– Меньше половины. В основном китайский.
Экологические активисты и СМИ годами изображали Гуйюй естественным результатом иностранного хищничества. Они полагали, что для восстановления местной окружающей среды достаточно прекратить поставки компьютеров в Китай. Если оглядываться назад, понятно, что такой подход был упрощением – даже до того, как Китай превратился в крупнейшего потребителя компьютеров в мире. Но сегодня это уже не просто упрощение: это сознательная безграмотность. Гуйюй не закроется, если прекратит получать компьютеры из-за рубежа. Он закроется, только когда Китай сможет внедрить экологически безопасную систему сбора и утилизации электроники, произведенной в рамках его собственных границ. По состоянию на 2013 год правительство страны финансирует пилотные программы, исследования и – в Гуйюе – модернизацию. Однако экологически безопасная утилизация электроники – далеко не приоритетная проблема там, где не хватает чистого воздуха, воды, а во многих сельских районах – нормального детского питания. Нравится нам это или нет, но для многих китайцев, особенно в Гуйюе, переработка электроники – путь к процветанию, который позволяет справляться с более важными проблемами.
Прежде чем мы уедем из города, Гэ хочет нам кое-что показать. Потихоньку темнеет, а мы едем через деревни Гуйюя, минуя узкие проулки, где на домах висят буквы IC и стоят трехэтажные здания, где дымовые трубы выплевывают кислотные пары в голубые небеса. Наконец мы останавливаемся на окраине одной из деревушек. Здесь несколько старых зданий еще доотходной эры – одноэтажных, со слегка покосившимися черепичными крышами.
Посреди ветшающей истории находится одноэтажный храм, увешанный красными фонариками и украшенный поблекшими керамическими божествами и птицами. До прихода к власти коммунистов, уничтоживших культовые учреждения старого Китая, такие храмы были местами, где состоятельные семейные кланы увековечивали свою историю, демонстрировали богатство и прежде всего сохраняли преемственность с прошлым. Увы, коммунисты считали храм угрозой, местом сбора организованных сил, способных бросить вызов новой власти, и потому храмы уничтожали – главным образом во время культурной революции. Выжили те, что находились в совсем отдаленных местах – таких как тогдашний Гуйюй.
Гэ выводит нас из микроавтобуса и направляет в открытую дверь. В украшенном и безукоризненно чистом помещении висят замысловатые пластиковые лампы, стоят покрытые красным шелком столы и новые латунные подсвечники. Пожилая пара пьет чай и смотрит старый цветной телевизор. Гэ кивает в их сторону: это старейшины клана, заслуживающие уважения.
Гэ гордо сопровождает нас к передней части храма и алтарю с маленькими деревянными табличками, где написаны имена предков. «Храму двести лет, – сообщает он. – Но корни моей семьи восходят к династии Сун[101]. Нынешнему клану уже четыреста лет».
Балкам храма тоже 200 лет, они относятся к периоду процветания Китая, династии Цин[102]. Однако остальное – стены с пластиковыми лампами, роспись каменных плит – вещи недавнего времени, отпечатки процветания, основанного на высоких технологиях. В Китае так было всегда: храмы отражают семейное и национальное благосостояние. Сейчас, по крайней мере, клан Гэ процветает благодаря утилизации отходов.
Мы выходим на улицу и поднимаемся по узкой пыльной дорожке, которая вьется между брошенными домами, когда-то составлявшими старую деревню. Толстые цементные стены, деревянные красные двери. В одном проулке я вижу белье на веревке между домами, в другом ощущается запах мочи. Здесь нет ни запаха горящей электроники, ни запаха благосостояния.
Мы поднимаемся на холм, возвышающийся над старыми крышами, они взлетают и опускаются, плавно изгибаясь: старый Китай, которого я никогда не знал, настолько бедный, что люди согласились уничтожать свои пышные поля ради утилизации чужих компьютеров. Справа у подножия холма на старых полях стоят пятиэтажки. Там есть балконы и огромные окна; по словам Гэ, там живут целые семейные кланы, некогда проживавшие напротив друг друга в этих проулках. В домах есть водопровод и электричество без особых перебоев. Семейства заработали на такое жилье утилизацией импортной электроники.
Я хочу спросить Гэ, что сказали бы его предки о происходящем в Гуйюе. Радовались бы они богатству, которое обеспечили электричество, водопровод и восстановленный храм клана? Или они оплакивали бы реки и каналы, загрязненные настолько, что питьевую воду в Гуйюй приходится доставлять ежедневно? Стоило ли оно того? Пока я формулирую мысль в вежливых и уважительных выражениях, Гэ просит сфотографировать его с Генри на фоне двух деревень – заброшенной старой и высотной новой. Я соглашаюсь, а когда он приосанивается при позировании, понимаю: ответы у меня уже есть.
Глава 12Башня для монет
Через семь недель после того, как я уехал в Китай в сентябре 2002 года, мне позвонил Джеймс Ли, американец китайского происхождения, торгующий утилем. Я познакомился с ним, когда занимался своим семейным бизнесом. Джеймс отличался от других китайских покупателей. Он любил говорить не только о металлоломе, он искренне интересовался мною, моей семьей и особенно покойной бабушкой. Когда он услышал, что я приехал на несколько месяцев в Китай поработать фрилансером в начале своей постметаллоломной карьеры («преждевременный кризис среднего возраста», по меткому выражению одного из моих друзей), он предложил провести мне экскурсии, в том числе – что крайне важно – на некоторые китайские свалки.
Предложение было весьма щедрым. Американский журналист без опыта жизни в Китае, не владеющий китайским языком, ограничен в своих возможностях. Незначительные публикации о китайской переработке в то время сосредотачивались на теневом загрязняющем секторе, где доминировали небольшие мастерские из мест типа Гуйюя. Но хотя небольшой теневой сектор действительно являлся важной частью перерабатывающей отрасли Китая, я совершенно не сомневался, что он не способен справиться со всем тем вторсырьем, которое – согласно американской статистике – отправилось в Китай в 2002 году. Я собирался увидеть колоссальные свалки, скрытые за воротами, стенами и прочими уровнями безопасности.
И тут на сцене появился Джеймс.
Площадка, куда меня пригласил Джеймс, принадлежит Sigma Group, и уже на самом входе путника поражают расположенные по обеим сторонам въезда на фабрику два огромных чугунных бюста Ленина и Сталина. Вот примерно такое я и представлял!
– Вам нужно спросить его о них, – говорит Джеймс.
– О бюстах? – я внимательно смотрю на Джеймса: он невысок и довольно коренаст. Ему почти 40, но у него улыбка озорного ребенка. – Кого спросить?
– Владельца. Господина Хуана.
Джеймс – мой старый приятель, дружелюбный парень с самым беззаботным и самым громким смехом из всех встречавшихся мне людей, занимавшихся мусором. Но у него есть склонность к озорству, которая иногда – на мой взгляд – не годится для бизнеса, хотя, судя по его успехам в отрасли, ошибаюсь.
– Точно, – говорит он, заливаясь смехом. – Мне тоже любопытно узнать.
Мы паркуемся перед коротким офисным зданием. В холле нас встречает весьма элегантный мужчина среднего роста. Ему слегка за 50, на нем черный блейзер, брюки цвета хаки и серый галстук; заметна грубоватая харизма человека, который считает, что он родился для руководства людьми.
– Привет, как дела? – говорит он глубоким баритоном.
Джеймс представляется – я почему-то думал, они с Тони уже знакомы, – а затем представляет меня.
Я не знаю, что сказать, а потому вполне естественно следую предложению Джеймса.
– Я заметил ваш бюст Ленина у ворот, – говорю я хозяину.
– А, те штуки? Это было в утиле. Можете взять их, если хотите. Они немало весят.
Он улыбается дурацкой улыбкой, и мы тоже. Но мы здесь не для того, чтобы собирать коммунистические сувениры, мы здесь для осмотра свалки, и Тони рад оказать услугу – в основном потому, думаю, что Джеймс желает вести с ним бизнес. Он протягивает нам каски, и мы выходим наружу и идем вокруг офиса.
Слабый дождик поливает две большие груды измельченного лома: пожалуй, метров тридцать в длину и полтора в высоту. Но это не сталь, а те 2 % автомобиля, куда входят цинк, медь, алюминий, магний и прочие цветные (то есть не железо и не сталь) металлы, не поддающиеся магнитам шредера. В вашем автомобиле «Фольксваген-жук» весом примерно одну тонну эти 2 % составляют до 40 фунтов металлов[103], стоимостью по несколько долларов за фунт; если у вас компания по измельчению автомобилей, то в месяц у вас будут тысячи фунтов металла и сотни тысяч долларов – может, и больше. Просто спросите Тони Хуана: в 2002 году Sigma импортировала примерно 100 тыс. тонн измельченного смешанного лома, 90 % из Соединенных Штатов. После сортировки их на составляющие Хуан экспортировал алюминий в Японию. По его словам, в том году он был фактически крупнейшим экспортером алюминиевого лома для голодной японской автомобильной промышленности. Спустя десять лет, в 2012 году, Sigma Group обеспечила 40 % всего китайского экспорта вторичного алюминия (то есть алюминия, полученного из металлолома).
Вокруг алюминиевых груд видны небольшие фигурки в бирюзовых комбинезонах, медицинских шапочках и масках, они кидают лопатами в желтые тачки куски лома размером с кулак, а затем укатывают их. Несмотря на мешковатую форму и маски, ясно: перед нами женщины, поскольку для мужчин они слишком малы, особенно в плечах. Мы последовали за несколькими по направлению к четырехэтажному складу с задрапированными окнами. Даже в 15 м слышен отчетливый, похожий на мощный ураганный дождь, шум – куда более сильный, чем тот, среди которого мы шагаем сейчас. Острый металлический звук похож на атмосферные помехи в аналоговом телевизоре. Мы останавливаемся у погрузочного отсека, и то, что открывается моим глазам, потрясает.