Этого времени хватило, чтобы король остыл и вернул де Монфору свое расположение. Когда де Монфор в 1242 году вернулся с Востока, Генрих принял его по-дружески. Английский король к своей выгоде воспользовался наследственными спорами в Уэльсе между сыновьями Лливелина Великого: он встал на сторону сына Лливелина Давида, признал его новым правителем Гвинеда и принял его ленную присягу в Глостере, утвердив верховную власть монархии Плантагенетов. Одержав победу дома, Генрих, как и его отец в свое время, задумал еще раз заявить права Плантагенетов на заморские территории. Он начал планировать военную экспедицию в Пуату. Английская знать не испытывала по этому поводу энтузиазма и отказалась дать денег на крупную завоевательную кампанию. Чтобы осуществить вторжение, нужное исключительно ему одному, Генриху требовались все средства и таланты, какие он только мог найти. Он отчаянно нуждался в способностях де Монфора.
Тем не менее вылазка в Пуату закончилась катастрофой: английская армия была мала, денег не хватало, на службу явились жалкие 200 рыцарей, пуатевинские так называемые союзники без конца подводили, а Людовик IX обыгрывал стратегически. Де Монфор сражался как герой, но дело было безнадежным. Генрих III Плантагенет потерпел ряд унизительных поражений, показав себя худшим главнокомандующим, какого когда-либо порождала эта семья. Кампания стала причиной очередной ссоры с Ричардом Корнуоллским, которому Генрих, вопреки совету своей королевы, пообещал Гасконь в качестве вознаграждения за отважную службу безнадежному делу. Под Сентом де Монфор во всеуслышание сравнил Генриха с Карлом Простоватым, французским королем X века из рода Каролингов, чьи военные неудачи привели к тому, что собственные подданные посадили его в тюрьму. Даже если на людях они изображали согласие, было ясно, что дружба де Монфора и Генриха вряд ли долго протянет. Надежда, что кто-нибудь из свойственников Генриха сможет обеспечить своему благочестивому, но беспомощному королю еще хоть сколько-нибудь спокойных лет, все больше казалась тщетной.
Святая монархия
12 октября 1247 года слабый свет свечей всю ночь мерцал в королевской опочивальне. Это был канун праздника перенесения мощей святого Эдуарда, теперь святейшего из королей в истории английской монархии и тезки старшего сына Генриха. Король благоговейно преклонил колена и погрузился в покаянную молитву. Он постился, питаясь одним только хлебом и водой. Проводя ночь в ревностном служении, в густом чаду свечей, он готовился к церемонии освящения монархии.
Следующий день должен был ознаменоваться пышным, великолепным и благочестивым торжеством. Генрих купил у аристократов Утремера хрупкий хрустальный сосуд, хранивший каплю крови Христовой, пролитой Им, когда Он претерпевал страстные муки на Кресте. Новое приобретение прекрасно вписалось в королевскую коллекцию священных реликвий, в которой уже был камень, хранивший отпечаток ступни Иисуса, оставленный им непосредственно перед Вознесением. В день святого Эдуарда, церковный праздник, осенивший историю английской монархии благостью сонма святых, Генрих представит Вестминстерскому аббатству свой новый подарок – величайшую христианскую реликвию Западной Европы, с которой не сравнится даже принадлежащий Людовику IX Терновый венец.
В кои-то веки ему было что праздновать. Для разнообразия заняв себя мирной деятельностью, его брат Ричард Корнуоллский контролировал выпуск новой монеты, которая вернет доверие обесценившейся английской валюте и принесет обильную прибыль и казне, и графству Корнуолл. Были и другие хорошие новости: восстание валлийцев, последовавшее за подчинением Давида ап Лливелина Генриху в 1241 году, закончилось, и в апреле 1247 года союз уэльских принцев снова принял условия английской короны, покорившись Генриху как своему феодальному сюзерену. Власть английского короля простерлась над Уэльсом дальше, чем когда бы то ни было со времен правления его отца. Семья Плантагенетов тем временем росла: в мае Генрих выдал двух родственниц королевы за двоих своих подопечных: графа Линкольна и лорда Коннахта. Близкий круг короля прирос двумя влиятельными баронскими семьями, и Генрих почувствовал себя увереннее в своем королевстве.
По убеждению Генриха, его правление легло на нужный курс. И вот, когда забрезжил рассвет, все священнослужители Лондона собрались под гигантским деревянным шпилем кафедрального собора Святого Павла, одетые, согласно праздничному церемониалу в сутаны и мантии с капюшоном; их окружали причетники, державшие церковные символы и кресты. Сотни свечей разогнали темноту осеннего утра. Все ждали короля.
Генрих приехал, одетый в простой плащ без капюшона – кающийся грешник, чье скромное платье выделялось на фоне роскошных нарядов его свиты. Он вошел в собор, крепко сжимая в поднятых над головой руках маленький хрустальный фиал; взгляд направлен вверх, на изумительную реликвию и дальше – в небеса. Затем он возглавил крестный ход из Лондона в Вестминстер.
Это было нелегкое предприятие. Король был вымотан постом и бессонной ночью и чуть не падал, спотыкаясь о рытвины и колдобины. Но его искренняя любовь к показной набожности и несгибаемая вера в славу своей монархии искупала все трудности. Он всю жизнь обожал пышные демонстрации королевского благочестия, с тех пор как в возрасте 13 лет с благоговейным трепетом наблюдал в часовне Святой Троицы в Кентербери, как останки святого Томаса Бекета переносили в великолепную золотую раку, украшенную драгоценными камнями. Может, именно это воспоминание всплывало в его памяти, когда он шествовал со святой кровью в ноющих руках: он нес свой трофей, подняв его высоко вверх, а два помощника поддерживали его локти.
Участники процессии еще издалека услышали восторженный шум толпы, ожидающей их в Вестминстерском аббатстве. Из дверей церкви доносились песни, плач и воззвания к Святому Духу. В 1245 году в церкви началась серьезная реконструкция: ее перестраивали в стиле французской готики. Чтобы она максимально походила на великолепные французские соборы – Сент-Шапель, Сен-Дени и Реймсский – и даже превосходила их, королю придется потратить около 45 000 фунтов. К фасаду пристроят стройные, устремленные ввысь колонны, добавят сводчатые окна с витражами; основной вес кровли будет перенесен со стен на арочные контрфорсы.
Охваченный религиозным экстазом король не остановился, когда процессия приблизилась к церкви. Сжимая склянку над головой, он прошествовал дальше и сделал круг почета – вокруг церкви, в прилежащий к ней дворец и в конце концов в свои личные палаты. Закончив обход, Генрих вернулся в церковь и, как выражение не только щедрости короля, но и его чуть ли не Божественного величия, преподнес бесценный дар Богу, церкви Святого Петра в Вестминстере, обожаемому святому Эдуарду и клирикам аббатства.
Этот расточительный спектакль стал самой пышной из торжественных церемоний, устроенных Генрихом. Он разыграл перед глазами собравшихся триумфальную сцену, которой позавидовали бы утонченные дворы Людовика IX и Фридриха II. В завершение церемонии епископ Норвича прочел проповедь, в которой упирал на превосходство реликвии Генриха над любой другой реликвией Европы: «Крест – святейший предмет, но святым его сделала пролившаяся на него кровь Христова; не наоборот – не Крест одарил своей святостью Его кровь».
По словам Матвея Парижского, после он добавил: «…только благодаря благочестию и великой вере короля Англии, самого преданного христианина из всех христианских принцев, Иерусалимская патриархия рассталась с этим бесценным сокровищем… потому что все знают, что нет в мире другой такой благочестивой и верующей страны, как Англия».
Так Генрих понимал свой королевский сан: служба, исполняя которую, необходимо превзойти в святости всех предшественников и своим почтением к Исповеднику продлить линию английских королей до времен, предшествовавших Завоеванию. Как и Генрих I, король привязывал свое владычество к древней саксонской династии, прославляя его английский базис, а не только нормандскую и анжуйскую надстройку.
Но дело было не только в генеалогии. Королевская власть Генриха представала здесь вопросом не права и завоевания, но богоданности. Генрих показал себя королем – хранителем Церкви, а не ее гонителем, как часто случалось в правление его отца и деда; он обогащал и защищал Церковь, сохраняя дух коронации, на которой он был миропомазан и приобщился к Богу и его святым. Это была и дань растущему в его душе стремлению: стать королем-крестоносцем. Вот идет Генрих-заступник, Генрих-пилигрим, Генрих-благодетель, обращающийся напрямую к душе Англии и к ее истории.
Обращался он и к английской знати. После церемонии Генрих сбросил свой нищенский костюм и облачился в блестящий наряд из дорогой ткани, перевитой блестящей металлической нитью и украшенной золотом. Водрузив на голову простую золотую корону, он посвятил в рыцари своего брата по матери, лузиньянского аристократа Уильяма де Валенса, и нескольких своих пуатевинских и гасконских вассалов. Король – священник и паломник – теперь сделался предводителем знати.
И хотя за стенами Вестминстера было полно людей, сильно сомневавшихся, что кровь Христова, пролитая на Голгофе, могла сохраниться на протяжении 13 веков, богобоязненное представление Генриха вполне соответствовало моде того времени: осенняя версия весеннего праздника Тела Христова, учрежденного годом ранее в епископстве Льежа в качестве ежегодного торжества. Спектакль был великолепен до невозможности, как позаботился подчеркнуть в описании, заказанном королем, хронист Матвей Парижский, посещавший все церемонии. Но принес ли он какие-либо политические результаты?
На пути к войне
Ответ, увы, был отрицательным. К концу 1240-х годов Генриху удалось лишь нарисовать парадный портрет королевского величия. Но, несмотря на все его успехи в переписывании мифологии Плантагенетов, к концу четвертого десятилетия царствования Генриха III обступили политические кризисы всех видов и размеров. С 1247 года на короля без конца валились проблемы, по большей части спровоцированные им самим, и к 1258 году они вылились в самый серьезный за полвека политический кризис. События развивались стремительно: к концу 1250-х годов королевство погрузилось в хаос.