Почему? Деньги. Шанс на будущее. Большая часть заработанных денег отправлялась домой, часто для оплаты учебы в школе для оставшихся детей.
Безопасна ли работа? Иногда да, иногда нет. Вдыхать дым, поднимающийся от кучи горящей проволоки, небезопасно, точно так же небезопасно вдыхать содержащие свинец пары, поднимающиеся от горящих компьютерных плат. Однако большая часть работ на китайской базе – это разделение на части и сортировка. Сжигание, несмотря на все обличения экологов и журналистов, – очень небольшая и постоянно уменьшающаяся часть переработки в Китае (однако сжигание по-прежнему практикуется в Африке и, в меньшей степени, в Индии).
В начале 2000-х я видел рабочих, одетых только в футболки, хлопчатобумажные брюки и сандалии, они сновали вокруг открытых печей; я видел рабочих, голыми руками управлявшихся с резаками и ацетиленовыми горелками; и даже сегодня я не удивлюсь, если замечу на свалке человека, делающего свою работу в шлепанцах. Каски и защитные очки, респираторы и перчатки настолько же редки на китайских свалках, как кошерные хот-доги. По некоторым данным, обычным делом являются травмы. К сожалению, работодатели в Китае не связаны никакими обязательствами, чтобы сообщать о несчастных случаях на производстве, так что у нас нет достоверных сведений об их частоте.
Станет ли со временем китайская индустрия металлолома более безопасной? Вероятно. Но даже в США, где правила техники безопасности относятся к самым строгим и надежным в мире, ломоперерабатывающая отрасль по-прежнему является значительным источником несчастных случаев. Не потому, что никто не старается: ведущие торговые организации тратят непомерное количество времени, энергии и денег на тренинги по безопасности. Но факт остается фактом: утилизация чужого мусора – по природе своей опасное занятие. Лучшее решение – а в действительности единственное – прекратить выкидывать столько вещей. Каждый старый кусок водопроводной трубы и каждый использованный компьютер – очередной шанс кого-нибудь травмировать.
Да, риск большой, но и возможности огромные, и в своих поездках я еще не бывал в стране или в регионе, где утилизация находится в упадке. По мере того как ресурсы скудеют, спрос на их повторное использование растет. Тут открываются возможности для мелкого сборщика, но еще большие – для предпринимателя, который выясняет, как вести бизнес с этим сборщиком. Нигде на земле масштаб подобных возможностей не оценивают и не используют с большей готовностью, чем в южном Китае.
В 1980 году правительство Китая дало статус свободной экономической зоны Шэньчжэню – в то время маленькой рыбацкой деревушке, расположенной на границе с Гонконгом. Планировалось использовать его в качестве китайской лаборатории рыночных реформ – расположенной достаточно далеко от Пекина, чтобы не пачкать столицу буржуазной идеологией, но достаточно близко от Гонконга, чтобы привлечь богатых китайских инвесторов с опытом работы на свободном рынке.
Главным преимуществом Гонконга был порт. Он уже тогда входил в список самых загруженных портов мира, принимая грузовые суда со всей планеты. Для Джо Чэня и других импортеров металлолома это имело огромное значение. Прибывшие в перегруженный Гонконг контейнеры можно было на регулярной основе переправлять к китайской границе: их перемещали на баржи и отправляли в Китай. Определялись пошлины (хотя в то время слово «пошлина» равнялось словам «откат» и «взятка»), и контейнеры на грузовиках везли на базу. Для таких операций требовались связи и все коррупционные составляющие, принятые в Китае, поэтому большинству первых импортеров металлолома вроде Джо Чэня приходилось сотрудничать с местными властями, в свою очередь поддерживавшими хорошие отношения с портом и таможней.
В конце 1980-х, когда Джо активно работал на своей обреченной базе «Тун Тай» в Чжухае, к нему с просьбой о сотрудничестве обратилась одна государственная фабрика из шэньчжэньского район Буцзи. «Они делали проволоку, медную проволоку, но не знали, где взять достаточно металлолома для фабрики», – объясняет он мне, сидя в салоне «мерседеса». Затем он изображает своих партнеров: «Посмотрите, не можете ли поставлять нам медь для нашего бизнеса». Джо с огромной радостью удовлетворил потребности клиентов, и их партнерство продолжается уже 20 лет.
В день моего визита к Джо несколько рабочих обдирали изоляцию с проводов и разламывали оконные рамы на огромной залитой бетоном площадке в тени многоэтажного здания фабрики. Моток оголенной проволоки катили на фабрику, а прочие металлы связывали и готовили к отправке на мелкие заводики вокруг Шэньчжэня. Таким бизнесом мелкие предприятия занимались еще со времен промышленной революции. Однако для Китая, где доступ к сырью (в частности, к металлам) плотно контролировался государством, мелкая торговля металлоломом стала настоящей коммерческой революцией.
Взгляните с такой точки зрения: 1980 год, Китай, вы – инженер и вы придумали новый вид латунного шарика для шариковой ручки. Единственный вариант воплотить вашу идею в жизнь – отдать свое изобретение государственной фабрике. Чисто теоретически предположим, что вы желаете разработать свое изобретение, производить и продавать его самостоятельно, – смогли бы вы это делать?
Допустим, вам даже дали денег на покупку простого оборудования для производства новых шариков для авторучек, но где бы вы достали латунь? В 1980 году сырьевые материалы (включая металлы) были государственной монополией. Владеющая сырьем организация вела дела только с другими государственными организациями. Они не продавали корзину латуни инженерам с мечтой; ровно наоборот – они продавали колоссальное количество сырья огромным неэффективным заводам по фиксированным ценам. Вероятнее всего, у них не было даже номера телефона, по которому вы могли бы позвонить, или прилавка, к которому вы могли бы подойти.
И тут на сцене появляется Джо Чэнь, импортер металлолома. По тем временам – серьезный предприниматель. Но по сравнению с государственным предприятием-голиафом он был мелочью, и его интересовало одно: продать металлолом тому, кто предложит больше. Поэтому, если вы, жалкий инженеришка, забрели бы на его свалку в поисках нескольких корзин латуни, из которой собирались производить шарики для своих шариковых ручек, то он продал бы вам ее – за наличные. И он продавал, с утра до вечера, крупным и мелким покупателям, каждый из которых по-своему создавал бизнес, товары и здания в Шэньчжэне и в дельте Жемчужной реки[42]. В отличие от крупных государственных компаний, покупатели импортного металлолома (у импортеров) в основном являлись мелкими предприимчивыми новичками. И это тоже можно считать революцией: отныне китайским предпринимателям хватало материалов, необходимых для их производства. Металлолом разрушал ключевой пункт контроля в плановой экономике Китая.
Взгляните на цифры, предоставленные мне отделом утилизации Китайской ассоциации промышленности цветных металлов: в 1980 году металлолом обеспечивал 22 % китайского производства меди. К 1990 году эта величина поднялась до 38 %, а к 2000-му – до 74 %. Такой рост стал следствием ряда факторов, не последним из которых был растущий аппетит Китая к меди при ограниченном количестве медной руды. Важно то, что эти 74 % в 2000 году давали в основном предприниматели, продававшие сырье другим предпринимателям (сегодня это число близко к 52 % по разным причинам, включая высокую цену лома по сравнению с первичной медью). Между тем пять китайских провинций с наибольшими показателями по импорту металлолома – это те же пять китайских провинций, у которых выше всего ВВП, начиная с провинции Гуандун. Предприимчивость и металлолом – не единственные причины такой корреляции, но свою роль они определенно играют.
К концу 1990-х Шэньчжэнь и окружающие его города стали ведущим мировым производителем практически всего – от автозапчастей до кукол Барби. Регион превратился в грозную и прославленную Мастерскую Мира – место, куда переместились фабрики со всего света в поисках дешевой рабочей силы и ослабленного регулирования; место, где фермер мог стать титаном китайской индустрии, домовладельцем среднего класса или хотя бы работником на фабрике, с оплатой выше, чем работа ради выживания на рисовых полях. Сегодня регион остается одной из самых концентрированных производственных зон в истории человечества, местом, где изготавливается все.
Но это только половина истории.
К концу 1990-х Шэньчжэнь и окружающие его города стали также ведущими мировыми импортерами металлолома, пластика, макулатуры. Потихоньку они превратились в Свалку Мира – место, куда богатые страны отправляли вещи, которые не могли утилизировать сами; место, где бывшие фермеры брали эти вещи, превращали в новые и перепродавали в те же страны, откуда получили.
Не существует исследований, посвященных роли свалок в пестовании предприимчивости в развивающихся странах. Но множество бывших фермеров, ставших миллионерами на производстве в Южном Китае, с радостью назовут вам имя человека – и это всегда мужчина, – который продал им первую партию металлолома. За десять лет выслушивания таких историй и таких имен я еще ни разу не встречал никого, кто упомянул бы менеджера по продажам какой-нибудь государственной компании.
Важно отметить, что история превращения Китая в производственного (и перерабатывающего) левиафана – не новое явление. Такие вещи уже происходили.
Возьмем, например, Северную Америку.
В начале XIX века в Соединенных Штатах появилось механизированное производство бумаги. Рынок был велик: образованные американцы читали больше газет, покупали больше книг, посылали больше писем. Чтобы удовлетворить возросший спрос, американские производители бумаги для изготовления высококачественной и недорогой целлюлозной массы использовали старые тряпки, в основном льняные. К несчастью для производителей, у американцев просто не было достаточного количества тряпья.
Тогда предприимчивые американские изготовители (и предприимчивые торговцы тряпьем) сделали весьма современный выбор: обратили свое внимание за границу и стали искать тряпки в более расточительной экономике Европы. По данным американского историка мусора Сьюзан Штрассер, в 1850 году американцы импортировали из Европы примерно 45 млн килограммов тряпья. Спустя 25 лет США импортировали 55 млн килограммов тряпья,