– Может, и его пластик от вас?
– Может быть! Вполне может быть!
Господин Ху тоже вспоминает о Вэньане без пластмассы. Он вырос в Пекине, но его мать родом отсюда, и он часто приезжал в Вэньань в детстве.
– Я любил здесь бывать, – говорит он. – Тут сама земля была душистой. Можно было пить прямо из речки, и водилось много рыбы.
Он качает головой с грустной улыбкой.
– Нельзя обратно собрать Шалтая-Болтая[79], – шепчет мне Джош.
– Что вы думаете насчет влияния переработки пластика за здоровье? – спрашиваю я.
Господин Ху качает головой.
– Точно предсказать последствия не получится. Но если взять одного ребенка из здоровой окружающей среды, а другого – из среды с мусором, то проблемы будут у второго.
Пока я смотрю на его сына, господин Ху добавляет, что в регионе распространено повышенное кровяное давление и другие «заболевания крови». Но хуже всего стресс из-за жизни в «грязной, вонючей, шумной среде. Отнимает и физические, и психические силы». Он дотягивается до моей цифровой камеры и держит ее на ладони. «Есть ли место для переработки таких вещей, когда они станут вам не нужны? По закону, конечно, должно бы. Но если вы спросите кого-нибудь, где это сделать, – окажется, что такого места нет».
Кажется, я не совсем его понял. Возможно, он имел в виду, что окружающее нас загрязнение – не его вина. Несомненно, отсутствие государственного регулирования сыграло свою роль в неконтролируемой опасной экспансии утилизационной индустрии в Вэньане. Но решения о загрязнении и об игнорировании безопасности работников в конечном счете лежат на таких людях, как господин Ху. Я смотрю на «Ролекс» на его запястье и на компьютер, на котором его сын играет в видеоигры. За стоимость любого из этих предметов он мог бы купить респираторы, защищающие его рабочих от ядовитых паров. Если бы он поменял свой BMW на «бьюик», разницы хватило бы на комбинезоны и рабочую обувь, чтобы защитить работников во всей деревне от ожогов, острых краев и падающих предметов.
Джош поджимает губы.
– У кого-нибудь из владельцев предприятий в Вэньане возникали какие-нибудь проблемы из-за их деятельности?
Господин Ху качает головой и объясняет, что проблемы могут возникнуть у торговца, дающего ложные сведения о своем товаре. Но на его памяти единственное связанное со здоровьем или безопасностью нарушение, которое вызывает интерес властей, – когда низкосортный пластик необоснованно называют безопасным для пищевых продуктов. «Во всем остальном эта индустрия – хороший источник налогов. Такова их точка зрения».
За последние два десятилетия Вэньань стал довольно процветающим местом, располагаясь как минимум на верхнем краю шкалы доходов. На улицах Вэньаня вполне обычны BMW и «лендроверы». Но мы с Джошем можем откровенно сказать: деньги не улучшили жизнь людей, трудящихся на предприятиях вроде фабрики господина Ху. Школы Вэньаня настолько бедны, что семьи, которые могут себе это позволить (например, семья господина Ху), при первой возможности отправляют детей в другие места. Никто не хочет жить в Вэньане, даже господин Ху. У него есть дом в Пекине, там его жена и сын проводят большую часть времени.
Когда разговор начинает угасать, господин Ху делает неожиданное предложение: он спрашивает, не желаем ли мы посмотреть, куда он и остальные владельцы предприятий в деревне выбрасывают свои отходы.
Возможно, там не так плохо, как все остальное вокруг? Не могу придумать другой причины для такого предложения, и мы с Джошем с готовностью соглашаемся.
Мы выезжаем из городка с двумя работниками компании на внедорожнике, который катится по грязной дороге с глубокими ямами; они выглядят так, как будто их бомбили. Полкилометра мы едем десять минут; ландшафт вокруг сухой и бесцветный. Затем впереди я вижу ряды могильных холмиков высотой по пояс. Их сотни – этих оспин в китайском пейзаже, мест последнего упокоения людей, которые когда-то занимались здесь сельским хозяйством. Я понимаю, что едем мы не через поля, а через кладбище.
Сворачиваем направо на твердый расчищенный участок рядом с холмиками. Перед нами разноцветные полосы пластика в черной грязи, остатки пластмассы, сваленной в гигантский котлован: минимум 200 м длиной, 100 м поперек и 6 м в глубину. Его стенки заляпаны мусором, а на дне стоит бурая вода с разноцветными пластиковыми пакетами на поверхности. Именно сюда в основном сбрасывают жидкость от чистки пластика и бесполезные отходы, с которыми уже ничего нельзя сделать. Так делает и фабрика господина Ху.
Я смотрю направо на могильные холмики и вижу, что один из них разрезан пополам и медленно крошится в яму – с костями и всем прочим. Экскаватор, копая котлован, разрезал могилу, как если бы она ничего ни для кого не значила, как если бы она была просто землей. Это шокирует: в Китае, где почтение к мертвым заложено в самые глубокие культурные императивы, такой котлован, созданный буквально на кладбище, – вопиющее нарушение.
Пока мы глазеем на пропасть с мусором и химикатами, работники господина Ху ведут себя тихо. Не знаю, о чем они думают, но счастья на их лицах не заметно.
Джош смотрит на них и с деланым энтузиазмом повторяет затасканный ответ китайской коммунистической партии на все вопросы в отношении окружающей среды.
– Достигнут большой экономический прогресс, – говорит он на китайском. – Это цена прогресса.
– Ага, – бормочет один из китайцев, пиная грязь, которая вполне могла покрывать его предков.
Каждое утро, семь раз в неделю, еще до рассвета, на широкой боковой улице, отходящей от главной улицы в центре Вэньаня, появляются грузовики. Куда ни бросишь взгляд – прицепы и пикапы, загруженные самыми разнообразными отходами пластмасс, которые продаются на небольших временных столиках и в палатках, разбросанных по разбитой булыжной мостовой. По словам многочисленных участников рынка, примерно 70 % появляющегося здесь ежедневно вторсырья – импорт, прибывающий из портов. Остатки – обычно намного хуже качеством по сравнению с вещами, выкинутыми менее бережливыми американцами и европейцами, – поступают из близлежащих городов типа Пекина.
Здесь нет ничего упорядоченного: рядом с мешками ярко окрашенных пластиковых гранул стоят бильярдные столы; торговцы играют в карты на грузы пластика стоимостью в тысячи долларов. Дети бегают между грузовиками, грудами пластика, кучами мусора и мужчинами, сидящими на брезентовых мешках с только что переработанным вторсырьем, готовым к продаже. Своего пика деятельность достигает к пяти утра, когда на разгрузку прибывают ночные грузовики, и спадает к семи, когда дело доходит до низкосортных материалов и мелких покупателей.
Мы опаздываем – сейчас около шести – однако на улице по-прежнему стоит грузовик-платформа, где трехметровой стеной высятся плотно упакованные бамперы, бутылки из-под моющих средств для стирки, пластиковые детали стиральных машин, дефектные заводские части, корпуса телевизоров и прочные пластиковые мешки, забитые отходами пластмассовых фабрик откуда-то издалека. Рабочие взбираются на эту стену и вручную разгружают вещи, роняя мешки на землю, где их осматривают и взвешивают двое мужчин с блокнотами. Наш водитель сообщает Джошу, что якобы в трейлере привезли 120 метрических тонн пластика (дикое преувеличение), и он трижды в месяц ездит из Харбина – города примерно в 1 тыс. км отсюда.
Мы проходим вдоль улицы, сквозь десятки продавцов, мимо официальных весов, которые, по словам их оператора, ежедневно взвешивают сотни партий пластмассы. Камни мостовой будто плавятся на солнце, они покрыты мусорным пластиком и следами горения там, где ночью избавлялись от материала, непригодного для переработки – а следовательно, и для продажи. То тут, то там мелкие покупатели таскают старые контейнеры с моющими средствами, откуда капают остатки содержимого; через открытые ворота доносится острый запах плавящейся пластмассы. В конце улицы находится дренажная канава – возможно, бывший ручей – где лежат всевозможный мусор, голова от манекена и остатки зеленого контейнера с тремя стрелками по кругу и английским словом RECYCLING.
Вэньань – самое грязное место, где я когда-либо побывал. Я не могу подкрепить свое заявление цифрами, поскольку статистики ни у кого нет. Но масштабы загрязнения, охватывающего 1 тыс. кв. км уезда, не имеют себе равных ни в одной из стран мира, которые я посетил.
Что же делать? Не может ли кто-нибудь в соседнем Пекине прикрыть эту лавочку?
Почти через два года после нашего визита в Вэньань я получил от Джоша электронное письмо с удивительными новостями: новый секретарь коммунистической партии в Вэньане приказал закрыть всю индустрию переработки пластмассы. Последующие сообщения в прессе утверждали, будто без работы сразу же осталось 100 тыс. человек и полностью обанкротились многие тысячи мелких семейных предприятий (обе цифры правдоподобны). Сначала я возликовал: если что-то и надо было закрыть, так это Вэньань.
Однако мне следовало бы лучше разбираться в ситуации.
Я прилетел в Пекин через несколько недель после случившегося и узнал, что цена на пластиковые отходы упала вдвое. Торговцы, проводившие дни за сбором пластика, теперь не видели смысла в этом деле. Склады, куда продавали пластмассу перед отправкой в Вэньань, переполнились; та пластмасса, которую раньше убирали из мусора и из домов, теперь оставалась лежать в отходах.
Но более серьезную проблему представляло другое: Китаю нужен переработанный пластик – чтобы производить все – от сотовых телефонов до кофейных чашек, и закрытие Вэньаня не заставит этот спрос исчезнуть, равно как консервация нефтяной скважины не остановит у людей спрос на бензин. Торговцы Вэньаня тоже понимают это, и после закрытия фабрик они рассеялись по всему Северному Китаю, восстанавливая свои небезопасные операции везде, где удавалось договориться с властями. Катастрофа в одном уезде превратилась в катастрофу всего Северного Китая.
Кто виноват?