– Не торопитесь! Никаких проблем!
Мы садимся, и я внимательно смотрю на Джонсона. Не могу представить, насколько страстно можно хотеть какую-то вещь – пусть даже металлолом, – чтобы поменять свою личность ради шанса на его получение.
– Договорились о встрече на прошлой неделе, – говорит Джонсон, и возвращаются его нормальные интонации с легкой горчинкой. – Вот всегда так. Всегда.
Я пялюсь на изношенный и неровный пол, покрытый линолеумом. Он навсегда запятнан многолетней грязью. Резкий флуоресцентный свет подчеркивает все мельчайшие трещинки, каждый оторванный уголок, каждое старое пятно от чего-то пролитого. Для меня здесь нет ничего нового: наша семейная свалка тоже не отличалась чистотой, и, если не считать холодного приема, я чувствую себя дома. Мы с бабушкой провели в подобных местах некоторые из наших лучших моментов жизни. Возможно, для кого-нибудь и здесь пройдут значимые минуты, но сейчас на это ничего не намекает – ни детского рисунка, ни семейной фотографии, ни кофейной чашки с портретом внука не видать.
Я поднимаю глаза. Женщина на приеме болтает по телефону о выходных и быстро почесывает зад. Она не смотрит на нас с Джонсоном. С равным успехом мы могли быть подушками на диване. Смотрю в настенный календарь: там прошлый месяц.
– Что мы сегодня ищем?
Над нами стоит мужчина в красной футболке и каске, в его руках планшет для бумаги.
– ICW[61], – отвечает Джонсон универсальным сокращением для медного провода с изоляцией. – И концы радиаторов.
Красная футболка протягивает мне каску, и мы выходим через дверь в задней части офиса в узкий тесный склад, уставленный десятками, если не сотнями ящиков размером со стиральную машину, которые набиты разными видами металлолома.
Освещение слабое: главным образом солнечный свет со стороны погрузочного дока. Красная футболка знает, что мы идем за ним, но двигается быстро, словно спешит. Тем не менее Джонсон двигается в собственном темпе, его глаза мечутся вверх и вниз по разным сортам сырья. На людях его манера могла быть угодливой, но сейчас посреди металлолома он стал серьезным, решительным и сосредоточенным. Красная футболка указывает на коробку с кабелями в грязном брезенте: «Много такого только что пришло».
Джонсон вынимает BlackBerry из нагрудного кармана, держит над коробкой и фотографирует. «Провода от лифтов, – говорит он и дважды проверяет изображение, прежде чем нажать на отправку. – Пошло к Гомеру». Он переходит к следующей коробке – там смесь проводов разных типов и цветов. Одни толстые, другие тонкие, у некоторых есть маленькие металлические коннекторы, а некоторые настолько истерты, что внутри видны тонкие медные жилы.
В США и Европе такая смесь классифицируется как ICW – медный провод с изоляцией – и продается по единой цене. Но стоит ей попасть в Китай, красные провода отделят от зеленых (в разных видах провода различное содержание меди), толстые от тонких, а провода с коннекторами – от проводов без них. У каждого сорта собственная цена, а часто и собственный рынок. Так, Джонсон платит, например, по $1 за фунт смеси, которая в Китае будет разделена на товары стоимостью $0,60, $0,80, $1,20 и $2,20 за фунт. Но, насколько знает Джонсон, Гомеру известно больше о местных китайских рынках и о предлагаемых там ценах. Некитайцы большей частью не знают о микрорынках, а если бы и знали, то не смогли бы туда попасть без знания языка и культуры. Вот почему Джонсон делает снимок и отправляет его Гомеру.
– Сколько у вас этого? – спрашивает он.
Красная футболка смотрит на бумаги в своем планшете.
– Примерно восемь тысяч фунтов. Что по желе?
Он показывает на коробку обрезков кабелей толщиной в пару дюймов и длиной в фут: сотни тоненьких проводов и вещество, напоминающее вазелин. В прошлой жизни эти провода передавали под землей телефонные разговоры, а «желе» – какой-то нефтепродукт, защищавший их от подземной влаги и, следовательно, коррозии. Американские переработчики проводов не любят такие вещи, поскольку липкое вещество обволакивает лезвия и ломает оборудование. Так что отправляют такие кабели в Китай, где их продольно разрежут вручную и вымоют с мылом.
Действительно, низкосортные вещи.
Джонсон делает фото и отправляет Гомеру. Потом он что-то замечает: «О, рождественские гирлянды».
Они валяются кучей в коробке, и Джонсон пытается вытянуть клубок и посмотреть, нет ли чего-нибудь под ним. «Так себе качество, – шепчет он мне. – Они должны быть брикетированы», то есть спрессованы в такой кубик – чтобы под ними в коробке не вышло ничего спрятать. Джонсон смотрит на Красную футболку.
– Может, цену надо меньше.
– Не, рождественские гирлянды – это рождественские гирлянды, – отвечает Футболка.
Джонсон смотрит на коробку и прищелкивает языком. Ему хочется.
Красная футболка двигается дальше.
– Тут у нас концы ACR.
Джонсон подходит к ящику, где находятся 12-дюймовые полоски металла, которые словно связаны медными трубками. Полоски сделаны из алюминия, а по трубкам когда-то циркулировала жидкость. Сами радиаторы в другом месте, возможно, они проданы на завод по переплавке алюминия; здесь остались только алюминиево-медные концы радиаторов (ACR[62]). Они прекрасно подходят для рынков с дешевой рабочей силой, наподобие китайского, где людям можно заплатить за то, что они отделят медные трубки от алюминия.
– Сколько их у вас? – спрашивает Джонсон, делая очередной снимок.
– Думаю, примерно десять тысяч фунтов.
Так продолжается еще десять минут. Красная футболка показывает Джонсону телевизионные кабели (не интересует), кабельные коробки (очень интересует), кабели питания (очень-очень интересует) и прочие важные предметы повседневной жизни, которые в конечном счете выбрасываются, но никогда не считаются бытовыми отходами. Джонсон фотографирует все и тщательно записывает имеющиеся объемы товаров.
– Хватит у нас на контейнер? – спрашивает Красная футболка.
Это ключевой вопрос. Стандартный 40-футовый грузовой контейнер, который Джонсон отправляет Гомеру в Южный Китай, может вмещать 40 тыс. фунтов[63]. Но есть одна загвоздка: высокая стоимость перемещения контейнеров между отдельными базами металлолома означает, что весь контейнер нужно заполнить в одном месте, то есть Джонсон должен купить у Cash’s Scrap Metal & Iron либо 40 тыс. фунтов лома, либо вообще ничего. Это усложняет сделку, поскольку даже если Джонсон удачно купит концы радиаторов и медный провод с изоляцией, то ему все равно придется докупать до общей массы 40 тыс. фунтов. Следовательно, вполне вероятны убытки на покупке других товаров. Тем не менее он готов пойти на них ради ожидаемой прибыли. Джонсон проводит пальцем по своим заметкам и поджимает губы.
– Нужно еще 10 тыс. фунтов. Что насчет рождественских гирлянд? Хотите их продать?
– Идемте внутрь, я проверю, сколько их у нас.
Мы следуем за Красной футболкой в офис и садимся на старый диван. Однако времени расслабляться нет: на смартфоне Джонсона мигает номер Гомера.
– Должно быть, новые цены, – замечает он и отвечает. Разговор длится менее десяти секунд. – Гомер сегодня осторожен. Рынок идет вниз. Но мы попробуем.
Он открывает свой блокнот и достает лист бумаги с надписью: «Заказ на покупку». Примитивный бланк явно сделан на домашнем компьютере; кроме имени Джонсона и названия компании он содержит три столбца, имеющих значение: материал, масса и цена. Джонсон медленно записывает:
Он начинает писать четвертый пункт, когда раздается очередной звонок от Гомера. Это десятисекундный кантонский взрывной пулеметный разговор. Что бы Джонсон ни услышал, но он вычеркивает первую цену на кабели в желе и поднимает ее до 56 центов. Он выписывает еще семь категорий, и к тому времени, как заканчивает, он уже предлагает купить старой проволоки и оборудования почти на $60 тыс. «Возможно, я сегодня недостаточно конкурентоспособен, – беспокоится он. – Посмотрим».
Красная футболка смотрит за угол: «Джонсон, Стю будет через минуту».
Джонсон кивает самому себе.
– Раньше, бывало, мы покупали на этой базе по пять – восемь контейнеров за раз, – сообщает он мне. – А теперь за счастье получить один. Больше конкуренция. В некоторые дни на базу приезжают две-три группы китайских покупателей. Рынок продавца[64].
– Саудовская Аравия Вторсырья, – отвечаю я.
– Может быть, – кивает он. – Может быть.
Он кладет руки на колени, глубоко вздыхает, а затем вызывает на свой BlackBerry текущие лондонские цены. На момент наступает тишина, если не считать рева какой-то машины по другую сторону стен.
Я езжу с Джонсоном шесть дней: мы выискиваем контейнеры с металлоломом стоимостью до $100 тыс. каждый, покупаем еду навынос в китайских ресторанчиках и ночуем в гостиницах сети Red Roof[65]. Один раз мы ехали шесть часов только для того, чтобы обнаружить: обещанный Джонсону лом был продан несколькими часами ранее другому кочующему китайскому покупателю; в другие дни Джонсон тратил на лом эквивалент стоимости «ламборгини». Однако базы металлолома играли роль антрактов между длительными вдумчивыми разговорами, которые мы вели, пересекая страну.
Джонсон говорит, одиночество и разочарование – вечные спутники в дороге, особенно если сидишь за рулем уже пять лет. В Ванкувере у него жена и сын, но с ними он проводит всего шесть месяцев в году. Остальное время он колесит по Соединенным Штатам, арендуя автомобили, покупая металлолом и размышляя. «Последние пару лет я слишком много времени потратил на размышления о жизни, о работе, о семье, – говорит он мне. – Я даже начал думать о христианстве». В конце концов боль смягчила не религия, а книга Экхарта Толле «Сила настоящего» и яркий пример Гомера на дорогах и в гостиницах Америки. «Он настоящий сын, – говорит Джонсон. – Первым делом, добравшись до номера в гостинице, он звонит своей матери. Я многому научился у него. Научился не беспокоиться о вещах, о которых могу не беспокоиться».