Такова была судьба самого скандально известного предателя Англии: еще один барон пал жертвой оргии насилия, поглотившей королевство в царствование Эдуарда. Но что же сам король?
Никто не знал, что делать с Эдуардом. Учитывая обстоятельства, у него не было никаких шансов примириться с Мортимером и Изабеллой. Королева даже не могла навестить своего супруга в тюрьме в Кенилуэрте, где его держали на Рождество 1326 года. Адам Орлетон, епископ Херефорда, утверждал, что Эдуард – дай ему шанс встретиться с женой – может ее убить. Позже Орлетону приписывали слова (хотя сам он отрицал, что говорил подобное), будто «Эдуард прячет в рукаве нож, чтобы убить королеву Изабеллу, а если б у него не было другого оружия, он загрыз бы ее собственными зубами».
Двадцать погибельных лет показали всем, что этот король неспособен править как подобает. Почти 175 лет Плантагенеты строили свою монархию, развивая сотрудничество между королем и политическим сообществом королевства. Королям не раз угрожали смещением – Иоанн, Генрих III и Эдуард I в моменты кризиса слышали, что могут лишиться трона, – но нынешняя ситуация была совершенно иной. Правовая система и система правления Англии, которые по большей части работали эффективно и на благо большинства английских подданных, опирались на власть, которой корона полностью лишилась. Пусть король прислушивался к советникам, обсуждал с парламентом вопросы налогообложения и войны, но он, и только он, оставался единственным источником публичной власти и – в исправно функционирующем королевстве – бастионом против анархии. Кто имеет право сместить его и провозгласить королем другого человека? Кто может выступать от имени такой верховной власти? Если королевство сбросит короля с трона или, хуже того, убьет его, не будет ли это самоубийством? Есть ли хоть какая-то надежда на порядок в стране, где король, разозливший кого-то из своих подданных, может быть бесцеремонно смещен?
Ответов на эти вопросы не было. Но из практических соображений все согласились, что короля следует лишить власти. Чтобы подкрепить обвинения, Изабелла и Мортимер привели в действие свою пропагандистскую машину. Епископ Орлетон активно проповедовал, будто Изабелле и ее сыну пришлось вернуться в Англию, потому что король и Диспенсеры были содомитами и тиранами. С этого момента и далее в хрониках того времени Эдуарда все чаще начинают изображать гомосексуалистом и извращенцем.
Как только закончились рождественские праздники, в Вестминстере собрался парламент, призванный решить судьбу короля. Эдуард наотрез отказался ехать из Кенилуэрта в Вестминстер и участвовать в этой процедуре, рассудив, скорее всего, что в его отсутствие парламент лишится легитимности. Но и тут он не рассчитал – процесс продолжился без него. 12 января епископ Херефорда обратился к парламенту и спросил собравшихся, может ли Эдуард II оставаться королем или его должен сменить сын. К вечеру было решено, что король должен быть смещен; кроме того, парламентарии составили обвинительный акт из нескольких пунктов.
На следующий день в Вестминстерском дворце перед вельможами и прелатами предстал Роджер Мортимер. Он сообщил о совместном решении магнатов: страну необходимо избавить от несостоятельного короля. Затем крупнейшие епископы прочли проповеди, придавая принятому решению духовный вес. Епископ Херефорда проповедовал, опираясь на текст Притчей 11:14 («При недостатке попечения падает народ»). Епископ Винчестера использовал фразу Caput meum doleo («Голова моя болит») доказывая, что дурная голова приносит беды всему телу королевства. И наконец, архиепископ Кентерберийский прочел проповедь на французском языке, построив ее вокруг фразы «Глас народа – глас Божий». Закончив свою речь, он сказал присутствующим, что Господь услышал их молитвы о спасении от невзгод царствования Эдуарда и представил им 14-летнего герцога Аквитанского, который должен был стать новым королем. Собравшиеся исполнили гимн «Честь, хвала и слава». Позже в тот же день в ратуше прозвучали клятвы охранять и защищать честь королевы Изабеллы и ее сына, будущего короля.
Все, что осталось сделать, так это убедить самого Эдуарда согласиться с желаниями народа страны и добровольно освободить трон. Чтобы надавить на него, в Кенилуэрт послали делегацию из 24 вельмож.
Генри Ланкастер и епископы Винчестера и Линкольна выехали вперед и 20 января встретились с королем. Они сообщили ему, что его время прошло. Эдуард сопротивлялся. Согласно записям хрониста Джеффри Бейкера, королю сказали, что если он не отречется в пользу сына, то будет смещен. Будет избран новый король, не Плантагенет, и не только сам Эдуард, но и вся его династия будет с корнем вырвана из королевства. Последовали слезливые пререкания, и ко времени прибытия остальных парламентариев Эдуард был так плох, что не мог стоять на ногах: Ланкастеру и епископу Винчестерскому пришлось его поддерживать.
24 января 1327 года Лондон разбудили объявлением, что Эдуард «по доброй воле и с общего согласия прелатов, графов и баронов, и других благородных людей, и всего народа королевства, сложил с себя полномочия правителя страны». Был определен новый король. Эдуард, герцог Аквитанский, стал королем Эдуардом III; короля Эдуарда II снова именовали Эдуардом Карнарвонским. Сэр Уильям Трассел, судья-вешатель, официально отозвал клятву на верность от имени всего королевства. Подданные принесли клятвы новому королю, а голоса несогласных потонули в шумном гомоне революционеров.
Ложная надежда
Мальчика-короля Эдуарда III короновали в Вестминстере 1 февраля, на церемонии, организованной с беспрецедентной скоростью. При его отце королевская власть ослабела до угрожающего состояния; ее восстановление стало первейшей задачей нового короля и его опекунов. К счастью, значительная часть английского политического сообщества в конце января находилась в Лондоне, и не составило труда незамедлительно созвать лордов в Вестминстер на церемонию посвящения в рыцари Эдуарда, а вместе с ним и трех сыновей Роджера Мортимера. Эту почетную обязанность исполнил 36-летний Генри Ланкастерский. Чуть позже, в день коронации, Вестминстерское аббатство заполнилось магнатами и прелатами, явившимися посмотреть, как Рейнольдс, архиепископ Кентерберийский, возлагает на голову 14-летнего короля громоздкую, тяжелую корону Исповедника, подбитую дополнительным слоем подкладки, чтобы не свалилась в самый ответственный момент.
Эдуард произнес те же коронационные клятвы, что и Эдуард II в 1307 году, в том числе ту самую, новую, которую его отец так и не смог исполнить: «…соблюдать и сохранять законы и справедливые обычаи, которые установит население страны». Начало нового царствования отпраздновали в Вестминстерском дворце с сумасбродной расточительностью и пышностью, которые станут приметой ближайших 50 лет. Зал превратили в богато обставленный монархический эдем, блистающий бесценными тканями и дорогой посудой. Королевский трон со всех сторон был увешан золотой парчой. Атмосфера праздника послужила столь необходимым контрастом к горестным и кровавым событиям предыдущего года, и политический посыл его считывался безошибочно: может, старый король и утратил власть, но монархия сохранила все свое величие и великолепие.
Однако перемен к лучшему пока не ощущалось. В 14 лет Эдуард достиг возраста правоспособности, но не мог еще править самостоятельно. Ситуация была двусмысленной: король уже не так мал, чтобы быть просто номинальным правителем, но все еще недостаточно взрослый, чтобы сжать рычаги правления обеими руками. Хотя с марта 1327 года в его распоряжении был собственный двор, государственными делами занимались королева Изабелла, которая контролировала влияние на сына и доступ к нему, и Роджер Мортимер, игравший ту же роль при королеве. Не потребовалось много времени, чтобы они сами стали извращать те принципы королевского правления, которые, как предполагалось, должны были отстаивать.
Первоочередной задачей нового режима стала реабилитация изгоев режима предыдущего. Парламент, собравшийся на следующий после коронации день, отменил обвинение в измене, предъявленное в 1322 году Томасу, графу Ланкастерскому, и его союзникам, и вернул семье право наследования земель и титулов, которые в основном перешли Генри Ланкастерскому. Мортимеру тоже вернули его титулы и владения, и он тут же ринулся в агрессивное наступление на земли Марки, начиная с тех, что принадлежали его недавно скончавшемуся дяде Роджеру Мортимеру де Чирку. Тут не было ничего необычного: Мортимер, как и Генри Ланкастер, был вправе претендовать на имущество, несправедливо отнятое у него Эдуардом II и Диспенсерами. Но то были первые звоночки, возвещавшие, что Изабелла и Мортимер по натуре были такими же алчными, как и их предшественники-фавориты.
Перед коронацией Эдуарда, в период беспорядочного кровопролития, предшествовавшего свержению ее мужа, королева Изабелла вернула все свои земли, полученные в качестве приданого, стоимость которых оценивалась примерно в 4500 фунтов. После коронации сына в ее руки перешли и другие владения, повысившие ее доход с земель до 20 000 марок и сделавшие ее крупнейшим землевладельцем в Англии. Это масштабное накопление капитала вкупе с доступом к несметным сокровищам, собранным ее мужем и Диспенсерами, потрясало свидетелей.
Однако самую неотложную проблему представляло собой вмешательство Изабеллы в международную политику. Новое правительство ощущало груз трех актуальных проблем. Чтобы защитить спорные районы у границ Аквитании, необходимо было официально оформить мир с братом Изабеллы Карлом IV Французским. Нужно было пригрозить Шотландии и усмирить ее дерзких обитателей, которые 1 февраля, прямо в день коронации Эдуарда, предприняли удачную атаку на занятый англичанами замок в Норхэме. И, в конце концов, Эдуарду нужна была невеста, с которой он мог бы произвести на свет новое поколение Плантагенетов.
Неудачей закончились практически все эти начинания. Условия Парижского мира, в спешке согласованного с французской короной, королю сообщили в Линкольншире в середине апреля. Не вызывало сомнения, что условия эти имели целью не только унизить его, но и нанести финансовый урон его королевству. Английские владения в Юго-Западной Франции сократились до прибрежной полосы от Бордо до Байонны. Все остальное переходило под прямой контроль французского короля. Причем, чтобы сохранить последние крохи бывшей империи Плантагенетов, Эдуард должен был оплатить счет в 50 000 марок. Похоже, Изабелла и Мортимер понимали, насколько высока цена этого мира, потому что подробные условия договора не афишировались на английском берегу Ла-Манша. Такой подход демонстрировал беспомощную покорность – понимание, что Англия так глубоко увязла во внутренних раздорах, что не может и мечтать о возвращении своих земель во Франции.