Следующим явился король, о прибытии которого возвестили фанфары герольдов. Ричард, как всегда, был разодет в пух и прах; его сопровождала личная армия чеширских лучников и латников. Воздух искрился предвкушением драки, когда сэр Джон Буши, верный Ричарду спикер палаты общин, осудивший Арундела, Глостера и Уорика, объявил толпе, что под страхом отсечения руки никто не должен прикасаться к деревянным ограждениям ристалища. Последним прибыл герцог Норфолк, и наряд его своей пышностью не уступал одеянию соперника: конь был покрыт накидкой из красного бархата, расшитой серебряными львами и тутовыми деревьями. Он принес клятвы и въехал за заграждения, направляясь в свой шатер. Миновав барьер, он вскричал: «Бог в помощь правому!»
Пришло время битвы. Копья герцогов измерили, шатры спешно свернули: турнирное поле было готово к битве. Противники оседлали коней. Констебль и маршал удалились. Справедливость вот-вот должна была восторжествовать. Болингброк двинулся навстречу сопернику. Моубрей стоял как вкопанный. Все ждали первого удара.
Внезапно Ричард вскочил на ноги и вскричал: «Стой! Стой!» Все замерли в оцепенении. Толпа взволновалась: герцогов отослали по шатрам, отобрав у них копья. Там они и просидели битых два часа, пока король размышлял в уединении. Наконец вперед опять вышел Буши и объявил толпе королевский вердикт. Суд окончен. Битвы не будет. Утолив свою тягу к драме и зрелищам, Ричард решил, что обоих противников следует изгнать из королевства: Болингброка на десять лет (срок позже сократили до шести), а Моубрея навечно.
В этом был весь Ричард – на пике своего грозного могущества, запутавшийся в паутине собственного параноидального правления. Прерванный судебный поединок между Моубреем и Болингброком стал высшей точкой его показного абсолютизма, начало которому было положено в 1397 году.
Уолсингем называл период между 1397 и 1399 годом тиранией Ричарда, и он не ошибался. Вся полнота королевского могущества и исключительных прав, которая, как подразумевалось, устанавливалась для защиты королевских подданных, обернулась против них и использовалась ради обогащения короля. Правление Плантагенетов зиждилось на защите земель, собственности и благосостояния. Опьяненный властью, Ричард, как до него Эдуард II, перевернул монархию с ног на голову.
Когда мстительный парламент 1397 года безжалостно расправился с тремя старшими апеллянтами, Ричард без зазрения совести поживился добычей. Конфискованные земли он распределил между своими приятелями и несколькими новыми пэрами. Земли Арундела на северо-востоке Уэльса он присоединил к графству Чешир, а это графство получило статус палатината и стало залогом политической силы короля. Ричард все больше времени проводил на северо-западе, в своем графстве Чешир, и даже парламент 1398 года провел в Шрусбери.
Короля всюду сопровождали его чеширские вассалы: рыцари, сквайры и лучники, которые носили эмблему белого оленя и получали жалование за исполнение своего прямого долга – защищать короля. Ричард не показывался на людях без этих бесцеремонных лучников и латников, которые разговаривали между собой на грубом северном наречии, а короля фамильярно называли «Дикан», то есть Дик. Здоровенные стражники, вооруженные внушительными боевыми топорами, по ночам охраняли вход в его спальню. Они говорили ему: «Дикан, почивай спокойно – мы не спим». Согласно Адаму из Аска, чеширцы безнаказанно совершали жестокие преступления: «…куда бы король не явился, они были рядом, охраняя его… они насиловали, убивали и совершали бесчисленное множество других злодеяний». Кроме лучников, Ричарда повсюду сопровождал огромный и свирепый грейхаунд, который до того принадлежал почившему графу Кенту. Постоянно настороже, постоянно запугивая свой народ: поведение Ричарда нисколько не походило на поведение короля. Он был похож скорее на заносчивого магната, который воюет со всем остальным королевством.
Летом 1397 года король начал требовать от подданных принудительных займов. В графства полетели письма, скрепленные Малой государственной печатью, с приказом выделить королю определенную денежную сумму, но имя предполагаемого кредитора в них было не проставлено. Чиновники Ричарда штамповали типовые письма, чтобы на законных основаниях грабить тех, кто, по их мнению, мог заплатить. Более того, от подданных требовали грамот, в которых они вверяли королю свою жизнь и собственность. С помощью такой грамоты можно было в один момент уничтожить человека, впавшего в немилость. Паранойя короля усиливалась: он принялся требовать от своих подданных «пустые хартии»: чистые листы бумаги, к которым человека принуждали приложить личную печать: их можно было использовать, как сказал Уолсингем, «так, что, когда бы он ни захотел нанести удар [по выдавшим грамоту], у него был бы инструмент, чтобы атаковать их по одному». Трудно вообразить себе более вопиющее нарушение Великой хартии вольностей, этого священного основополагающего документа английского политического устройства, срок действия которого обычным порядком продляли на каждой парламентской сессии.
Все это свидетельствовало о крайней неуверенности и страхе, о правлении, основанном на сети финансовых обязательств, а не на вере в монархию как источник публичной власти и общего блага. Целые графства и города, чтобы не попасть в опалу, должны были покупать помилования по баснословной цене и гарантировать свое примерное поведение ценой многих тысяч фунтов. Общее помилование, пожалованное стране в 1397 году, оказалось условным и вступало в действие только по получении Ричардом выкупа. Герцоги Альбемарль и Кент (кузен и племянник Ричарда) получили позволение использовать закон об измене против недругов короля. Тем не менее Ричарду удавалось притворяться, что его карающая десница устанавливает в королевстве мир и порядок. В письме к Альбрехту Баварскому, датированном 1397 годом, он писал, что «суровое мщение», «выразившееся в разгроме и разорении» его врагов, принесло «нашим подданным мир, который, с Божьей помощью, может продлиться вечно».
Утверждение, страшно далекое от истины. Власть террора и раздувание штата личных вассалов короля не успокаивали королевство, но подталкивали его к гражданской войне. Король умножал число своих вассалов, но то же самое делали и лорды. Крупномасштабное перераспределение земель, предпринятое им по завершении мстительного парламента 1397 года, серьезно пошатнуло местную иерархию. Манера короля набирать вассалов повсюду, куда бы он ни поехал, вторгаясь при этом в сферу влияния магнатов, дестабилизировала местные сообщества, надежно сбалансированные верностью местным лордам.
Временами поведение Ричарда было без преувеличения психопатическим и пугало даже его придворных. В одном сообщении живо описывается, как «в торжественных случаях, когда, по обыкновению, исполнял королевские ритуалы, он приказывал поставить трон в его комнате: он любил демонстративно восседать на нем с ужина и до вечерней звезды, ни с кем не разговаривая, но наблюдая за каждым; и, когда взгляд его падал на кого-нибудь, этот человек, независимо от своего положения, должен был преклонить колена перед королем».
Атмосфера террора, созданная Ричардом, вселяла неутолимую тревогу в его подданных. Не только аристократы были сбиты с толку: разгоралось недовольство простого народа, вспыхивали восстания. Взбунтовавшиеся в марте 1398 года оксфордские йомены угрожали убить короля и лордов; бунтовщики Беркшира собирались устроить засаду на монарха, когда он будет проезжать через их графство. И хотя большая часть нового дворянства, обязанного своим положением Ричарду и рисковавшего потерять все под иссушающим жаром его пристального внимания, клялась ему в верности, эта верность была тоньше бумажного листа.
Такая атмосфера создавала идеальную питательную среду для ссор, вражды и злобных козней в кругу приближенных Ричарда. Так случилось, что конфликт Болингброка и Моубрея, высветивший все аспекты тирании Ричарда, превратился в драму национального масштаба, и кульминацией этой драмы стало утверждение королем своего абсолютного права выносить судебные решения, касающиеся жизни, смерти и высшей политики.
Когда в октябре 1398 года Болингброк покидал Лондон, отправляясь в шестилетнюю ссылку, улицы заполонили сочувственно настроенные горожане, которые (согласно Фруассару) говорили изгнаннику: «Эта страна не будет счастлива, пока ты не вернешься».
Вряд ли кто-то из них мог предположить, как быстро это произойдет.
3 февраля 1399 года Джон Гонт скончался в замке Лестер. Ему было 58 лет. Похоронили его, как писал Адам из Аска, «с большой пышностью» в Лондоне, в соборе Святого Павла. Кортеж, продвигавшийся по сельским дорогам в Лондон, сопровождали одетые в черное плакальщики. Король нанес визит дяде, лежавшему на смертном одре; позже говорили, что перед смертью Гонт показывал Ричарду свои изъязвленные гениталии, таким вот образом предостерегая того от распутства.
Гонт на протяжении свой долгой политической карьеры не всегда был популярен, но он вел жизнь, полную приключений, и верно служил дому Плантагенетов, порой в очень сложных условиях. Он командовал армиями и блистательными дипломатическими миссиями. Он долго и трудно добивался для себя испанской короны – ее он так и не получил, зато выдал двух своих дочерей за королей Кастилии и Португалии. В Англии он неустанно отстаивал права монархии Плантагенетов в последние годы царствования Эдуарда III и герцогства Ланкастер в царствование Ричарда II. Он одним из первых стал поддерживать радикального религиозного реформатора Джона Уиклифа, он был ключевой фигурой в фракционной борьбе жителей Лондона. Но что важнее всего, Гонт обзавелся не имеющим себе равных земельным владением, которое мог передать по наследству. Годовой доход с него превышал 12 000 фунтов. Мало того, наследник герцогства Ланкастер унаследует и положение Гонта, самого богатого и могущественного магната в Англии (после короля, разумеется).
Больше всего кончина Гонта значила для его старшего сына, Генри Болингброка. Болингброк должен был унаследовать герцогство Ланкастерское целиком, и поэтому к 1399 году он представлял собой страшную угрозу для своего кузена Ричарда II.