Сотни фигурок в сине-зеленых костюмах сидят на полу, покрытом измельченным металлоломом, и молча сортируют различные металлы по пластиковым корзинам; каждый брошенный кусок – эквивалент капли дождя, а все вместе они создают звук металлического ливня. Когда я осторожно захожу в помещение, я ошеломлен его размерами. Оно простирается на сотню метров, обе стороны завалены темным измельченным металлическим ломом, который перетекает с пола на столы, потом обратно на пол, и снова, и снова. Посреди комнаты идет узкий проход, отделяющий две реки металла друг от друга, и рабочие катают по нему тачки с металлом – либо вываливая его для сортировки, либо увозя уже полностью рассортированным.
Отхожу от Тони с Джеймсом и брожу среди женщин. Вблизи еще очевиднее, что это именно женщины: перчатки им велики, из-под головных уборов иногда выбиваются длинные пряди волос, на глазах заметна тушь для ресниц. Я обращаю внимание на их молодость: вокруг глаз отсутствуют морщинки, на щеках нет отложений жира, свойственных среднему возрасту. Молодые женщины мучаются с первой своей работой, они впервые уехали из дома.
Останавливаюсь рядом с группой работниц в бирюзовом, присевших перед разбросанной на полу грудой металла высотой в несколько сантиметров. Их руки двигаются быстро и без пауз: хватают кусок металла, бросают в корзину; хватают другой кусок, бросают в другую корзину. Механическое движение идеально ритмично, лишено сомнений или неопределенности. Я не способен различить те металлы, которые они сортируют. Стою и думаю: вот так я бы выглядел, попроси меня кто-нибудь раскидывать металлические обломки по корзинам случайным образом, но при этом делать вид, будто я знаю, куда и что следует класть.
В одной корзине закопченный красный металл – очевидно, медь; в другой – обрывки проволоки. Но содержание некоторых емкостей опознать труднее. Потом мне расскажут, что вот эта корзина наполнена алюминием, а соседняя, не такая полная – нержавеющей сталью. Честно говоря, на мой взгляд, обе выглядят совершенно одинаково: серый металл и ничего более.
– Им пришлось обучаться целый месяц, – объясняет Тони. – Они учатся определять металл по внешнему виду и на ощупь. Они редко ошибаются.
– Почему тут только женщины? – спрашиваю я.
– Женщины точнее и терпеливее. Мужчины не годятся для такой работы.
В компании работают 800 женщин, из них 150 – по моим прикидкам – на этом складе. Я опускаюсь на колени рядом с двумя и пытаюсь поймать их взгляд. Но они не смотрят на меня. Прицеливаюсь камерой в их крайне сосредоточенные глаза – ноль реакции. Когда срабатывает вспышка, работницы не дергаются, а, кажется, еще сильнее фокусируются на металле, продолжая разбирать груду. Я встаю и замечаю новых бирюзовых женщин, они привезли очередные желтые тачки с новым неотсортированным металлом – более чем достаточно, чтобы заменить уже разобранные. Ощущается бесконечность, и единственный раз в жизни я могу использовать выражение «сизифов труд» без чувства вины за излишний мелодраматизм.
Тони сообщает, что платит сортировщицам около $100 в месяц, плюс проживание и питание. Хорошая зарплата для 2002 года – намного больше, чем можно заработать на фермах, откуда и набирается рабочая сила для компании Sigma и для всего Китая. Там женщины работали бы за прожиточный минимум без всяких перспектив на будущее. Я не могу представить будущее в Sigma, но работницы наверняка зарабатывают достаточно денег, чтобы часть откладывать (китайские трудовые мигранты знамениты тем, что откладывают больше половины своих зарплат). То есть деньги достаются оставшимся дома семьям: как и по всему Китаю, работники Sigma отправляют деньги домой, помогая родителям, детям, братьям и сестрам. Из бесед мне удалось узнать, что большинство работников, живущих и трудящихся в местах типа Sigma, оставляют себе не более 30 % денег. Их труд – отнюдь не то, чем бы мне хотелось заниматься вообще и за такую зарплату в частности. Он похож на заводскую работу: утомительный, скучный, не приносящий удовлетворения; при такой работе вы подсчитываете, сколько еще удастся заработать, если сумеете проработать лишних десять минут.
Похоже, Тони читает все по моему лицу.
– Думаете, они предпочтут целый день сажать рис на полях? У меня они хотя бы работают по восемь часов, и у них есть выходные.
– Да ладно?
– Если они работают больше восьми часов, то устают и сортируют хуже. А если они будут сортировать хуже, у меня ухудшится качество.
Я смотрю, как перчатки порхают над металлом, перекидывая куски алюминия по корзинам. Мне удивительно, что кто-то способен продержаться на такой работе восемь минут – какие там восемь часов – и делать это за $100 в месяц, с жильем и едой. Однако передо мной 150 женщин, которых, очевидно, все устраивает. Никто не заставлял их сюда приезжать; они вполне могли оставаться дома, где бы он ни находился.
Тони ненадолго заводит нас на другой склад, где находятся камеры, больше всего напоминающие гигантские облицованные сталью камины. Пока мы там стоим, медленно на цепи поднимается металлическая дверь в одну из камер, и открывается адское оранжевое пламя и (как мне скажут потом) расплавленный американский автомобильный металлолом, рассортированный женщинами с другого склада. В помещении с печами не так много работников, и – особо отмечаю – все они мужчины, одетые в синюю одежду. Вероятно, размышляю я, при плавке лома точность менее важна, чем при сортировке. Плохая репутация китайского металла в 2002 году определенно подтверждает мою правоту.
Тони привлекает мое внимание к дальнему правому концу склада, где серебристые алюминиевые слитки сложены в штабели метровой высоты. Здесь десятки штабелей, тысячи слитков. Я встаю на цыпочки и делаю снимок маркировки.
SIGMA METALS
ИЗГОТОВЛЕНО В КИТАЕ
ГРУЗОПОЛУЧАТЕЛЬ: TOYOTA
МАТЕРИАЛ: ADC-12
ПУНКТ НАЗНАЧЕНИЯ: ТОМАКОМАЙ[104]
НОМЕР ПАРТИИ: 1021K2—44
МАССА НЕТТО: 506 КГ
Через неделю или две этот штабель слитков, вероятно, прибудет в Японию, где вскоре будет переплавлен в блоки цилиндров или другие детали для новых автомобилей. Некоторые из автомобилей останутся в Японии, а некоторые отправятся в США, где, если повезет, проездят 10 или 12 лет. Затем, как и автомобили-предшественники, породившие их, они тоже будут проданы, разрезаны, засунуты в контейнеры и отправлены обратно в Китай, где цикл снова повторится – и так без конца.
Такова идея; по крайней мере, в 2002 году.
Спустя девять лет я наблюдаю, как самосвал опрокидывает 18 тонн красноватой грязи, пены и мусора на землю у комплекса компании Huron Valley Steel Corporation в Белвилле (Мичиган). Новая куча присоединяется еще к двум десяткам таких же куч высотой с пикап и размером в 5–7 м. Все вместе они выглядят миниатюрной мусорной версией Скалистых гор, если смотреть на них с высоты самолета.
Я стою рядом с Дэвидом Уоллесом, старшим вице-президентом в Huron Valley, и Джеком Ноу, менеджером по контролю качества на заводе. Мы подходим к одной из куч и задерживаемся у нее. Первое мое впечатление: передо мной именно та темная грязная пенная дрянь, чье место на свалке. В терминологии индустрии отходов подобное именуется измельченным материалом, не являющимся сталью (SNF[105]), то есть это результат работы шредера после удаления стали. Среди прочего тут содержатся измельченные приборные доски, обивка, резиновые уплотнения, завалявшиеся монеты и обертка из McDonald’s под сиденьем. Однако тут – где-то внутри – содержится также весь тот металл, что я видел в шанхайской компании Sigma.
– Ну, парни, ваши предположения насчет содержания металла? – спрашивает Джек, имея в виду процентное содержание SNF, который можно извлечь отсюда.
На Джеке серая куртка с капюшоном и каска; ему около 45, но круглые щеки придают ему вид человека помоложе. Шагнув вперед, он погружает носок ботинка в мягкую массу. В зависимости от источника SNF может содержать от 3 до 95 % металла (Huron Valley не раскрывает среднее значение), и игра в угадайку благоволит опытным специалистам по отходам.
– Я бы сказал – процентов тридцать пять, – высказывает догадку Джек.
Дэвид поджимает губы и сует руки в карманы замшевого пальто. По образованию он юрист, и он смотрит на материал с прищуром, словно взвешивает доказательства.
– Трудно сказать со всей этой пеной, – вздыхает он. – Скажу – двадцать пять процентов.
– Адам?
Понятия не имею. Шагаю вперед и вжимаю ботинок в эту массу.
– Двадцать процентов, – предполагаю я.
– Подождите, – говорит Джек. – Сейчас посмотрю документы.
Пока Джек бегает в офис, я пинаю ногой какие-то фрагменты пластика. Они отнюдь не выглядят ценным сырьем, и в своем мнении я не одинок. Еще в конце 1950-х и начале 1960-х, когда Пролеры и Ньюэллы запускали первые шредеры, они закапывали SNF, не задумываясь. В конце концов, они ставили целью получение стали с помощью магнита. Но как извлечь из всей этой пены немагнитные материалы, а тем более отделить их друг от друга?
В Детройте этим вопросом задался Леонард Фриц, основатель Huron Valley. Он вырос на свалках, а в годы, предшествовавшие Второй мировой войне, сколотил себе состояние на «мусоре». Вернувшись из армии, он восстановил свой бизнес, в 1963 году его Huron Valley начала измельчать автомобили. Однако с самого начала Фрица беспокоило то, что ценную смесь металлов (SNF) приходится захоранивать. Инстинкты охотника за сокровищами возобладали, и Фриц стал искать способы извлечения металлов из SNF, который оставался в его шредерах и шредерах всех Соединенных Штатов.
Сегодня Huron Valley – крупнейший в мире переработчик SNF. Компания управляет заводами SNF в Белвилле (Мичиган) и в Аннистоне (Алабама), где в 2011 году переработала 350 млн килограммов измельченных материалов, не являющихся сталью, от автомобильных шредеров со всей Северной Америки. А в 2007 году, самом прибыльном году в истории американской индустрии переработки, в том самом году, когда положили конец 80-летнему отставанию в утилизации брошенных американских автомобилей, они получили на обработку свыше 450 млн килограммов.