Сам Лёшка сидит в кустах, дрожит от страха, а пули вокруг так и свищут, похоже — стреляют в него. Шустро отползает, натыкается на убитого, который глядит на него мертвыми глазами. Рядом с убитым автомат Калашникова, выходит отряд Сесёлкина лупит по своим. Кусты нещадно трещат, кто-то ломится к Дергунову. Лёшка хватает автомат и дает очередь. Громкая ругань, значит попал, попал в кого-то из летучего отряда. Лёшка вскакивает, стреляет по скрюченному силуэту, чтобы уж наверняка, и получает дубиной по загривку, но сознания не теряет, потому что герой. Поворачивается к обидчику, грязному, потному, с оскаленной рожей в боевой раскраске, хватает за горло. Тот отвечает тем же…
Проснулся он среди ночи от того, что кто-то, потный, вонючий, встав на грудь коленом, душил его железными пальцами.
Дергунов захлопал по столику у изголовья руками, чудом попал по выключателю настольной лампы. При вспыхнувшем свете увидел рожу в боевой раскраске, зверскую такую рожу, оскалившую желтые зубы, и понял — всё, хана, не осилить. Схватил лампу и тяжелой подставкой треснул потного черта по башке. Тот ослабил хватку, Лёшка поднапрягся и опрокинул его на пол.
Бросился в ванную комнату, заперся и полез под ванну за топором. В дверь хватили сапогом, Лёшка нащупал рукоять топора. Встал, уже вооруженный, и сказал пискляво:
— Через пять минут…
Откашлялся, после чего повторил твердым голосом:
— Через пять минут здесь будет полиция.
Черт за дверью засопел, потом сказал:
— Алексей, что ли? Ты что дуришь? Открывай, это Сесёлкин.
— Врешь, я бы тебя узнал.
— Вот те крест, — сказал Сесёлкин. — Это камуфляж, боевая мимикрия… Ты теперь поаккуратнее, связь между нами теперь крепкая.
Дергунов открыл. Перед ним стоял Сесёлкин собственной персоной, потный, в пропыленном камуфляже, стоптанных берцах, с раскрашенной физиономией и раздувающимися ноздрями.
— Аккуратнее, — повторил Сесёлкин, строго погрозив пальцем. — Бывай здоров.
Ушел на крепких кривых ногах в спальню и там пропал.
О сне, естественно, не было и речи.
На работу Дергунов явился хмурый, мятый, снулый, то и дело зевающий в кулачок.
— Что, Леха, досталось на орехи? — весело спросила у него Лера.
Тут следует сказать, что кабинет был большой, о шести двухтумбовых столах, но сидели они в нем вдвоем. Ещё неделю назад кабинет этот принадлежал вредному и нахальному должностному лицу, который следил за финансовыми потоками, да вот не уследил за одним потоком, точнее ручейком. И за какой-то месяц натекло ему, лицу, из этого ручейка ни много, ни мало, а полста миллионов рублей. Это бы ладно, да вот беда — не поделился, и потому его с почетом, с оркестром перевели на другую работу, уже не связанную с органами. Кабинет нежданно-негаданно освободился.
Итак, Лера спросила у Лехи про орехи, на что тот ответил:
— Ещё как досталось, — и вышел.
Через полминуты он вошел в кабинет Черемушкина и рассказал про всю эту бодягу с Сесёлкиным.
— Говоришь, его не существует? — уточнил Черемушкин.
— Это Куратор говорит, — поправил его Дергунов.
— Любопытно — сказал Черемушкин. — А ты не уточнял, случаем, был ли в реальности такой Сесёлкин, и если был — то в какое время? Может, это какая-нибудь эктоплазма.
— Вася, — с чувством произнес Дергунов. — Какая к свиньям эктоплазма? Это такой реальный здоровенный потный мордвин, который чуть-чуть меня не придушил. В следующий раз точно придушит. Мне что — не спать?
И запальчиво добавил:
— Может, квартиру поменяем? Не нравится мне этот дом.
— Ты погоди, — остановил его Черемушкин. — Сначала посоветуемся с Мусатовым, это человек научный, обстоятельный. С тем же Небиросом.
Он посмотрел на тихо звереющего Дергунова и сказал:
— Ладно, дуем к Мортимеру… Саврасов! Эй, Саврасов!
Глава 37. Что, москали, страшно?
Саврасов на своем лимузине подъехал через пять минут, как будто пребывал где-нибудь на Садовом Кольце, а не на Объекте …
Мортимер находился в лаборатории, готовился интегрировать волосатого человечка в Небироса. Человечек глядел на Небироса влюбленными глазами, а тот задумчиво почесывал квадратный подбородок и с сомнением посматривал на хлопочущего с хитрой аппаратурой Мортимера.
— Кто к нам пришел, — расплылся Небирос при виде Черемушкина с Дергуновым.
— По поводу Сесёлкина? — спросил Мортимер, не глядя в их сторону. — Всё идет своим чередом. То ли ещё будет…. Так, ребятки, по местам.
«Ребятки» (волосатик с Небиросом) направились к операционному столу…
Интеграция не заняла и минуты, однако Небирос встал со стола другим человеком. Был этаким разбитным весельчаком, насмешником, теперь же брови нахмурены, подбородок вздернут, взгляд свинцов и неподкупен. Прокурор, обвинитель.
— Сюда смотреть, — сказал ему Мортимер, чем-то недовольный.
Небирос посмотрел на него, как удав на кролика.
— Установка на добро, — тоном Кашпировского произнес Мортимер. — На добро установка.
Небирос глубоко вздохнул, шумно выдохнул, лоб его разгладился, глаза повеселели.
— Простите, Ваша Светлость, — пробормотал он. — Воспоминания нахлынули. Тысячи лет провести в могиле, в хладе, в мерзости, в копошении червей, это, знаете ли, не вдохновляет.
— Поспокойнее, — сказал Мортимер. — Нынче новый век, наш век, нужно употребить его с пользой, глядя не в прошлое, а в будущее. Это всех касается.
И посмотрел на Черемушкина с Дергуновым. От его взгляда мурашки пошли по коже.
— Что приперлись-то? — не церемонясь, сказал Мортимер. — Отвлекли Саврасова, у меня крадете драгоценное время. Я на вас рассчитываю, как на будущих организаторов, а какие из вас, к черту, организаторы? Грядущее не за горами, скоро вы вашу Москву не узнаете, мне нужны те, кто способен творить, невзирая на эмоции. Нужны революционеры, диктаторы со стальной хваткой, а не московские пацаны. Может быть много крови, что — опять ко мне побежите?
Лёшка вдруг бухнулся на колени.
— Это я виноват, — горячо заговорил он. — Испугался, что этот Сесёлкин достанет. Не должно быть так, что тебя достаёт кто-то, кого на самом деле нет. Но теперь вижу — неправ, неправ и неправ. Теперь так будет всегда. Верно ведь?
— Эх вы, цацки-пецки, хухрики-мухрики, — неожиданно развеселился Мортимер. — Вас разыгрывать, что над убогим издеваться. Дети вы малые, дурачки слабоумные, оболтусы прямоходящие. Надо ж кого Господь выбрал своими чадами, на кого распростер свое благоволение. Не на мудрое всезнающее творение, соль мироздания, а на мелкое ничтожное неразумное порождение, плесень, не дотягивающее по своей сути даже до муравьев. Как бы вас, болванов, ещё обозвать?
Мортимер посмотрел на Черемушкина и сказал:
— Тебе, Василий, приятно всё это терпеть?
— Что именно? — уточнил Черемушкин, которому давно уже хотелось послать этого умствующего долговязого негроида куда подальше.
— Ты хоть что-то понял? Я вижу в тебе злость и ничего более, а это, брат, политика. Правильно говорит одна умная книга: «Вначале было слово». Было, есть и будет. Одно-единственное слово может унизить, довести до убийства, либо возвысить. Одно-единственное. Так что на слова не обращайте внимания, спокойно делайте дело. А тебе, Алексей, я подскажу. Напиши на бумажке следующее: «Господи милостивый Люцифере, огради меня от посягательств несносного Сесёлкина, не человека. Спаси и сохрани».
— Так это ж как молитва, — пробормотал Дергунов.
— Не сметь при мне про молитву, — вскричал Мортимер, свирепо вращая выпученными глазами. — На кол посажу, кожу сдеру.
Без всякого перехода усмехнулся вдруг и весело добавил:
— Что, москали, страшно? То-то же…. Так вот, Алексей, говори эти слова перед сном, а на ночь клади под подушку, ни одни Сесёлкин не тронет.
— А что, их много, этих Сесёлкиных?
— Спроси у Василия, — отозвался Мортимер. — Он про параллельные миры начитан…. Всё, пацаны, ступайте, некогда мне…
В машине при Саврасове, у которого в их сторону бдительно оттопырилось ухо, они молчали, но стоило остаться одним, в кабинете уже у Черемушкина, языки развязались.
— Ну, что скажешь? — осведомился Черемушкин, плюхнувшись в свое кресло.
— Подонок, — сказал Дергунов, вышагивая от двери к окну и обратно. — Издевается, сволочь.
— Да ты сядь.
— Не сидится.
— Слышь, Лёшк, — сказал Черемушкин. — Тебя Сесёлкин чуть не придушил, а этот: «Чего приперлись?» Пацанами обзывается. Дал бы по шее, да не дотянешься.
— Ну можно же по-человечески, — сказал Дергунов. — Не последние люди в его хлеву.
— Последние, Лёшка, последние. Крепко он нас взял за жабры, в выражениях не стесняется. А совсем недавно был приветлив, любезен. Впрочем, вот что. Успокоился?
Дергунов остановился напротив, оперся кулаками о стол.
— Мортимер слышит каждое наше слово, видит каждое наше телодвижение. Поэтому зубы на крючок.
Дергунов согласно кивнул.
— Да я что? — сказал он. — Ляпнешь сгоряча, потом каешься. Дурак и есть дурак, пацан, москаль. Извини, Ваше Сиятельство, если слышишь, аз преданный раб твой Алексей, нафиг, Дергунов.
— Лёшк, — укоризненно произнес Черемушкин.
— Молчу, молчу, — сказал Дергунов, и в ту же секунду в дверь постучали.
Вошла Лера, деловая такая, с черной папочкой.
— Я пойду, — дернулся было Дергунов, но Лера отрицательно покачала головой.
Вот ведь странно: по статусу Дергунов был выше рангом, но слушал её беспрекословно. И дело было не в Черемушкине, она никогда не кляузничала, просто была мудрее, что ли. Короче, он остался стоять в дурацкой позе, опершись кулаками на стол начальника и набычившись, потому что ждал какой-то гадости, содержащейся в черной папке. Лера так просто в кабинет Черемушкина не заходила.
— Вот, — сказала она, вынув из папки пару посаженных на скрепку листов. — Началось.
Черемушкин принялся читать. Дергунов скосился, подглядывая. Текст был мелкий, убористый, сбоку ничего не поймешь.