Я выхожу из диспетчерской и иду по помосту туда, где вытекают новые листы стали, серебристые и чистые; затем их свернут в гигантские сияющие трубы и оставят остывать. В ближайшее время их отправят производителям автомобилей, стиральных машин и других товаров для среднего класса. Мне удивительно смотреть, как поток перевоплотившейся стали вытекает из дверцы и попадает в жизнь людей, которые никогда не узнают, что, возможно, один молодой американец некогда на этой стали возил свою жену на свидания. В детстве я предполагал, что старые машины, которые мы продаем на местный шредер, в конечном счете снова окажутся у нас во дворе. Но это больше не так.
Это меня беспокоит.
Тем же вечером около девяти часов я сижу на заднем сиденье бангкокского такси с Рэнди Гудмэном, тогдашним директором по международному маркетингу и логистике в корпорации OmniSource (сейчас он – исполнительный вице-президент в небольшом семейном бизнесе в Кентукки). Мы оба здесь ради конференции и только что поужинали. Пока мы едем в гостиницу, я рассказываю ему, как странно было видеть на окраине Бангкока столько импортного дробленого лома.
– У себя-то они его не могут достать, – говорит он. – Так что идут искать у нас. Что, по-вашему, я тут делаю?
Рэнди – крупный мужчина, даже в гавайской рубашке он потеет, страдая от душной пробки. Его BlackBerry звонит: «Это Рэнди, слушаю».
Звонят из главного офиса. Я поворачиваюсь к окну и разглядываю город, окутанный теплом и умытый конденсатом. По тротуару идет тощий человек с тележкой; мне кажется, он везет длинные куски арматуры, взятые на месте сноса какого-то здания. Цена на стальной лом поднимается вместе с экономикой, а значит, этот сборщик наверняка заработает несколько баксов. Ранее утром я беседовал на конференции с торговцами, прямо заявлявшими: они ожидают, что цены пробьют когда-то немыслимый уровень $1 тыс. за метрическую тонну и уже никогда не вернутся обратно. Мне трудно поверить: когда я был подростком, нам иногда приходилось брать стальной лом, и он стоил крайне мало. Впрочем, это было до Китая, до того, как Азия стала нуждаться в металле. Но теперь, в последние, как оказалось, мгновения экономического роста, есть смысл продавать любую сталь. В Китае посреди ночи исчезают крышки с люков.
– Они похожи на ролики, так? – спрашивает Рэнди телефонного собеседника. – С резиной на них. Окей. Ладно, дай мне подумать, что я могу сделать. Пришли фотографии.
Он прощается и кладет трубку.
– Ищут цену для этих гигантских стальных роликов, которые покрыты резиной.
– И для чего они?
– Используются на текстильных фабриках.
– Кто их покупает?
– На этом рынке? Да любой, кто покупает сталь. Цена достаточно высока, чтобы они разобрались с резиной. Но на другом рынке, может, и не так.
Обычно сталь, обернутая толстой резиной, – не тот товар, которого жаждут покупатели, разве что отчаянно нуждающиеся. Но летом 2008 года, когда цены на лом достигли новых высот, покупатели в панике брали любой вид стали – в страхе увидеть на следующее утро еще более высокие цены.
Я не вспоминаю об этой поездке на такси три года, но летом 2011-го мы с Кристиной оказываемся в офисе Дэйва Стэйджа, управляющего базой компании OmniSource в Форт-Уэйне, и вот там всплывает наш разговор с Рэнди. Мы только что закончили экскурсию по шредеру и обсуждаем, насколько горячими были рынки лома непосредственно перед падением в 2008 году. Я рассказываю Дэйву о том вечере.
– Я знаю, что это были за ролики, – кивает он. – Видел их. Рынок в 2008 году был безумным.
– Во как?
Он смеется.
– Точно. Летом 2008-го у нас была очередь к шредеру до центра Форт-Уэйна. На три километра.
Это привлекает внимание Кристины.
– В самом деле?
– На семь часов. Такое бывает, когда цены действительно высокие. Люди начинают вытаскивать вещи из гаража, из лесу, с полей… В другое время они бы их и не тронули.
Несколькими месяцами раньше я сидел с Деннисом Россом – старшим, старшим вице-президентом компании Huron Valley Steel, основанной Леонардом Фрицем в Детройте. Шредер Huron Valley оказался первым шредером в Детройте, и Росс рассказывал мне свою историю. В конце 1960-х все хотели попасть туда, где берут старые автомобили, да еще и платят за них, и потому, когда компания начала работать, у нее на дворе стояли пробки. Тем не менее, по словам Росса, запасы брошенных машин начали сокращаться только в начале 1990-х, и только в 2008 году с ростом цен на сталь американская индустрия металлолома наконец наверстала упущенное и утилизирует все, что попадает на автосвалки. «С тех пор имеем дело лишь с недавним ломом».
Сидя сейчас напротив Дэйва, я спрашиваю, был ли – по его мнению – 2008 год последним, когда брошенные машины тащили из лесов.
– Я вам так скажу. Однажды летом 2008 года на площадку к нашему шредеру притащили трактор. Из него торчало дерево со стволом в толщину с бейсбольный мяч. Вот сколько времени там трактор проторчал. Так что да, думаю, вероятно, это был 2008-й.
– И очереди были по семь часов?
Он смеется.
– На углу было два-три копа. Какой-то парень поставил лоток с сэндвичами. Мы звонили в Subway, в Pizza Hut и заказывали 120 больших пицц. Водители грузовиков устраивали во дворе барбекю.
Я смотрю на Кристину, и она смеется вместе с Дэйвом. Конечно, это смешно. Но если задуматься, то и удивительно: только через 80 лет после того, как первый Ford Model T выкатился со сборочного конвейера, американцам удалось устранить отставание в утилизации выброшенных автомобилей – и удалось отчасти потому, что сталелитейным заводам в Бангкоке требовалось сырье для изготовления новых машин и холодильников для жителей Юго-Восточной Азии.
Такое достижение заслуживало телевизионного документального фильма, президентской речи или, возможно, памятной почтовой марки. Но вместо этого в длинной тени одного из крупнейших в Северной Америке шредеров Ньюэлла устраивались заказы пиццы и барбекю. Я бы хотел быть приглашенным.
Но я был в Китае – самом быстрорастущем рынке шредеров в мире. К тому моменту Скотт Ньюэлл работал здесь уже почти десять лет, поставляя крупнейшие в истории измельчители на базы металлолома и сталелитейные заводы, убежденные, что лучше купить слишком много, чем слишком мало. Китайцы готовы держать пари: рано или поздно КНР будет измельчать больше металла, чем Соединенные Штаты.
Зима 2010 года. Полночь. Я в нетрезвом виде сижу на заднем сиденье машины, направляющейся к новому шредеру на окраине Ляньюньгана, в 430 км к северу от Шанхая. Снаружи не видно ничего, кроме километров равномерно расставленных уличных фонарей, освещающих пустынный участок дороги. Рядом со мной Фрэнк Хуан, пекинский торговый представитель компании Metso Lindemann, крупного финского поставщика оборудования для утилизационной индустрии. Фрэнк тоже нетрезв и, как и я, недоволен этим. «Это то, что мне приходится делать все время, – ворчит он. – Вот так ведут бизнес в Китае. Если я не пью, они считают, что я неприветлив».
Всего 30 минут назад мы сидели за столом с менеджерами компании Armco Renewable Metals – владельца шредера, который мы собираемся посмотреть. Должен сказать, в начале ужина менеджеры прохладно отнеслись к идее разрешить иностранному журналисту осмотреть новое оборудование стоимостью в миллионы долларов. Разве можно их за это винить? По словам Фрэнка, несмотря на тесные связи с государственными структурами и должностными лицами на местном и национальном уровне, Armco столкнулась с нехваткой достаточного количества электроэнергии для работы нового шредера. В результате сейчас он работает всего дважды в неделю и только после полуночи. Я бы тоже не хотел рассказывать такое журналисту.
Однако по ходу ужина я поддерживал каждый тост, выпивая рюмки до дна, и команда менеджмента Armco, похоже, признала родственную металлоломную душу. И это правда: я – единомышленник, я полон историй о собственной семейной базе металлолома и о трудностях запуска шредера в Соединенных Штатах – у нас его не было на самом деле, но к окончанию трапезы, думаю, мне все поверили. К концу второй бутылки меня мутило, а команда Armco поняла, что я именно тот иностранец, которому следует увидеть шредер.
За ужином к нам присоединился Сун Яньчжао, заместитель генерального директора Shandong Yuxi Group – основанной его отцом крупной компании по переработке стали в провинции Шаньдун. Он сидит на переднем пассажирском сиденье. Судя по его детскому лицу, ему, возможно, 22, но по взгляду ясно: он уже избавляется от молодости в пользу холодного цинизма, характерного для всех, кто растет слишком близко к политически чувствительной государственной сталелитейной промышленности Китая. Перед пьянкой он рассказал мне, что его семья начинала с простой разделки металла ручными инструментами и газовыми резаками до фрагментов такого размера, который принимали сталелитейные компании. Они работали успешно: к 2005 году с помощью ручных инструментов, газовых резаков и гигантских ножниц, напоминавших аллигаторов, они обрабатывали от 2 до 3 тыс. тонн ежемесячно – масса примерно 10–15 голубых китов – собирая металл в радиусе нескольких километров от своей базы.
Неплохо, но потенциальные возможности были еще интереснее. К 2005 году Китай стал самой быстрорастущей крупной экономикой в мире, и люди и компании начали выбрасывать сталь – здания, автомобили, вывески – с такой скоростью, что вручную справиться попросту не представлялось возможным. Если компания хотела обрабатывать все возрастающий объем стали, ей требовались машины – скажем, весьма скромный измельчитель китайского производства мощностью в 1 тыс. лошадиных сил. По словам Суна, шредер Shandong Yuxi часто ломается, но это неважно: за несколько лет компания прошла путь от обработки эквивалента 10 голубых китов в месяц до 50 голубых китов, и металл-сырье собирается в радиусе 180 км вокруг штаб-квартиры. Без шредера они застряли бы на уровне 10–20 голубых китов, а рабочих пришлось бы держать намного больше, чем сейчас.