ка мы проезжаем мимо, они, привязанные веревкой, дергаются на ветру.
Гомер рассказывает мне, что утилизационный бизнес появился в Цинъюане вместе с тайваньскими предпринимателями в середине 1980-х. Рабочих рук хватало, и люди рвались трудиться даже за низкую плату, поскольку – с учетом обстоятельств – она все равно превышала прожиточный минимум, который удавалось обеспечить сельскохозяйственным трудом. К тому же Цинъюань располагался достаточно далеко, и до него не дотягивался пристальный контроль со стороны природоохранных органов в Пекине и Гуанчжоу. Зато были налажены связи – по рекам и железной дороге – с портами, куда доставлялся металлолом. Такие же пути соединяли утилизаторов лома с производителями, которые превращали вторсырье в провода, кабели и инфраструктуру, что стимулировало экономический рост Китая в течение 25 лет. Правительство провинции Гуандун в стремлении к иностранным инвестициям и дешевым сырьевым материалам поощряло подобную торговлю. О загрязнении среды никто тогда не думал.
Справа расположены старенькие пансионаты, рекламирующие знаменитые горячие источники Цинъюаня, а сразу за ними – крупные жилые комплексы позади знака с надписью на английском: BADEN SPA. На заборе длиной в сотни метров висят фотографии людей в натуральную величину – европейцы резвятся у бассейна. Затем идет гряда холмов, а вдали – вздымающиеся горы. Холмы покрыты деревьями, но не везде – местами их кто-то раскопал, обнажив красную почву: добывали песок, необходимый для строительства. Мы минуем оптовые магазины по продаже проводов и кабелей для процветающей строительной отрасли региона, и, когда я смотрю мимо них на далекие холмы, мне думается, что раньше тут было очень красиво.
Когда я спрашиваю Гомера, как и почему он бросил парикмахерское дело и занялся металлоломом, тот пожимает плечами: «Просто пошел за другими». Семья одолжила ему для начала бизнеса $5 тысяч, и он отправился в близлежащие Дунгуань и Шэньчжэнь, чтобы приобрести свои первые партии груза у тайваньских торговцев. Сегодня эти два города – левый и правый желудочки в производственном сердце Китая, способствующие экономическому росту провинции Гуандун и Китая в целом. Но тогда они только-только начинали развиваться, и умный амбициозный парикмахер, готовый рискнуть, мог начать путь к благосостоянию. «Тогда с ломом было легче. Дешевле», – говорит Гомер. В те времена за грузовик старых электромоторов и компрессоров от холодильников, привезенных из США, можно было заплатить около $1200. Именно в те годы Гомер узнал разницу в содержании меди в кабеле толщиной в три четверти дюйма в зеленой изоляции и кабеле в черной изоляции с оболочкой из стали. Вот почему, когда Джонсон присылает снимки с американских баз металлолома, Гомеру нужно всего лишь один раз взглянуть на них, и уже можно набирать в ответ цену и снова засыпать. Такой опыт можно получить, лишь когда лично разделывал кабель.
Гомер останавливает свою «хонду» у главного входа базы Qingyuan Jintian – одного из крупнейших утилизаторов медного лома в Китае и одного из крупнейших клиентов Гомера.
Вышедший тщедушный охранник наклоняется над лобовым стеклом, узнает Гомера и машет рукой: «Проезжайте».
Qingyuan Jintian обрабатывает ежегодно свыше 90 млн фунтов медесодержащего лома – то есть примерно шесть грузовых контейнеров в день. Конечно, не все медесодержащее вторсырье одинаковое. Иногда в нем всего 28 % меди – например, в рождественских гирляндах; иногда больше. Но цель всегда одинаковая: взять что-нибудь по цене $0,55 (например, фунт гирлянд) и превратить в вещь стоимостью $3,12 – такова цена фунта чистой меди на Лондонской бирже на момент моего визита. Qingyuan Jintian руководствуется теми же ценами и принципами, которые управляют всеми базами лома в Китае и развивающихся странах, только она намного, намного крупнее. Но я уже точно знаю: я увижу тут то, что уже видел где-нибудь в меньших масштабах.
Гомер паркуется. Когда мы выходим из машины, из стеклянных дверей появляется невысокий коренастый мужчина с детским лицом и неровной самодельной пышной прической (интересно, заметил ли Гомер?). На нем черная кожаная куртка, а в его походке заметна дерзкая уверенность человека, которому гарантировано место в жизни. По сути, так и есть: перед нами племянник президента компании. За ним через стеклянную дверь я вижу его секретаря: хрупкую красотку в мини-юбке и в черных туфлях на каблуках. По-моему, она тут неуместна, но я встречал достаточно людей, подобных этому Племяннику, чтобы понимать: с его точки зрения, она находится именно там, где и должна.
Гомер и Племянник тепло болтают на кантонском, а я осматриваю территорию комплекса. Выглядит пустынно, словно на базе вообще никого нет. Единственные признаки жизни – пара человек в форме, копающиеся в двигателе грузовика, стоящего у склада. Если не считать голоса Гомера, вокруг тишина – слышен разве что шум далекой машины.
Какой-то молодой человек в серой униформе, которому едва за 20, подъезжает на гольф-каре с тремя рядами сидений. Я сажусь на последний, рядом с Вином и позади Гомера и Племянника. Мы минуем въезд, проезжаем мимо грузовика с прибывшим контейнером и двигаемся по широкой дороге. Слева расположен склад, и, пока мы проезжаем мимо, я успеваю заметить теплое сияние ярких медных проводов, спрессованных в кипы. Вероятно, они отправятся в одну из печей компании где-то в Цинъюане, где их расплавят и потом продадут какому-нибудь производителю для переплавки в новые товары. Справа еще один склад, потемнее, где люди сидят на корточках посреди груд проводов. Затем строения остаются позади.
Впереди куча из сотен американских дорожных знаков – зеленых и белых, с существительными и глаголами – ПОВОРОТ, ПЕРЕСТРАИВАЙТЕСЬ, СУЖЕНИЕ, ШОССЕ, КАНЗАС. Мне хотелось бы остановиться и получше их рассмотреть – узнать, откуда они, но, наверное, достаточно знать, что они из Америки, где сплавы алюминия и меди не так нужны, как в Китае.
Внезапно я ощущаю запах свалки – тот острый металлический букет, который возвращает меня к бабушке. Она бы точно поняла, где мы, даже не открывая глаз. А если бы ей ничего не сказал запах, то сказали бы лязганье и бряканье молотка о металл.
Через дверь погрузочного дока мы попадаем в огромный склад. Слева от нас большие темные кучи электродвигателей, рядом с ними шесть мужчин на небольших пластиковых табуретках орудуют молотками. Эта сцена повторяется, возможно, раз 20 – люди разбирают двигатели. Мы ненадолго притормаживаем, и я вижу, как они с помощью плоскогубцев, клещей и отверток вынимают тонкие медные провода, которые копятся, словно рыжие волосы на полу в парикмахерской.
Затем гольф-кар резко разворачивается, выезжает из склада, пересекает открытое пространство и останавливается перед дверью в погрузочный док другого склада. Теперь Племянник предлагает нам выйти и пройтись пешком. Я рад этому: передо мной на десятки метров простираются груды кабелей и проводов высотой то до пояса, то до подбородка – своего рода постапокалиптическая высокотехнологичная морена[73]. В долинах между холмами работают группы мужчин и женщин среднего возраста. Женщины пропускают отдельные жилы кабеля и проводов через машины размером со стол, которые разрезают их вдоль по изоляции. Как только кусок появляется на другом конце, мужчины берут его и стягивают изоляцию. Чистая проволока отправляется в одну кучу, а изоляция – в другую.
Я видел такие машины и процедуры по оголению проводов на четырех континентах – и в богатых странах, и в бедных. За несколько недель до встречи с Гомером я наблюдал то же самое в Сент-Луисе с Джонсоном; несколькими месяцами ранее я посетил ряд похожих мест в Индии. Это простой процесс, ни высокотехнологичный, ни низкотехнологичный. Это самая дешевая технология для добывания проволоки из изоляции (если провод достаточно толст, чтобы пропустить его через станок-стриппер).
Что интересно: если вы пройдете по складу и спросите любую женщину, где ее сестра, она укажет на женщину рядом, если спросите, где ее муж, она укажет на мужчину, который снимает изоляцию с провода, пропущенного ею через стриппер. Если же вы спросите, где ее родители, она назовет вам какую-нибудь маленькую деревеньку у другого города, где по-прежнему единственный вариант заработать на пропитание – бросать зерна в землю за плату, едва превышающую прожиточный минимум. В компании Qingyuan Jintian женщина может получать около $400 в месяц – иногда больше – и если она объединит заработок с родственниками, то им хватит на новый дом в деревне и на образование ребенка.
Однако Гомер думает о другом. Он смотрит на груды кусков кабеля размером с буханку. Из них уже вынуты медные провода, но разрезы намекают на не менее богатый остаток: медную фольгу, которая выстилает изоляцию. Просто кому-то надо ее оттуда достать.
Племянник сообщает о скором визите крупной немецкой утилизационной компании, так что нам стоит поспешить. Я отвлекаюсь на стену трехметровой высоты – кабели для принтеров, шлейфы проводов, компьютерные мыши, USB-кабели и прочие продукты информационного века, сжатые в брикеты размером с офисное кресло. Словно стоишь перед скалой с вкраплениями окаменелых ракушек; вот только этим окаменелостям всего пять лет, и они извивающиеся на вид. Глаза выхватывают майкрософтовскую мышь, купленную когда-то в Best Buy[74] за $29,99; старые кабели для принтеров, каждый из которых стоил бы в том же магазине грабительские $39,99.
Еще пять лет назад были времена, когда эти кабели распутывали, тестировали и готовили к повторной продаже на азиатских рынках подержанной электроники. Однако сейчас китайские потребители стали богаче и, подобно американским, все чаще предпочитают покупать новые вещи. То, что недавно повторно использовали в Китае, теперь рубят на куски и пускают в переплавку.
«Сюда», – Вин провожает меня вокруг «скалы» к еще одному набору из четырех конвейеров, которые перемещают провода, слишком тонкие, чтобы с них можно было снять изоляцию, – такие, как кабели для мышей, USB-кабели и тонкие шлейфы. Все это падает в измельчители размером с перевернутый «Фольксваген-жук». Измельчители ревут, когда медь и изоляция попадают под лезвия, а с противоположного конца провода появляются уже в виде смеси резинового конфетти и меди. Здесь они падают на большие вибрационные столы с водой – примерно такие же Рэймонд Ли использует для утилизации импортированных рождественских гирлянд. Вода смывает пластик и резину в одном направлении, более тяжелая медь медленно двигается в другом, словно тяжелые камушки в речном потоке. Однако эти водяные столы не будут работать с гирляндами Рэймонда: они идеально рассчитаны на отделение провода и пластика для кабелей от старых американских компьютеров.