Было прохладно, неуютно, но, самое главное, было, как бы это сказать… всё было не так. Не так, как днём. Он чувствовал, что теперь на улице ему не нужно было находиться.
Проходя мимо трансформаторной будки, он услышал гудение и звон мощнейшей электрической энергии. Он увидел неплохое место за этой будкой: кустарник и забор. Но возле такого серьёзного объекта, как этот клубок гудящего электричества, копать ему как-то не захотелось. К тому же именно возле этого трансформатора было совсем темно. Лампа ближайшего фонаря, видимо, сгорела. «Да-а-а, отсюда электричество идёт ко всем фонарям, а тут темно. Вот так всё в жизни…» – подумал и усмехнулся он. Проходя мимо детского сада, он попытался вглядеться в темноту, которая была за оградой. Над дорогой светил фонарь, а там, за оградой, густела темнота. Там угадывались детские домики, деревянные горки, грибок песочницы.
– Чё смотришь, мужик? – раздался голос из темноты. – Не нас ищешь? – и несколько невидимых парней и одна или две девушки громко засмеялись из темноты.
Оказывается, на веранде детского сада сидела компания, а Андрей их и не видел. Сам же он был освещён фонарём.
– Ты чё, отец, клад закапывать пришёл? Так давай его нам сразу! – крикнул другой невидимый парень. И снова смех.
– Ну куда ты, родной? – прозвучал совсем грубый голос. – Поделись с нами, куда бежишь? – и смех.
Андрей уже быстро уходил прочь. Он не боялся преследования, он слышал, что ребята совсем юные и, скорее всего, просто красуются перед своими девицами. «Да и, может быть, ребята неплохие, просто полуночничают на улице, пока зима не настала», – рассуждал он. Сколько он сам просидел по таким вот детским садикам и скверам. А ещё Андрей отчётливо представил, как он теперь выглядит. Ночью, с лопатой и большим чем-то, завёрнутым в пёстрое покрывало.
– Бред какой-то, – вырвалось у него.
«Как же так? Должно же быть что-то, какая-то служба или сервис, который этим занимается», – рассуждал он уже не вслух. «Куда-то же девают собак, кошек, которые умерли. Наверняка есть какой-то телефон или информация… Просто я не знаю».
Он вспомнил всякие телевизионные репортажи о собачьих парикмахерских, собачьих и кошачьих гостиницах и даже дантистах. Вспомнил про то, что где-то в Англии собакам даже, если верить телевидению, вставляют зубы. «Что-то подобное должно быть и у нас. А как же?! Собак то полно! И больших собак!» Но он ни разу не слышал про собачьи кладбища. У него тут же мелькнула мысль, мол, почему этот бизнес никто не освоил. Но почти сразу Андрей подумал, что такое кладбище наверняка есть или должно быть, но он про это тоже ничего не знает. Не был он ни серьёзным любителем футбола, ни собачником настоящим тоже не был. «Но куда-то же девают мёртвых собак, куда-то они все деваются?!» – думал и думал он.
Андрей шёл через двор длинного высокого дома, здесь было светлее от всё ещё редких горящих окон и огней у подъездов. Возле детской площадки стояли два мужика и курили, у их ног лежали две собаки: овчарка и дог. Наверное, мужики с ними гуляли и остановились покурить и поболтать. Было уже далеко за полночь, но наступало воскресенье, и можно было так стоять и курить. Овчарка, завидев Андрея, вскочила, натянула поводок и залаяла. Своим рывком она чуть не опрокинула хозяина.
– Фу, Астра, фу! – крикнул мужик, хозяин собаки. – Извините, не бойтесь! – крикнул он Андрею.
Дог, точнее, догиня тоже встала и зарычала.
– Дуня, сидеть, – скомандовал другой мужик. – Я кому сказал, сидеть!
Дуня села, а Астра замолчала. Андрей знал, точнее, узнал догиню Дуню. Граф однозначно на неё реагировал и домогался её на собачьей площадке. Только Граф не знал ни «лежать», ни «сидеть», ни «фу». Он прекрасно знал слово «гулять», и каждый раз страшно радовался, слыша это слово. Его радость была столь бурной и искренней, как будто он никогда в жизни не гулял. Андрей даже думал, что не может быть, чтобы Граф так радовался только возможности пописать или покакать, даже если он этого нестерпимо хотел. «Он надеется на что-то, каждый раз надеется», – всегда думал Андрей.
Андрей не поздоровался с мужиками и не спросил совета, что ему делать. Он поспешил пройти мимо, неся свою мёртвую собаку в охапке и чувствуя, как она становится всё тяжелее и тяжелее.
Он шёл и думал: «Ну и пусть Граф не знал этих команд, зато мы друг друга не мучили этой дрессурой. Он и так был умный и знал, что можно и чего нельзя».
Он вспомнил, как Граф попрошайничал за столом, клал голову Андрею на колено и при этом смотрел в глаза, заглядывая, казалось, прямо в душу. А гостей он пронзал такими взглядами и делал вид, что хозяева его сильно бьют и не кормят никогда. Он издавал звуки, похожие на голоса дельфинов. И конечно, не выдерживал никто, и все тайком от Андрея, а Андрей тайком от всех давали ему что-нибудь со стола. Так настоящие воспитанные собаки себя не ведут. Это было ясно. Но Андрей нёс мёртвую собаку и уговаривал себя, что хорошо делал, что не держал её в строгости.
Он обогнул дом и вышел на проспект к перекрёстку. Тут он сразу сообразил, где находится и куда надо идти. Нужно было пройти по улице через проспект, а дальше кинотеатр и парк. У перекрёстка было светло и даже шумно. Андрей растерялся. На противоположной стороне стояло несколько такси и ещё каких-то автомобилей. Там светился павильон. Светофоры мигали. Ярко нависал над проспектом рекламный плакат: из красивой стиральной машины выскакивали очень весёлые и чистые пингвины. С громким шелестом проезжали машины.
Андрей держал свёрток, прижимая его лопатой к груди. Край пестрого покрывала выбился из-под завязок и свисал. Он задумался о том, как он выглядит. Лицо его вспотело. Он постоял так и не решился переходить проспект по переходу. У светофора остановились две машины: грузовик и какая-то спортивная, с шумным двигателем. Он не решился идти перед ними в свете их фар и фонарей с большим свёртком и лопатой. Андрей повернулся и пошёл прочь от перекрёстка. Он прошёл метров триста туда, где было темнее, и перебежал проспект, когда не было ни одной машины даже вдалеке. Потом он прошёл тёмным двором магазина, где сильно пахло какими-то несвежими продуктами всеми вместе. Потом он шёл ещё каким-то двором. И наконец шагнул в неприбранный районный парк. Парк был огорожен ржавой оградой, и со стороны двора туда вела небольшая калитка. У калитки висела табличка «Выгул собак запрещён». Андрей горько усмехнулся. Он сюда с Графом никогда не ходил.
В парке было сыро и темно. Андрей шёл по дорожке к аллее. Там тускло горела одинокая «кобра». Трава в парке, уже несвежая, ещё высоко торчала вверх. Тополя шумели и покачивались, листьев на них осталась половина от лета. Остальные скользкой сырой плёнкой покрывали аллеи и дорожки.
Он вышел на нечистый асфальт аллеи, в свет фонаря, и подошёл к скамейке. На скамейку налипли листья, и ещё на ней лежала раскисшая газета. Андрей положил свой свёрток на эту скамейку, потянулся всем телом и выдохнул пар.
Он покачал головой и подумал о том, как он шёл бы через проспект со своей ношей и на что это было бы похоже. Человек ночью идёт с мешком и лопатой по городу! Как это можно понять? Да и не просто человек. А он! Он, Андрей! Толстый, аккуратно одетый, серьёзный человек. Взрослый!
А он всегда был толстым. Когда-то давно, совсем давно это было мило, и на всех детских праздниках он был медведем. Все взрослые умилялись, бабушка была в восторге. А потом он понял, что то, что его друзья называли его «пузырь» или «жир», беззлобно и весело называли, это уже не мило. Он был сильным и сильней многих сверстников, друзей и недругов, но он никогда не мог так же быстро и долго бегать, как они. А впоследствии никакая даже самая модная одежда не смотрелась на нём, как надо.
Андрей делал несколько серьёзных и менее серьёзных попыток похудеть. Он это делал разными способами и в конце концов убедился в том, что, чтобы похудеть, нужно просто не есть. Не есть никак и совсем. А этого у Андрея не получалось. Всё заканчивалось внутренними монологами типа: «Так, я съел сегодня только творог утром, жиденький суп днём и две помидорки вечером. Чепуха!» После этого монолога шло ночное быстрое обжорство у холодильника. Он махнул на всё это рукой пару лет назад и больше не смотрел в сторону модных брюк и тонких свитеров. Но аккуратным Андрей был всегда и любил свои небольшие и, на его взгляд, красивые руки. Одевался он практично и любил светлое.
Не мог он такой идти через проспект с лопатой и мешком.
Когда-то отец отдал ему в старших классах свой почти новый портфель. Он не нашёл слов, чтобы объяснить отцу, что с таким портфелем невозможно идти в школу, с таким взрослым портфелем. Причём не просто невозможно, а ему, Андрею, невозможно. Андрею это было столь очевидно, что он не смог найти слов, чтобы объяснить это отцу. И он пошёл с отцовским портфелем в школу, с таким коричневым, серьёзным, кожаным портфелем. И получил за это в школе страданий сполна. Но объяснить отцу он ничего не смог. Этот портфель мучил его до самого окончания школы.
Андрей огляделся по сторонам, подходящих мест в парке было достаточно. Он взял лопату, посмотрел на свёрток, постарался задушить и отогнать свои смущения и неловкость, испытанные у перекрёстка.
Потом он восстановил в себе горе и ответственность и пошёл к дереву за скамейкой. Очень хотелось быть радикально незаметным. Но также решительно не хотелось уйти из света и копать в темноте. Он зашёл за ближайшее от скамейки дерево и стал копать в стороне от чёрной тени. Хотя «стал копать» – это неверно. Он стал пытаться копать. Лопата была ни маленькая, ни большая. То есть как заступом ей работать не получалось, а воткнуть её руками в землю оказалось не под силу. Андрей стал рубить траву и дёрн, понимая, что это задача не на пятнадцать минут. Вдруг его осветил луч, который был ярким и подвижным.
– Гражданин! Что это мы тут делаем? – услышал он молодой и очень дерзкий голос.
Андрей вздрогнул и поднял глаза на свет. Ему светили фонариком прямо в лицо. Он смог разглядеть два силуэта в фуражках, и пара каких-то ещё, сохранивших активность даже осенью насекомых пролетела через луч.