для ланча, другие величиной с чемодан; корпуса у них красные, белые, коричневые или черные; экраны целы, ручки вращаются, а шнуры питания по-прежнему присоединены. Но главное в том, что они уходят, телевизор за телевизором, пепел к пеплу, мусор к мусору[120].
Белли говорит, многие из приборов еще работают, но никому в Китае больше не интересны черно-белые аппараты 25-летнего возраста. Даже на китайских рынках подержанной электроники есть большие дешевые цветные телевизоры.
Я смотрю, как два рабочих в синей форме толкают скрипучую тележку с шестью прибывшими телевизорами вдоль одного из рядов. Добравшись до края, они совместными усилиями поднимают груз на один из штабелей.
Мне кажется, я только что узнал, куда отправляются умирать все китайские старые телевизоры. Но нет. По словам Белли, сюда на утилизацию прибывают некоторые телевизоры из близлежащих городов Чанша и Юэян с населением в 5 и 7 млн. То есть это приборы, собранные всего лишь у жителей двух городов – 0,92 % населения страны. Где-то в Китае находятся старые телевизоры, некогда принадлежавшие остальным 99,08 % людей.
Некоторые могут назвать такую статистику экологической проблемой. Другие – коммерческой возможностью. Здесь, в компании Hunan Vary, которую поддерживают в самых высоких эшелонах власти, это и то и другое.
В недавно построенном комплексе находятся линии разборки для утилизации телевизоров и сопутствующих отходов. Это сложная система, но прежде всего в глаза бросается то, насколько много рабочих мест, где работники разбирают приборы на отдельные компоненты – стекло, медь, пластик. Затем часть материала отправляется непосредственно на утилизацию, а часть предварительно пропускается через измельчитель. То есть Hunan Vary способна извлекать и сортировать большую часть цветных металлов до дробления на фрагменты, а значит, потребность в сортировке после измельчителя минимизируется. В таком подходе Hunan Vary не одинока: я видел его в Индии и других развивающихся странах с дешевой рабочей силой, которую используют там, где американцы и другие богатые нации применяют измельчение.
Другими словами, если у вас есть телевизор и вы хотите утилизировать его максимально щадящим для окружающей среды образом, с максимальным количеством добытого материала, то отправьте ваш аппарат в провинцию Хунань.
Таково ли будущее? Потекут ли в конечном счете американские и европейские телевизоры в Мило для экологически чистой переработки? По словам представителей регулирующих организаций в Пекине, на этот вопрос Китай почти готов ответить утвердительно. А почему бы и нет? Если – что, похоже, неизбежно – Китай становится самым крупным создателем отходов в мире, почему бы ему не стать заодно и крупнейшим их утилизатором? Если Китай остается крупнейшим производителем планеты, почему бы ему не быть крупнейшим сборщиком сырьевых материалов от старья, выкинутого другими странами? Почему бы ему не стать столицей Планеты свалок?
Послесловие
В апреле 2012 года я отправился из Шанхая в Лас-Вегас на ежегодную конференцию американского Института промышленной переработки отходов. Со мной была невеста Кристина. Она никогда раньше не посещала форумы, посвященные металлолому, но взволнованной не выглядела.
Несколькими месяцами ранее мать Кристины сообщила нам, что среда, 18 апреля, которая выпала на середину конференции, будет особо благоприятным днем согласно китайскому календарю. Так уж случилось, по еврейскому календарю день тоже считался благоприятным. Таким образом, будучи этническим евреем и этнической китаянкой, мы сочли 18 апреля идеальным днем для свадьбы. Список гостей получился небольшим, международным и пестрым: в него входили голландская пара, бразилец, два американца китайского происхождения и два уроженца США (все они, конечно же, участвовали в конференции). Местом свадьбы выбрали лимузин, катившийся по бульвару Лас-Вегас. Свидетелем был Кент Кайзер, издатель журнала Scrap.
И само мероприятие, и гости нравились нам по множеству причин, но главная – состав гостей отражал национальное многообразие индустрии, в которой я вырос и о которой рассказываю. В отличие от многих моих друзей, я не занимаюсь торговлей металлоломом, и эти отношения – международные отношения – главный ключ к пониманию, почему металлолом сейчас течет по рынкам всего мира.
Но вот в чем дело: так было не всегда.
Летом 2011 года я несколько дней рылся в архивах ISRI в поисках исторической информации, подбирая материал к этой книге. Среди найденных документов интереснее всего были фотографии и сообщения о ежегодных обедах торговых организаций, предшествовавших ISRI. Национальная ассоциация торговцев отходами (NAWMD), например, обычно организовывала свой банкет в Hotel Astor в Нью-Йорке. Я обнаружил снимок банкета 1924 года, показывающий роскошное мероприятие: целый зал, несколько десятков столов и несколько сотен футов патриотических знамен. Но поразительнее всего, если смотреть с расстояния в 90 лет, отсутствие разнообразия среди участников: обед предназначался для белых мужчин (главным образом евреев) в смокингах.
Дело тут не только в демографии (хотя в то время в американской торговле определенно доминировали эмигранты из Восточной Европы). Годовые собрания NAWMD официально проходили «без женщин» – и традиция сохранилась до середины 1980-х.
Времена, безусловно, изменились.
Сегодня ISRI – международная организация с участниками из разных стран, а конференция ISRI – больше 5 тыс. делегатов – международное событие. Китайские предприниматели смешиваются с индийскими, те – с африканскими, и все гоняются за американскими поставщиками металлолома. Женщины по-прежнему на встречах в меньшинстве, как и во всей индустрии в целом, но их число растет, а влияние увеличивается (особенно в Гонконге и Лос-Анджелесе). Несомненно, индустрия лома – как минимум на управленческом уровне – остается вотчиной мужчин. Но, я думаю, через 20 лет это тоже изменится.
Тем не менее я знаю, что посторонние люди – особенно из экологических сообществ – не питают добрых чувств к глобализации торговли и утилизации отходов. Они считают эти процессы перекладыванием проблемы на других, выкидыванием отходов и поощрением загрязнений. Я понимаю их озабоченность: утилизаторы в развивающихся странах редко соответствуют стандартам, установленным в богатых государствах. Иногда они не могут позволить себе улучшение; в случае Гуйюя в Китае деньги на улучшение ситуации вроде есть, но препятствуют политика и масштабы проблемы. Однако возникает вопрос: а не сохраняют ли они природу лучше, даже если работают грязнее? Лучше или хуже окажутся медные или золотые шахты по сравнению с добычей металла в Гуйюе? Что лучше: повторно использовать компьютерную микросхему в Китае или измельчить ее в Северной Америке?
Все-таки на мои вопросы не ответят богатые утилизаторы в развитых странах. Скорее на них ответят люди в развивающихся странах, которым нужно сырье.
Для окружающей среды переработка – лучше (не стану писать «хорошо»). Однако без экономики – без предложения и спроса на сырье – переработка будет не более чем бессмысленным упражнением в воспевании мусора. Несомненно, это лучше, чем бросать что-то в печь, и хуже, чем отремонтировать вещь, подлежащую восстановлению. Если вы кладете коробку, банку или бутылку в контейнер для переработки, это не означает, будто вы что-то переработали, и не делает вас человеком, который заботится о природе. Вы просто передали свою проблему другим людям и организациям. Иногда они находятся недалеко от вас; иногда они находятся по другую сторону океана. Но куда бы проблема ни направилась, конечным арбитром является мировой рынок и спрос на сырье.
К счастью, если осознание ситуации вас расстраивает, всегда есть альтернатива: в первую очередь прекратите покупать столько вещей.
Что касается нас с Кристиной, то мы не занимаемся дома сортировкой вторсырья. Мы складываем все пластиковые бутылки, жестянки и картон в корзину, которую отдаем Ван Цюнь Ин – нашей любимой домработнице (по-китайски – аи). Она интересная женщина, ей довелось пережить китайские революционные потрясения середины века, а сейчас она подрабатывает, убираясь у таких иностранцев, как мы. Наша корзина – ее бонус дважды в неделю, и ей нужно продать эти вещи подороже.
Поэтому дважды в неделю она выходит из дома с пакетом или двумя того, что мои друзья в Соединенных Штатах назвали бы «вторсырьем». Она спускается на семь этажей, выходя на улицу к мелкому торговцу утилем, который платит за эти вещи. Мы никогда не спрашиваем о полученных деньгах, хотя время от времени я узнаю текущую цену банок или пластиковых бутылок.
С точки зрения торговца, ситуация интереснее, когда у нас для продажи появляется что-то необычное. Например, через несколько недель после нашего с Кристиной возвращения из Лас-Вегаса у нас сломалась кухонная раковина. Пришлось заменять спускную чугунную трубу весом почти 4 кг. Когда я предложил трубу домработнице, ее глаза расширились: за трубу-то дадут ощутимые деньги. Я предложил ей сделку: она может взять трубу, если я буду сопровождать ее по лестнице к торговцу.
Ван Цюнь Ин повернулась к жене с обеспокоенным выражением лица.
– Если старьевщики увидят иностранца, они заплатят меньше.
– Почему?
– Они думают, что вы не знаете настоящей стоимости.
Я засмеялся.
– Тогда идите без меня. Получите лучшую цену.
Через десять минут она вернулась с несколькими юанями в руке. Узнав, сколько она получила, я быстро посмотрел цены на чугунный металлолом на одном из нескольких сайтов, которые отслеживают китайские цены на лом. Ей дали примерно 30 % от рыночной цены – вполне неплохо. Рыночную цену вы получаете, когда владеете сталелитейным заводом – со всеми масштабами и проблемами, свойственными такому предприятию.
Позже в тот вечер мне позвонил старый приятель из американской компании. Он хотел поделиться какой-то информацией для книги, но сначала задал вопрос: