Дверь в каюту командира была приоткрыта, оттуда доносились голоса. Громче всех там говорил старпом. Я не решился заходить и ждал снаружи. Я маялся минут пятнадцать в коротком и безупречно чистом коридоре, который упирался в каюту командира. Сердце колотилось так, что даже глаза мои, наверное, заметно пульсировали.
Наконец дверь распахнулась, я вытянулся по стойке смирно, прижавшись к стене, а из каюты быстро вышли несколько наших офицеров. Они прошли мимо, даже не взглянув на меня. Последним через порог перешагнул старпом. У него в руках были папки и какие-то ещё бумаги. Он уставился на меня и осклабился.
– Что, бездельник? С днём рождения, что ли? – громко сказал он. – Пошли со мной, командир занят. Я тебя поздравлю.
Это звучало зловеще. Я поплёлся за старпомом, гадая, откуда они узнали про день рождения. Кто мог им сказать?
– Вот, твои родители прислали телеграмму, – тут же ответил на мои мысленные вопросы старпом, – срочную, бля, телеграмму. Её с почты зачитали дежурному по телефону. Скажи предкам, чтобы они больше срочных телеграмм не слали. Здесь боевой корабль, а не детский сад, – при этом он оглянулся и для убедительности два раза укоризненно кивнул.
На столе в маленькой каюте старпома был бардак и разгром. Но среди бумажек, бумаг, тетрадей и документов стояла рамка с фотографией старпома ещё со старшелейтенантскими погонами на белом кителе. Старпом держал круглолицего мальчика лет трёх на руках, а рядом с ним стояла круглолицая женщина с причёской, и кружевной воротничок её платья сильно бросался в глаза. Все, кроме мальчика, широко улыбались.
– Ну? Как ты хочешь, чтобы я тебя поздравил? – спросил старпом, ковыряясь на столе, спиной ко мне. – Торта у меня нет и не будет. Конфет тоже.
Я молчал.
– Чё молчишь, а? – продолжил он. – Говори, не бойся. Выполню любое твоё разумное желание. Например, расстреливать тебя сегодня не буду. Ну?
– Товарищ капитан-лейтенант, я бы хотел в увольнение сходить, – сказал я очень робко.
– Сегодня будний день, никаких увольнений. Тебя любой патруль за жопу схватит.
– В день рождения? Отпустят, товарищ капитан-лейтенант.
– Отпустят? Я бы не отпустил, – ответил он, признавая справедливость моего аргумента. – А куда ты пойдёшь? На ху… Зачем тебе куда-то идти? Пойди поспи лучше. Пошароёбься сегодня в своё удовольствие.
– Мне в магазин надо! – ответил я уже более твёрдым голосом.
– В магазин? Конечно! За конфетами? – Старпом вдруг сделал короткую паузу и на несколько секунд задумался. Наверное, он думал, продолжать ли дальше этот спектакль или нет. Явной проблемой для него было то, что я был ни в чём не виноват, кроме того, что родился двадцать лет назад. – Ладно, иди в свой магазин. Но если попадёшь в комендатуру, то там и вешайся, а если опоздаешь на корабль, лучше тебе было не рождаться. Отпускаю тебя до 20.00. Всё понял?
– Так точно, товарищ…
– Давай, беги.
– Спасибо, товарищ капитан-лейтенант.
– Если водку принесёшь на корабль, убью. Сколько тебе стукнуло?
– Двадцать лет.
– Во как! Пора убивать. Беги, – сказал он.
Я развернулся.
– Погоди, вот тебе подарок. И чтобы зубы блестели, как у коня, бля! Я проверю, – сказал старпом и протянул мне новую зубную щётку в прозрачном пластиковом футляре. – С днём рождения!
Около трёх я сошёл с корабля с увольнительной запиской в кармане. Ещё в кармане были все мои сбережения, которые я вынул из тайника. Тайник был такой, что никто бы его не обнаружил. Но у каждого матроса был подобный тайник. Ещё в кармане лежал мой военный билет – удостоверение моей личности на время военной службы. Там, в этом документе, было зафиксировано то, что я действительно родился 20 лет назад.
Я быстро и весело зашагал по дороге к посёлку по пробитой в глубоком снегу колее. Эту колею пробили несколько автомобилей. Нужно было поторапливаться. Магазин в посёлке закрывался в шесть часов вечера, а идти было далеко. Действительно далеко.
Широко шагать не получалось из-за снега. Было пасмурно, но не холодно, скорее даже тепло… и сыро. Приятно было вдыхать мокрый прозрачный воздух, уже пропитанный ожиданием весны. Снег высился вокруг горами.
Приятно было идти свободно и чувствовать под шинелью и всей остальной одеждой своё молодое, прекрасно себя ощущающее тело. Тело, которое научилось спать в любой позе и при любой возможности, которое было радо любой пище и не подавало никаких болезненных сигналов.
Я то снимал шапку, то надевал её снова. От радости я даже раскидывал руки в стороны и, запрокинув голову, шёл, глядя в белое низкое небо. Всю дорогу я ощущал уже вот-вот подступающий праздник.
Когда я приближался к посёлку, стало едва заметно темнее и повалил снег. Он посыпался сразу и хлопьями, отвесно и плотно. Стало, кажется, ещё темнее, чем было.
По посёлку я шёл в заметных сумерках и через сплошной снегопад. Все окна уже зажглись. К магазину я подошёл без двадцати шесть и увидел, что продавщица уже закрыла дверь на щеколду и возится с замком.
Она ничего не хотела слушать про то, что рано ещё закрывать магазин, что ещё целых двадцать минут до закрытия.
– Когда хочу, тогда и закрываю, ясно? – говорила она. – Видишь, нет и никого не будет уже. Снежище-то какой.
– А я? – удивился я.
– Да что ты купишь-то? Давай, ступай обратно, и нечего было сюда тащиться.
Я видел, что она сейчас уйдёт – и тогда ВСЁ! Просто ВСЁ и всё! Я сказал ей, что у меня сегодня день рождения, что круглая дата, что мне необходимо.
– Да ладно врать-то! Так уж и двадцать лет! Прямо сегодня? – склонив голову, спросила она и прищурилась.
Я показал ей военный билет, она внимательно посмотрела.
– Смотри-ка, правда! – улыбнулась она. – Ладно, что с тобой делать? Живо только! Я дома пообещала пораньше сегодня быть. Давай, именинник… Только у меня тут шаром покати, ничего ты тут не выберешь.
Она открыла магазин, выключила сигнализацию и включила яркий свет.
Я без того знал, что купить что-нибудь – задача не из лёгких. Но, оглядев полки маленького магазина, понял, что потратить здесь деньги с удовольствием – задача экстремальной сложности. Благо денег у меня было мало.
На полках магазина в основном стояли банки с рыбными консервами. Они меня совершенно не интересовали, и, должно быть, не интересовали никого, потому что были составлены в причудливые пирамиды. На прилавке стояли коробки с конфетами. Их было три. В двух находились слипшиеся в монолит карамельки без фантиков, в одной «подушечки», а в другой леденцы «Дюшес». В третьей коробке были ириски «Золотой ключик» в бумажках. Их я купил целый килограмм. Продавщица завернула конфеты в газету «Боевая вахта». Ещё я купил пряников, которые пришлось вырубать из коробки железным совком. Пряники тоже слиплись в большой сладкий кирпич.
Потом я купил три пачки самых лучших сигарет с фильтром. Сам я не курил, но хотел угостить ребят. Пачку какао-порошка «Альбатрос» я взял от недостатка воображения.
Ещё потом я указал пальцем на трёхлитровую стеклянную банку яблочного повидла и попросил посчитать, сколько за всё это должен. Продавщица постучала на счётах и сказала сумму, которая меня обескуражила. Денег оставалось ещё много.
И тогда я подошёл к тому, к чему даже в самых смелых мыслях не решался приблизиться… Возле кассы на отдельном прилавке стояли пятилитровые банки с овощным ассорти венгерского производства. Высокие эти банки были наполовину заполнены крепкими маленькими пупырчатыми маринованными огурцами тёмно-зелёного цвета, а другую половину банки заполняли крупно порезанные красные перцы. Всё это утопало в прозрачном, как слеза, маринаде-рассоле. На банке было большими буквами написано «GLOBUS». Когда мы бывали в магазине, мы рассматривали эти банки, как аквариумы с диковинными рыбами. У нас на корабле было несколько ребят, которые утверждали, что пробовали эти огурцы и перцы. Они говорили, что это очень вкусно. А выглядело это просто сумасшедше.
Я посмотрел на те деньги, которые у меня остались, и, не веря самому себе и тому, что я делаю, шагнул к «Глобусам» и ткнул в одну из банок пальцем. (Когда пятнадцать лет спустя я выбирал первый в своей жизни автомобиль и выбрал… я трепетал существенно меньше.)
Мои покупки продавщица сложила в две старые затасканные сетки-авоськи.
– Занесёшь в следующий раз. Не забудь, я тебе свои сетки даю, именинничек, – сказала она.
– А водки мне не продадите? – вдруг сказал я. Это было очень смелое высказывание, но после покупки «Глобуса» мне вообще ничего не было страшно.
– Ты офонарел, что ли?! – совершенно другим тоном сказала она. – Мальчик, какая тебе водка? В этом магазине её отродясь не продавали. Военный магазин! А детям спиртное продавать – это вообще грех.
Тут я объяснил, что водка нужна не мне, а тому, кто меня сюда отпустил. Я соврал, конечно. Просто мне очень хотелось блеснуть удалью и удивить парней. И врал я убедительно.
– Чёрт с тобой, – в конце концов сказала она, – деньги-то у тебя ещё остались?
Потом мы с ней шли по заваленному и засыпаемому снегом посёлку уже в полной темноте. Я шёл, не зная куда, и даже не чувствовал вес авосек, которые были у меня в руках.
Возле одного двухэтажного деревянного дома она забрала все оставшиеся мои деньги, зашла в дом, а через пять минут принесла мне бутылку из-под газированного напитка «Буратино».
– Самогонка, – громким шёпотом сообщила она, – очень хорошая. Проверенная, не бойся. Здесь все её пьют. Но ты забудь, где её взял. Понял? И прости, Господи, мне этот грех!
Я уходил из посёлка очень радостный, а может быть, даже счастливый. Я чувствовал, что несу радость и удовольствие своим сослуживцам, да что там сослуживцам… Соратникам! Братьям по оружию! Мне 20 лет! Я несу самогонку и фантастическую закуску своим товарищам. Они будут благодарны мне!
Единственное, что меня беспокоило в тот момент, – это то, что я явно опаздываю, и срок увольнения на берег заканчивается. А идти было далеко и трудно. Темно, далеко, много снега под ногами, и снег валил сверху. Я спешил. Я фантазировал, как достану банку с огурцами и перцами, а когда все заговорят про то, что к такой закуске полагается… я достану бутылку.