Чуть ли не каждый день с открытия так называемого доброго парламента 28 апреля и до его роспуска 10 июля 1376 года приносил все новые потрясения правительству Эдуарда. Члены палаты общин начали с того, что поклялись друг другу во взаимной поддержке, а затем перечислили все жалобы на коррупцию и дурное руководство в одной бесконечной петиции. После этого они избрали спикера – сэра Питера да ла Мара.
Де ла Мар был сенешалем графа Марча. Видный представитель хартфордширского рыцарства, он служил в графстве шерифом и собирал войска под знамена Марча для ирландской кампании 1373 года. Он был красноречив, отважен, дальновиден и имел хорошие связи с членами палаты лордов. И именно палате лордов, во главе с Джоном Гонтом, де ла Мар предъявил в начале мая длинный список претензий палаты общин к правительству страны. Представители графств потребовали создать комитет из 12 лордов, которые должны были встретиться с палатой общин и обсудить, как навести порядок в королевстве.
Инструмент давления, которым пользовался де ла Мар на переговорах в «добром парламенте», был не нов. Без реформ, упорно твердил он Джону Гонту и комитету лордов, не будет никаких налогов. Требованием прямого непосредственного участия в реформах де ла Мару и палате общин в 1376 году удалось повысить роль представителей графств в правительстве Плантагенетов до невиданного уровня. В 1341 году, когда правительство Эдуарда переживало последний серьезный политический кризис, основные дебаты разворачивались между лордами и королем, а роль общин была крайне незначительна. В 1376 году общины вышли на первый план.
Учитывая неурядицы в правительстве и настоятельную необходимость добыть денег на войну, пока не истек срок перемирия, заключенного в Брюгге, Джону Гонту не оставалось ничего другого, кроме как выслушать их. Он услышал хор жалоб на политику короля, сводившихся к недовольству нечистыми на руку людьми, приближенными к впадающему в старческий маразм монарху. После долгих совещаний Гонту и парламенту представили обвинения против трех конкретных лиц: лорда Латимера, старого солдата, служившего управляющим королевского двора; Ричарда Лайонса, богатого купца и советника короля, ссудившего короне внушительную сумму; и против фаворитки Алисы Перрерс, захватившей земли, опеки и драгоценности, принадлежавшие королеве Филиппе. Ее власть над королем была сродни колдовской; Томас Уолсингем писал, что Алиса «имеет сегодня такое влияние и силу, что никто не осмеливается и слова против нее сказать». Первых двух обвинили в финансовой коррупции и нарушении законов, регулирующих торговлю в порту Кале; что касается Алисы Перрерс, палата общин потребовала, чтобы ее удалили от короля. К концу мая были выдвинуты новые обвинения: против лорда Невилла, еще одного ветерана и сенешаля королевского двора, а также трех торговцев.
Все, что мог сделать Джон Гонт перед лицом таких серьезных обвинений, так это попытаться выиграть время. Он приостановил работу парламента и уведомил отца, что возникли серьезные проблемы и что ряду его приближенных грозят аресты. Согласно Анонимной хронике, «герцог [то есть Гонт] послал нескольких лордов, чтобы сообщить [Эдуарду] о рекомендациях палаты общин и о том, что с согласия лордов ему советуют избавиться от присутствия тех, кто не приносит ему ни добра, ни пользы… и король благодушно сказал лордам, что он полностью согласен сделать все, что пойдет на пользу королевству… [и] что он готов поступать согласно их совету и постановлению». Это был удивительно смиренный ответ. Вероятно, Эдуарда предупредили, что парламент подумывает низложить его, как в свое время его отца. Этого позора он бы не перенес. Лев, грозно рычавший в 1341 году, превратился в мышь.
Все, кого палата общин обвинила в преступлениях, предстали перед судом парламента в июне 1376 года. Когда де ла Мара спросили, кто выдвинул обвинения против подсудимых, он ответил, что сделали они это «сообща». Тем самым был дан старт первому парламентскому импичменту. Латимера обвинили в целом ряде преступлений, совершенных в Бретани, включая вымогательство денег у короля, пренебрежение обороной герцогства, крупную растрату военных фондов и так далее. Его признали виновным и приговорили к тюремному заключению. Лайонс, купец Адам Бьюри и Алиса Перрерс поплатились землями и имуществом, а дело в отношении лорда Невилла прекратили. В помощь королю был избран совет девяти.
Правительство обновили капитально и с самыми благими намерениями. Однако предусмотреть все отдаленные последствия реформ не удалось. Парламент был занят процедурой импичмента, когда на Троицу, 8 июня 1376 года, скончался Черный принц. Даже пока он лежал, прикованный к постели, противоборствующие фракции «доброго парламента» пытались заручиться его поддержкой. Сэр Ричард Лайонс, например, послал ему большую бочку золота, чтобы тот защитил его от палаты общин. (Когда принц отверг подношение, Лайонс передал золото королю, который от подарка не отказался, сказав: «Он не может дать нам ничего, что нам бы и так уже не принадлежало».)
«Умерла надежда Англии», – писал Томас Уолсингем о смерти Черного принца. И действительно, многие авторы в 1376 году разделяли ощущение, что – пусть великий король Эдуард еще цеплялся за жизнь – с уходом Черного принца Англия потеряла последнего из героев эдвардианской эры. На счету Черного принца были победы, которые англичане считали величайшими из всех, какие когда-либо выпадали на долю королевства: Креси, Пуатье, Нахера, Лимож. Принца похоронили, воздав ему величайшие воинские почести. В своем завещании он просил, чтобы его погребли не в Вестминстере, а в Кентербери (куда его тело перенесли в октябре 1376 года), рядом с Томасом Бекетом.
Когда наше тело понесут по городу Кентербери в аббатство, два боевых коня, покрытых попонами с нашим гербом, и два человека, облаченных в наши доспехи и в наших шлемах, пусть шествуют перед нашим телом, а именно один – с нашим воинским гербом, на четыре части разделенным, а другой – с нашим мирным гербом с перьями страуса и с четырьмя штандартами того же вида: каждый из тех, кто понесет штандарты, должен иметь головной убор с нашим гербом. Рядом с тем, кто понесет воинский герб, должен идти вооруженный человек, несущий черный вымпел со страусиными перьями.
Это были проводы солдата. Его могилу украсили символами Святой Троицы, перед которой принц благоговел, доспехами, напоминающими о его воинской славе, и девизом принца «Ich dien» («Я служу»). В последние годы, омраченные болезнью, принц стал склонен к меланхолии, – угнетенный тем, что сила его воинского духа ограничена неминуемой хрупкостью плоти. Вокруг своей гробницы в кафедральном соборе Кентербери он завещал выгравировать слова французской поэмы, предупреждающей других об этом проклятии:
Когда-то я таким же был, как ты.
И ты таким, как я, однажды станешь.
Так редко я о смерти вспоминал,
Пока земною наслаждался славой,
Несметными богатствами владел,
Именьями, домами, лошадьми, сокровищами, златом и деньгами…
Но ныне я несчастный узник,
Лежу глубоко под землей…
Конец настал красе моей,
И плоть сошла с костей…
Потеря принца, хоть и была неизбежна, нанесла последний роковой удар по царствованию Эдуарда. Более того, скончавшись, принц катапультировал в центр английской политики последнего из Плантагенетов: девятилетнего мальчика по имени Ричард Бордоский.
Новый король, старые проблемы
Ребенок вышел к своему народу. Ричард Бордоский предстал перед собравшимися в «добром парламенте» лордами и общинами и услышал, как несколько сотен человек приветствуют его и требуют, чтобы ему воздали почести и наделили титулами. Вокруг восседали разодетые магнаты, важные епископы и аббаты, торговцы в прекрасных мантиях и драгоценностях, представители графств – и все глядели на него с надеждой. Его окружали старые, мудрые и богатые мужчины. Юного Ричарда не отпускала мысль, что все эти люди приветствовали его, и только его одного. Неплохое начало политической карьеры для новоиспеченного наследника трона.
Это было 25 июня 1376 года, всего через две недели после смерти Черного принца. «Добрый парламент» взялся за дело всерьез, вычищая королевский двор и призывая к ответу людей, которых общины обвиняли в некомпетентном ведении войны. Главным образом страсти кипели вокруг смелых попыток сэра Питера де ла Мара дать бой за реформы напрямую Джону Гонту. Но, когда умер Черный принц, разгорелись споры вокруг другого вопроса: что произойдет, когда король сойдет в могилу вслед за старшим сыном? Кто сможет обеспечить преемственность рода Плантагенетов?
Со смертью принца Эдуарда следующим в очереди на престол стал Ричард Бордоский. Это было несомненно. Сомнения вызывал вопрос, позволят ли ему взойти на трон мирно. Ребенку было девять лет. Учитывая, что Эдуард III превратился в заговаривающегося слабоумного, царствование нового короля почти наверняка начнется с длительного периода малолетства, какой с нормандского завоевания наблюдался в истории страны лишь однажды – при Генрихе III, строителе величественных зданий, где заседал теперь парламент. Каждый, кто был в курсе семейной истории Плантагенетов, знал, что малолетство Генриха III было омрачено вторжением Франции, а также долгой и разрушительной гражданской войной.
Можно было вспомнить и о коротком – с 1327 по 1330 год – малолетстве нынешнего короля Эдуарда III, прошедшем под властью жадного регентского правительства Роджера Мортимера и королевы Изабеллы. Многие считали подобную опасность такой же реальной и в 1370 году. Распространился страх, особенно в Лондоне, что Джон Гонт, подобно Мортимеру в 1320-х годах, имеет собственные виды на трон.
Это было несправедливое обвинение. Гонт – безусловно, прямолинейный политик и беспощадно честолюбивый магнат, тем не менее едва ли намеревался отнять у наследника отцовскую корону. Он был лоялистом до мозга костей. Но в 1376 году в Вестминстере верили в это не многие.