Когда меня спрашивают, зачем Китаю металлолом, который туда шлют американцы, мне всегда хочется показать вид из моего гостиничного номера в тот день. Двадцатью этажами ниже – торговый центр, такой же огромный, как и в Миннеаполисе. Для создания его каркаса требовались сталь, медь и алюминий – для проводов, латунь – для фурнитуры в санузлах, нержавеющая сталь – для раковин и поручней. И это только начало.
По другую сторону торгового комплекса во всех направлениях возвышаются десятки строящихся многоэтажек, которые не были видны, пока я ехал. Новые башни достигают 20 и 30 этажей; они усеяны окнами, для которых нужны алюминиевые рамы, набиты ванными комнатами с фурнитурой из латуни и цинка, оборудованы бытовыми приборами из нержавеющей стали, а в дружащих с техникой семьях имеются айфоны и айпады в алюминиевых корпусах.
Неудивительно, что Китай лидирует по потреблению меди, стали, алюминия, свинца, нержавеющей стали, золота, серебра, палладия, цинка, платины, редкоземельных элементов, да и практически всего остального под названием «металл». Однако стране отчаянно не хватает собственных ресурсов. Например, в 2012 году Китай произвел 5,6 млн тонн меди, из них 2,75 – переработанный металлолом. 70 % медного лома были импортированы, причем в основном из Соединенных Штатов. Другими словами, почти половина китайской меди импортируется в виде металлолома. И это не мелочь: медь важна для современной жизни больше, чем любой иной металл. С ее помощью мы передаем электроэнергию и информацию.
Что произойдет, если поставки меди прекратятся? Если Европа и США решат ввести эмбарго на все вторсырье для Китая, Индии и прочих развивающихся стран? Если вместо импорта макулатуры, пластика и металлолома Китаю придется искать сырье?
Некоторые китайские предприятия заменят одни металлы другими, которые не надо получать из вторсырья, – во многих случаях это технически осуществимо. Однако иногда замены невозможны – например, медь в чувствительной электронике. Остается добыча. Чтобы компенсировать потерю импортируемого металлолома, придется много копаться в земле: на 1 т меди идет 100 т самой лучшей медной руды. Какими будут экологические проблемы при таких работах? Не превзойдут ли природоохранные затраты стоимость переработки отходов развитых стран? Что хуже?
В октябре 2012 года я еду на север по автостраде 53 в Миннесоте, направляясь в так называемый Железный кряж[40], когда-то снабжавший американскую сталелитейную промышленность самой чистой рудой в мире. Перед самой Верджинией (штат Миннесота) дорога идет мимо рукотворных скал: их высокие склоны образовала порода, вынутая из котлованов глубиной до 150 м и шириной в 5,5 км. Со стороны автострады они похожи на стенки кратера, оставшегося после удара метеорита. Если вы заберетесь на одну из них (я это делал), то увидите безжизненный серый лунный пейзаж. Такой пейзаж остается, когда сталь добывают из железной руды, а не из металлолома.
Я двигаюсь на север почти час и сворачиваю на автостраду 1 сразу за городом Или. Здесь красиво, сочная зелень и нет помех: на первых 15 км мне встретилась всего пара машин. На мосту через реку Кавишиви я останавливаю автомобиль, не боясь, что в него кто-нибудь врежется; закрываю глаза – и только редкие всплески волн нарушают обволакивающую тишину.
Резкий поворот налево на Спрюс-Роуд – и я вижу на перекрестке украшенный наклейками минивэн: он принадлежит Иану Киммеру, участнику некоммерческой организации «Друзья пограничных вод». Цель организации – защита федерального заповедника дикой природы Boundary Waters Canoe Area Wilderness (BWCAW) площадью около 4 тыс. кв. км, одного из самых крупных нетронутых регионов в Соединенных Штатах.
У Иана много работы, поскольку еще со времени создания BWCAW в 1978 году и до нынешнего дня люди, чей бизнес связан с ростом промышленности и добычей ресурсов, пытаются получить право использовать территорию заповедника в своих целях. С их точки зрения, заповедник препятствует развитию дела, на успехе которого основаны их города и их семьи. Пока они не особо преуспели в отмене статуса территории. Но перемены вероятны, и решающий фактор – цена на медь.
Уже десятки лет геологи, горнодобывающие компании и шахтеры знают, что земля вокруг BWCAW содержит залежи медной руды. Однако их качество слишком низкое, и никто не мог придумать способа обеспечить рентабельность добычи. Затем в 2000-е годы на рынок вышел Китай. То, что раньше оценивалось в $60 за фунт, теперь временами стало стоить до $4 за фунт, и низкокачественные нерентабельные залежи превратились в настоящий кладезь, который, по предположениям руководителей отрасли, может оказаться крупнейшим неосвоенным резервом меди в мире стоимостью около $100 млрд.
Иан пожимает мне руку, садится на переднее сиденье моего «Сатурна» и указывает направление по разбитой грязной дороге, что зовется Спрюс-Роуд. Слева, по его словам, заповедник BWCAW. Справа – место, где добывающие компании производят пробное бурение.
– Окончательно решено? – спрашиваю я.
– Угу.
Он просит меня остановиться, и мы поднимаемся на холм. Почти у самой вершины мы подходим к крошащемуся красновато-серому пласту. Иан объясняет, что этот пласт содержит медную руду в виде сульфидов. Когда на сульфиды попадает дождь или снег, получается едкая серная кислота. «Вот почему камень так крошится, – Иан показывает на основание обнажившегося пласта, где полоса почвы полностью лишена растительности. – Здесь кислота вымывается и спускается по склону, убивая растения», – объясняет он. Это явление встречается не только в северной Миннесоте. Сульфидные руды залегают по всему миру, а отвалы стали экологической проблемой: они загрязняют реки и озера, уничтожают растения и животных.
По данным Twin Metals, горнодобывающей компании, которая контролирует права на добычу руды по эту сторону Спрюс-Роуд, мы с Ианом стоим на 6,2 млн тоннах меди, 2 млн тоннах никеля (который используется при производстве нержавеющей стали) и на богатейших запасах неосвоенных драгоценных металлов – крупнейших за пределами Южной Африки. Twin Metals еще не получила разрешения на добычу, но, если или, вернее, когда это произойдет, получение каждой тонны меди потребует обработки 100 т медной руды. Умножьте 100 т серосодержащей руды на 6,2 млн тонн меди под моими ногами, и масштаб проблемы станет грандиозным.
Что будет с 99 тоннами породы, в которых уже не останется меди? Как утверждает Twin Metals, часть вернется в землю, однако неизвестная доля останется на поверхности, подвергаясь воздействию дождя и снега.
Twin Metals обещает подземные разработки – по методу так называемого блочного обрушения. На первый взгляд, блочное обрушение выглядит неплохим компромиссом: шахтеры получают свою руду, а заповедник на поверхности остается нетронутым. Но в реальности все происходит иначе. В какой-то момент поверхность осядет в получившееся пустое подземное пространство и ландшафт существенно изменится. Реки и ручьи могут потечь в другую сторону; могут образоваться новые озера. Но в этом все и дело: никто не знает наверняка. Одно известно точно: уникальный характер этого природного ландшафта навсегда изменится.
Мы с Ианом возвращаемся к машине и едем дальше по Спрюс-Роуд, где рядом с границей BWCAW идет заготовка леса. Свежесрубленные бревна складывают на грузовики-платформы, оставляя только отходы. Но Иан просит меня посмотреть дальше, на две выкрашенные в красный цвет, торчащие из земли трубы высотой по грудь. «Пробное бурение, – говорит он. – Таких мест вокруг сотни. Ищут самое богатое место для рудника».
В проекте Twin Metals не задействованы китайские компании (это совместное предприятие канадских и чилийских фирм), но именно китайский спрос обеспечивает уверенность в создании копей. Пока Twin Metals исследует северную Миннесоту, китайцы уже «роются» в крупнейших и вызывающих споры медных залежах. В Афганистане разработка месторождения Айнак грозит исчезновением древним буддистским изображениям. В Мьянме медные копи, которыми управляют китайские военные, уничтожают старые сельскохозяйственные угодья, что вызывает массовые протесты.
Позвольте уточнить: удвоение американского экспорта медного металлолома в Китай не остановит разрушительную тенденцию. Но оно может в какой-то степени снизить спрос на первичную медь.
В любом случае вся добытая китайцами первичная медь, появившаяся из-под земли, будет конкурировать с импортным металлоломом, а также с металлоломом, который китайцы производят в больших количествах сами. Но если отрезать доступ к импортному медному лому, то спрос на медь из рудников только вырастет – включая спрос на разработки в таких местах, как Спрюс-Роуд.
Китайский Фошань – живая альтернатива рудникам, которые однажды появятся где-то около Спрюс-Роуд. Это не самый чистый промышленный город, который я видел, но – в отличие от буровых площадок рядом со Спрюс-Роуд – он не оставляет у меня ощущения огромной личной утраты. Как бы то ни было, из Фошаня я всегда уезжаю бодрым.
Последние 20 лет значительная часть металлолома из США и Европы шла в Фошань, где находится отель «Фонтенбло». Но если вы сегодня поедете по надземной трассе, рассекающей город, вы не увидите с эстакады груд металла, не говоря уже о дыме от сжигания проводов и печах без вентиляции. Этого не потерпят люди, которые живут в новых высотных зданиях города. Вы увидите только недостроенные дома и торговые комплексы, забитые ресторанами и мелкими мастерскими, которые продают строительные товары.
Сегодня вам придется свернуть с автострады на узкие улицы, а затем на еще более узкие проулки Наньхая. Дома здесь в один-два этажа, и каждый окружен высокой кирпичной оградой. Но если вам повезет или вас пригласят, то откроются какие-нибудь ворота и вы увидите кучи обломков металла размером с мяч для бейсбола или для гольфа[41]