Перечитывая ее стихи сегодня, особенно военные, полвека спустя после их написания, видишь, что добрый десяток стихов выдержал испытание временем — они по-прежнему волнуют, запоминаются:
Это в первую очередь — «Качается рожь несжатая», «Я только раз видала рукопашный», «Целовались, плакали и пели», «Зинка», «Штрафной батальон», «Не знаю, где я нежности училась». Они украсят любую военную антологию. Их можно отнести к высшим достижениям нашей военной поэзии.
А стихи о любви, о природе, о дочери — лиричны, конкретны, любимы читателями.
Совсем недавно зашел я в издательство, где проработал двадцать лет. Поздоровался с дежурившей на вахте женщиной, которую знаю почти столько же лет. А она говорит:
— Николай Константинович, не знаю даже, как вас и наказать?!
— За что?
— А что ж вы столько лет не могли сказать мне, что Друнина была вашей женой?
— А почему я всем должен говорить об этом?
— Ну не обязательно всем, но мне-то надо было сказать. Ведь я так люблю ее стихи!.. Она самая любимая моя поэтесса!..
Я знаю множество врачей, актеров, художников, музыкантов, научных работников, которые обожают ее стихи…
На Съезде народных депутатов после объявления перерыва М. С. Горбачев направился к Юле, которая стояла рядом с журналистом Г. Боровиком. Юля мне рассказала:
— Я думала, что он идет к Боровику, и посторонилась. А он подошел ко мне и сказал, что знает и любит мои стихи. Тут же ко мне и все члены Политбюро обратились, конечно, — сказала она не без иронии…
Министр вооруженных сил Язов цитировал ее стихи в своих выступлениях и не раз беседовал с ней.
И опять я вспоминаю пожилую почтальоншу из Твери, которая дотошно допрашивала меня, стараясь узнать все, что мне известно о Юле. Потому что зачитывалась ее стихами…
Таков круг ее читателей…
С последних дней войны до последних своих дней Юля не могла оторваться от нее, отдалиться, забыть. И в стихах, даже пейзажных или любовных, то и дело возникали у нее многие подробности военных дней. Над ней поэтому нередко и подшучивали: мол, вот написала стихи о сосновом боре, а все равно в нем оказались неожиданно сапоги или обмотки…
Ю. Друнина
Ее постоянно тянуло в те места, где довелось протопать в солдатских сапогах по заснеженным и разбитым дорогам с санитарной сумкой, испытать все тяготы, которые выпали на долю пехоты, под обстрелом перевязывать раненых, отправлять их в санбат. Однако нам, безденежным и полуголодным, было не до поездок.
Но вот в 1952 году ей дали от журнала «Сельская молодежь» командировку в Белоруссию, в село Озаричи, в освобождении которого она принимала участие. Оказалось, что в этом селе живет и работает в школе заслуженный учитель, орденоносец, о котором журнал хотел бы опубликовать очерк.
На поезде мы добрались до Мозыря, а потом на автобусе и до Озаричей. Вышли из автобуса. Рядом с остановкой — ларек с мороженым. А возле него бродит хлопчик лет семи. Посматривает на мороженое. Юля и спросила его:
— Мальчик, ты, наверно, мороженого хочешь? Тебе дать денег на него?
А он с достоинством:
— У меня свои есть!
Как это нам понравилось!..
В это время к ларьку подошел седенький худой старичок, хотел увести хлопчика, взял его за руку, а потом обратился к нам:
— Вижу, вы приезжие будете. Что вам нужно?
— Мы хотим в гостиницу устроиться — есть тут у вас она?
— Есть, есть, вон там, на другом конце села. Пройдете до конца по главной улице, а потом свернете налево… А лучше я сам вас доведу, а то еще заблудитесь…
И как мы его ни благодарили, ни отказывались от его помощи, он настоял на своем — доведу, и все!
В гостинице, в чистенькой просторной избе, милая и сердечная девушка, дежурившая там, любезно и быстро устроила нас в хорошей комнатке. Юля сказала:
— Посмотри, как красиво ее русые косы оплетены вокруг головы. А какой симпатичный передничек — с белорусской вышивкой!..
Мы пошли в райисполком отметить командировку. По дороге нам встретился приземистый, плотный мужчина лет пятидесяти. На лацкане его пиджака сиял орден. Юля обратилась к нему:
— Вы не подскажете нам, где проживает директор школы Кирилл Сысоич?
Мужчина приосанился, лицо его приняло величественное выражение, он выпятил вперед грудь с орденом и заявил торжественно:
— Да это и есть я, Кирилл Сысоевич. Заслуженный учитель. Орденоносец!..
Мы договорились с ним встретиться. Но когда распрощались, Юля сказала резко:
— Нет, я к нему не пойду, он мне активно не нравится. И писать о нем я не буду!.. Ишь как выпячивает грудь с орденом и кичится званием. Неприятный тип!..
Она и действительно не пошла к нему, тем более что нам рассказали о нем очень некрасивые вещи. Оказалось, что он на пришкольном участке завел огромный сад, за которым ухаживали школьники, а по осени собирали яблоки и груши, которые Кирилл Сысоич потом продавал, а деньги брал себе…
Юля сказала:
— Если о нем и писать что-то, то лишь фельетон. Но я не хочу оскорблять эти святые для меня места… Вот мальчуган и дед мне понравились, да и девушка в гостинице — тоже. О них я и написала бы, да материала маловато…
Мы познакомились с селом, вышли за околицу, хотели пойти в лес, но нас предупредили, что он еще не разминирован — уже несколько человек подорвалось в нем…
Так никакого очерка она и не написала. А вот несколько стихотворений у нее родилось после этой поездки.
Если мне грустно,
Если
Затосковала я,
Значит,
Зовет Полесье,
Юность зовет моя…
А потом о милой белорусской девушке, видимо, о той, что устраивала нас в гостинице:
Да, в лице ее красок мало,
Словно пасмурным днем в лесу,
И не всякий поймет, пожалуй,
И оценит ее красу.
Из осенней рябины бусы,
Косы голову облегли…
Сколько в девушке этой русой
От славянской ее земли!
Мать Юли родилась в Варшаве. Кроме русского, она владела польским и немецким языками. Немецкий даже преподавала в школе, правда, потом ее перевели работать в библиотеку.
Человек она была непоследовательный, сумбурный, и отношения с Юлей у них были крайне неровными…
А отца Юля обожала. Он для нее был образцом справедливости, разума, порядочности. Был он директором школы, преподавал историю. Выпустил несколько брошюр, в том числе — о Т. Шевченко…
В начале войны их семья была эвакуирована в поселок Заводоуковск Тюменской области. Там отец преподавал историю в спецшколе. Там во время войны и умер…
И Юля все время собиралась съездить в Заводоуковск, побывать на могиле отца.
Долго мы не могли поехать — у нас не было на такое далекое путешествие денег, пока не представилась возможность: издательство «Советский писатель», где была принята моя книжка стихов, дало мне командировку в те места.
Только тогда мы и сумели совершить эту поездку…
Наших денег хватило лишь на то, чтобы добраться до Ялуторовска, а потом и до Заводоуковска. И на несколько дней проживания в гостинице.
В ту пору Тюменская область была ничем особенным не примечательна. Ни о какой нефти и разговоров не было.
Закатились мы в Ялуторовск, осмотрели городок, в котором когда-то жили ссыльные декабристы И. Пущин, друг Пушкина, и М. Муравьев-Апостол. Особое впечатление произвела на нас бутылка необычной изящной формы, которую нашли под полом при реставрации дома М. Муравьева-Апостола. В бутылке была запечатана бумага, на которой обнаружилось подробное описание декабрьского восстания. А заканчивалось это послание примерно так: «Составил сие для пользы и удовольствия будущих археологов царевый преступник Муравьев-Апостол».
Удивительный голос из прошлого века!..
Побродили мы по окрестностям Ялуторовска, а потом махнули на станцию Заводоуковск. Пробыли там несколько дней, отыскали могилу Юлиного отца. И еще продлили бы свое пребывание в этих местах. Но тут у нас кончились деньги, выданные мне на командировку. Мы остались буквально без копейки. А нам надо было еще добираться до Тюмени, а потом и до Москвы — более двух тысяч километров!..
Невеселые шли мы к вокзалу, надеясь «зайцами» добраться до Тюмени, а там предпринять что-то для возвращения домой. Все-таки областной центр!..
Идем налегке по скрипучему дощатому тротуару, смотрим уныло под ноги — хорошо еще, у нас не было ни чемодана, ни рюкзака, пустым-то легче…
И вдруг слышим:
— Молодой человек! Можно вас на одну минуточку для конФРИденциального разговора?
Я смотрю — стоит передо мной маленький человечек в помятом клетчатом картузе, с огромным желтым портфелем.
Говорю ему:
— Слушаю вас.
Он огляделся — нет ли поблизости кого, кто мог услышать наш разговор, и так вкрадчиво говорит:
— Вы знаете, я здесь нахожусь в командировке, пришлось немного задержаться, я поистратился и остался без копейки денег. А мне надо еще добираться до Владимира… Не можете ли вы купить у меня портфель? Смотрите, он совсем новый, большой, удобный!
И демонстрирует мне его — действительно, портфель что надо!
Покачал я сокрушенно головой и ответил бедолаге:
— Вы знаете, мы здесь тоже в командировке и тоже истратились, денег ни копейки. А нам надо добираться до Москвы. Так что, будем считать, что наш конФРИденциальный разговор закончен…
Маленький человечек с большим портфелем извинился и мгновенно исчез…
Пришли мы на станцию. Дождались поезда, идущего на Тюмень. Проехали два часа в тамбуре «зайцами». И были счастливы, что на сотню километров стали ближе к дому.
Побродили по городу. Удивились обилию берез в нем, особенно на улице Республики. Я даже начал писать стихи, стараясь поправить наше настроение:
Растрачены все рублики,
Их ветер прочь унес…
На улице Республики
Шумит листва берез.