, с 11 линиями и 430 км путей. Однако у Китая нет доступа к объему сырья, достаточному для постройки такого количества дорог, поэтому очень быстро Китай превратился в чистого экспортера лома меди, алюминия, стали и других металлов, необходимых для инфраструктуры в меняющемся обществе.
В то время, если вы еще не акклиматизировались из-за разницы в часовых поясах и у вас был сговорчивый торговец металлоломом (а они все отличались сговорчивостью, когда речь шла о доступе к американскому металлолому), вы могли отправиться на свалку прямо ночью. Вы прибывали в место обработки на дорогих машинах, петляя по узким выложенным кирпичом улочкам, выезжая на бульвар с малозаметными плохо освещенными знаками, возвращаясь в проулок и наконец оказываясь у каких-то металлических ворот, неотличимых от любых других металлических ворот. Водитель сигналил, владелец опускал окно, чтобы охранник мог его увидеть, и рабочий откатывал створку. Затем вы въезжали в какое-то огромное освещенное пространство, где свет фар отражался в кучах металла, гигантских кипах проводов, а сбоку под навесом два-три человека (обычно мужчины) загружали сырье в машины, которые делали разрез вдоль изоляции. Далее другая бригада (часто женская) по этому разрезу снимала изоляцию и доставала медный провод.
Увиденное казалось чуждым – за исключением самого лома, который был мне знаком. Он выглядел ровно так же, как тот, что мы отправляли в Китай, только теперь он и находился в Китае.
Между тем в дальнем углу двора после какой-то вспышки в ночи начинал подниматься черный дым. Запах мог быть едким (и вредным, в зависимости от провода, приправленным диоксинами[37]), но средства оправдывали цель: прибыль. Если провода были слишком мелкими для машины по снятию изоляции, а спрос на медь высокий, то их сжигали: утром медь просто выметали из пепла. Хорошо помню, как однажды ночью я увидел полдюжины дымящихся электрических трансформаторов – огромных цилиндров, которые регулируют ток на линиях электропередачи. Когда я понял, что передо мной, я отошел в сторону: старые трансформаторы содержат крайне токсичные полихлорбифенилы[38]. Однако, похоже, никто не сказал об этом рабочим, которые в тот вечер шуровали в пламени. Мне это не понравилось, но мало кому придет в голову выражать недовольство методами работы, когда вокруг свалка в какой-то глухой деревне, в провинции, о которой ничего не известно, а проводник – едва знакомый человек. В любом случае я не имел права жаловаться, ведь я дитя той же самой индустрии.
Честно говоря, меня шокировали количество людей, которые работали на этих свалках, и их низкая заработная плата. Но я не удивлялся ни черной работе, ни загрязнению. В конце концов, моя бабушка и ее братья и сестры в детстве чистили металл, а Леонард Фриц рассказывал, что умеет «разломать» двигатель – то есть разобрать его на части молотком и плоскогубцами и извлечь медь – распространенный навык в городах-близнецах[39]. Подобными делами занимаются люди, когда у них нет других возможностей.
Были и другие «общие места» у китайцев и моей семьи.
Например, не стыжусь признаться, что моя семья часто платила подрядчикам за сжигание нашей проволоки на полях за пределами Миннеаполиса (кроме того, мы запустили алюминиевый завод с открытой дымовой трубой – вероятно, еще более серьезное правонарушение). Если мусор нельзя сжечь, его закапывали, и поэтому мы, как и другие бесчисленные свалки, использовали самые дешевые средства, стремясь разобраться с отходами. Те дни прошли (по крайней мере, для моей семьи), однако я знаю людей, которые по-прежнему сжигают мусор в Северной Дакоте, – и среди них нет обнищавших китайских фермеров.
Безусловно, в начале 2000-х годов Фошань был грязнее, чем все места, где я по молодости успел побывать в Соединенных Штатах в 1980-х и 1990-х, и определенно грязнее, чем те, что видел в юности мой прадед. С моей точки зрения, разница заключалась в масштабе, концентрации и истории. Так или иначе, но китайцы не делали в 2002 году ничего, чего мы не делали (или не могли бы сделать) в 1962 году. Они просто творили это в гораздо, гораздо больших объемах. И сколь грязной ни выглядела обстановка, у меня не складывалось ощущение, будто люди вокруг Фошаня воспринимают металлолом как то, чем их «забрасывают». Нет, они активно импортировали его и приезжали из других провинций, стремясь работать с ним.
В конце концов, все определяет плата, особенно если у вас нет образования или вы неграмотны. В зависимости от свалки могут платить на 10–20 % больше, чем на местной высокотехнологичной фабрике. По стандартам США, конечно, немного: возможно, $100 в месяц, плюс проживание и питание. Но если вам в принципе светило в жизни только вкалывать на поле, то $100 – вполне приличная сумма: и домой послать, и школу оплатить. У следующего поколения жизнь станет лучше, а о вредных для здоровья последствиях работы на свалке можно будет подумать позже.
В 2011 году я лечу в Гуанчжоу (на их базы металлолома я езжу дважды в год), и – сюрприз! – тут уже есть метро, которое доставляет меня в Фошань меньше чем за час. Наньхай, который когда-то казался мне аванпостом Дикого Запада, мало похожим на всю «неметаллоломную» местную реальность, – теперь уже пригород очередного китайского мегалополиса (Гуанчжоу, с населением больше 20 млн). Выхожу на станции, оглядываюсь: я у пересечения двух оживленных дорог со свежим покрытием, перекресток делит абсолютно пустые окружающие сельскохозяйственные угодья на четыре части. Однако двумя кварталами дальше вырастает волна благосостояния: десятки строительных кранов, парящих над десятками высотных зданий (некоторые – до 30 этажей), и каждое заняло землю, еще недавно принадлежавшую фермерам. Я качу в ту сторону свой чемодан – через сорняки, грязь, валяющиеся бумажные тарелки от лапши быстрого приготовления – ко входу в новый пятизвездочный отель Intercontinental, рядом с новым торговым комплексом, раскинувшимся на три квартала.