– Да-а-а, – сказал их шеф. – И вот вам, Вадим Сергеевич, доверено защищать честь нашей фирмы, да и всей нашей державы! Я доверил вам это, но теперь сомневаюсь в верности своего решения. Завтра я буду сильно волноваться. Мы все здесь будем сильно волноваться. И знаете почему? Потому что именно вы будете представлять нас в Париже. К сожалению, этого изменить уже невозможно. Ну что ж поделаешь… – сказал шеф и тяжело вздохнул.
Вадик вышел с совещания, и лица на нём не было. Радость ожидания поездки в Париж сменилась гневом, обидой и нервной дрожью. Правда, и сонливость пропала, как и не было. Вадик уселся за своё рабочее место с крепко сжатыми зубами. Ему даже казалось, что зубы скрипят. Ему было обидно до слёз, которые так и норовили заполнить глаза и скатиться по лицу.
Так он просидел до того, пока все коллеги не ушли. Тогда Вадик, что называется, засучил рукава и принялся за работу. Он снова и снова проверял то, что должен был завтра представить в Париже. Он работал зло и очень эффективно, многое сократил, уточнил и исправил. Телефон он отключил и работал в тишине.
Вадик всё закончил часов около одиннадцати, и только тогда расправил затёкшие плечи. Он сидя потянулся всем окаменевшим телом и хрипло, но сладко застонал. Чувство обиды, злости и несправедливости как-то отступило, рассосалось и затихло. Ему стало просто грустно и одиноко. Ужасно одиноко и грустно. Одиноко-одиноко!
Он вернулся домой уже за полночь. По дороге заправил машину, в маленьком круглосуточном магазине купил себе свежие лезвия, не те, к каким привык, а какие были. Дома Вадик медленно бродил из кухни в комнату и обратно. Сил не было никаких и ни на что, но лечь спать он не мог. Во-первых, нужно было собраться в дорогу, во-вторых, он чувствовал, что всё равно не уснёт. Не уснёт, потому что нервы ни к чёрту, да ещё прицепится какая-нибудь дурацкая мысль и будет терзать и крутиться в голове, заставляя и всего Вадика тоже крутиться с боку на бок в мучительном полусне.
Вадик поставил чай. Медленно и без удовольствия собрал дорожную сумку. Он сложил в неё любимую свою рубашку, любимый серый короткий плащ, и любимые туфли. Он знал, что в Париже будет тепло. А в аэропорт придётся поехать в тёплой куртке, которая за долгую зиму так надоела.
В Париже уже вовсю весна… Са д Тюильри, набережные Сены, Монмартр, Елисейские Поля, Монпарнас…
Вадик пил чай, склонив голову набок. Ему по-прежнему было ужасно одиноко. И ещё обидно за то, что сердце не трепещет в предвкушении, ему не радостно и острое желание вдохнуть воздух Парижа куда-то исчезло.
В его бумажнике вместе с деньгами лежал листочек бумаги, на котором были написаны названия и адреса нескольких парижских ресторанов, где ему непременно нужно было поужинать, чтобы отведать вкус Парижа в единственный свой парижский вечер. Эти названия и адреса написала ему одна его знакомая, которая часто бывала в Париже и знала толк в ресторанах.
Ещё позавчера Вадик с удовольствием перечитывал то, что написано на этой бумажке, и гадал, куда он пойдёт, и что будет есть, и как это будет… А теперь его это не волновало. Он устал. Недосып дошёл до того, что Вадику казалось: вот ещё немного, и он вообще научится жить без сна. Жизнь без сна будет ужасна, то есть ещё ужаснее, чем та, что есть, и та, что была…
А какая была жизнь? Вся жизнь шла в постоянном ощущении того, что Вадика лишили сна. Лишили очень давно, и лишили даже не специально, просто человеческий мир, порядок и даже само государство так устроены.
Сколько Вадик себя помнил, его всегда будили, тормошили, расталкивали, вытаскивали из сладкого сна. Так было, когда его маленького вынимали из тёплой постели, полусонного, умывали, одевали и влекли в детский сад. Потом была бесконечно долгая школа с мучительными утрами, потом университет, где сна стало ещё меньше, потом первая сильная влюблённость, уже почти совсем без сна, потом по-настоящему увлечённая работа, потом ещё более сильная влюблённость, потом… А утром нужно было лететь в Париж.
Вадик посмотрел на часы: было почти два часа ночи. Он подумал с минуту, поискал глазами телефонный справочник, нашёл его, позвонил и заказал себе такси в аэропорт на 6.30 утра. Самолёт вылетал в девять с четвертью. Будильник же пришлось поставить на шесть.
Как же Вадик ненавидел звук своего будильника! Будильник был большой, механический, старый и звонил страшно громко и как-то истерически тревожно. Его звон проникал в сон, как что-то болезненное и кошмарное. Этот звук разгонял сновидения, терзал, а потом выдёргивал Вадика из сна в жизнь. После такого звука полдня проходили в плохом и недобром настроении. Но Вадик пользовался именно этим будильником, потому что другие он попросту не слышал. А этот будильник он ненавидел и поэтому просыпался.
Просыпался и жил. Жил так, что научился всё делать на ходу. Вадик убедился, что на ходу можно поесть, попить, можно читать на ходу, и даже учиться можно на ходу. На ходу можно быстренько одеться и обуться, в смысле, выбрать и купить себе одежду и обувь, можно работать на ходу и по ходу. Можно общаться на ходу, и даже очень важные вещи можно обсудить и выяснить на ходу. На ходу можно думать и принимать существенные, а иногда даже важнейшие решения. Он даже понял, что возможен секс на ходу. Такой вполне нормальный секс. Вот только выспаться на ходу невозможно. Вздремнуть, прикорнуть, забыться сном можно, но выспаться нельзя. Выспаться! Тут нужна масса условий: от качества подушки до полного душевного равновесия.
Звонок будильника прозвенел и разорвал короткий, глубокий и чёрный, без сновидений, Вадиков сон. Надо было лететь в Париж. С невысохшими волосами и горящим от бритья лицом, он в такси дремал и бился головой о холодное стекло. А за стеклом была слякоть, грязные машины и полувесна. Чувств при этом Вадик никаких не испытывал, ни к слякотной столице, ни по поводу того, что скоро увидит Париж.
В аэропорту Вадик повстречался со своими коллегами из других отделов. Они летели вместе. На общение с коллегами у него не было сил. Медленно прошла регистрация, ещё медленнее паспортный контроль. Вадик постарался отделиться от коллег и уединиться. Кофе и первая утренняя сигарета слегка обострили восприятие мира. Он пил кофе и просто заставлял себя понять то, что скоро произойдёт. Он требовал от себя радости и осознания того, что летит в Париж. В самолёт Вадик прошёл почти первым. Он достал из сумки плащ, а тёплую куртку затолкал в сумку. Сумка легла на полку, плащ рядом с сумкой, и Вадик уселся возле иллюминатора.
Самолёт быстро заполнялся людьми. Коллеги сели сзади, а рядом с Вадиком оказался пожилой, совершенно седой мужчина в светлом свитере и вельветовых коричневых брюках. Мужчина, прежде чем сесть, вежливо кивнул и улыбнулся. Его седина была такая белоснежная, а лицо такое смуглое, что Вадик подумал: «Сосед, наверное, француз. Отлично! Не нужно будет с ним разговаривать во время полёта». В подтверждение этих мыслей седой мужчина достал и развернул какую-то французскую газету.
Пока самолёт окончательно заполнился людьми, пока он медленно выруливал на взлётную, Вадик задремал. Он встрепенулся только тогда, когда самолёт наконец взревел и стал разгоняться.
– Поехали, – тихонечко и сам себе сказал Вадик, когда самолёт оторвался от земли.
– Да-да, поехали! – радостно сказал сосед без акцента и улыбнулся. – Знаете, я тоже всегда про себя так говорю, когда взлетаю.
– Правда? – сказал Вадик. – А я в первый раз сейчас так сказал.
– Надолго в Париж? – спросил сосед. – Или вы куда-то дальше летите через Париж?
– Нет, в Париж, в Париж. И только на день. Завтра обратно.
– Понятно. Значит, по делам.
– Именно, – вяло ответил Вадик.
– Часто летаете? – с улыбкой спросил сосед.
– Куда, в Париж? В первый раз, – не глядя на соседа, сказал Вадик. – А так, летаю частенько.
– В первый раз?! Всего на день?! Обидно! Да ещё и по делам, – не унимался сосед. – Париж за день не понять.
– Да я пробовать не буду, – ответил Вадик. – Лечу по делам. Пойму как-нибудь в другой раз.
Вадик сказал это так, чтобы стало ясно: он не намерен продолжать разговор. Говорить не было сил, хотя Вадик видел, что сосед – человек приятный и даже симпатичный. В других обстоятельствах Вадик и сам с удовольствием начал бы разговор.
Вадик посидел, посидел, да и снова задремал. Проснулся он оттого, что его кто-то легонько тормошил за плечо. Он открыл глаза и увидел перед собой на откидном столике свой самолётный завтрак. За плечо его тряс седовласый сосед.
– Вам непременно нужно позавтракать. Иначе так и будете спать на ходу. И непременно выпейте это, – сказал сосед и бросил большую таблетку в пластиковый стаканчик с водой. Таблетка сразу зашипела. – Не бойтесь, это витамин С. Взбодрит и… в целом полезно.
– Спасибо, но… – начал Вадик.
– Просто выпейте, и всё. Тут ничего особенного нет. Слегка взбодрит, и тут же позавтракайте, – спокойно говорил сосед.
Вадик выпил шипучий витамин С, потом нехотя жевал свой авиазавтрак, но стало лучше. Потом стюардесса принесла жидкий кофе. Но запах кофе у этого напитка всё-таки был.
– Да-а-а! В первый раз в Париж, – закончив свой завтрак, сказал сосед. – Я даже завидую вам. Я помню, как в первый раз приехал в Париж. Приехал поездом через Берлин. В Берлине была чудная погода, а в Париже стоял туман, было холодно, промозгло. Мне, помню, ужасно не понравилось. А сейчас в Париже очень хорошо. Я вчера звонил, мне сказали +15 и солнце.
– Хорошо, – сказал Вадик, чтобы хоть что-то сказать.
– Прекрасно! – радостно подтвердил собеседник. – Да к тому же Париж сейчас такой, каким его можно увидеть только в начале весны. И это особенно заметно, когда прилетаешь в Париж из Москвы, – сосед на несколько секунд задумался. – Только в начале весны так можно рассмотреть Париж. В другое время года невозможно.
– Что невозможно? – опять из вежливости спросил Вадик.
– Невозможно разглядеть Париж так объёмно, как сейчас. Только весной! Во-первых, уже тепло и можно с удовольствием гулять, при этом не жарко.