Пошарил по комнате глазами, наткнулся на шкатулку и сказал:
— Да вот хотя бы эту шкатулочку. Вам её впору выбросить, а я её отреставрирую, украшу бриллиантами, надпишу «От Зиновия Захаровича Тарнеголета». Вот это будет память, так память.
— Не могу, — простонал Тарнеголет, чуть не плача. — Она старинная, от бабушки досталась, а бабушке от её бабушки. Представляете, какая она старинная? Не могу.
— А ежели так? — сказал Берц и вынул из пиджака второе золотое яйцо. — Тоже с пробой, как положено.
Тарнеголет уронил голову на грудь и еле слышно проворковал:
— Согласен.
Берц попросил газету, завернул в неё шкатулку и положил сверток в драный пластиковый пакет, подаренный ему Тарнеголетом.
— Ах, — сказал старый еврей, чуть не плача. — Единственное, что у меня осталось от бабушки. А вдруг там второе дно? И спрятано что-то ценное. Недаром же вы, хитрый человек, отдали за шкатулку так много. Это настораживают, я теперь спать не буду. Дайте мне её, дайте, я должен проверить.
Потянулся к пакету трясущимися руками, а глаза безумные, волосы встрёпаны, как у Ивана Грозного на картине Репина.
— Зиновий Захарович, — укоризненно произнес Берц. — Таких шкатулок на любой барахолке рубль кучка. Ну что вы, ей Богу? Попроси я у вас табуретку, вы и в ней стали бы искать второе дно. А уж ежели швейную машинку…
— Хорошо, хорошо, — опомнился Тарнеголет. — Ступайте себе, ступайте. Не дам я вам швейную машинку, хоть озолотите. Ишь какой, раритет ему подавай.
— Эх, да что там, — сказал Берц и, покопавшись, выудил из пиджака черную коробочку из лакированного дерева. — Хотел невесте подарить, но вам нужнее. Возьмите, возьмите, это стоит больших денег.
Тарнеголет открыл коробочку и увидел платиновое кольцо с синим бриллиантом. Впрочем, он не настолько был силен в драгоценностях, чтобы оценить их стоимость.
— Больших — это сколько? — прошептал Тарнеголет.
— На чеке написано, — ответил Берц. — Где-то два миллиона долларов. Чек — это такая свернутая бумажка под крышкой. Под чеком, между прочим, сертификат, если в чем-то сомневаетесь.
— Да верю я, верю, — отозвался Тарнеголет, разворачивая чек…
Кольцо это, спрятанное в коробочку, хранилось в Мюнхенском отделении Дойче Банка в ячейке одного русского олигарха. Как всякий русский, он хранил чек рядом с приобретенной вещью. Драгоценностей в ячейке было много, под самую завязку, о кольце он уже и думать забыл. А если учесть, что этих ячеек по всему миру у «товарища» было с десяток, то дело было совершенно чистое…
Федор между тем перегнал свой старый Фольксваген к скверу, припарковал у тротуара на свободном месте. Здесь уже не воняло, а сам дом был как на ладони.
Денек сегодня был так себе, серенький, небо вроде без туч, но какое-то беспросветное. Над вонючим домом что-то блеснуло, потом закрутился уходящий в небо узкий вихрь. Где-то высоко-высоко вихрь этот, уже обретший широту и мощь, вонзился в огромную птичью стаю, которая снизу казалась сотканной из множества черных точек. Разметал её, разнес в клочья. И началось.
Вновь собираясь в стаю, птицы эти понеслись вниз.
Громко галдя, закружились над крышами, над сквером, обгадили всё в округе. К несчастью это были вороны, которые жрут на помойке всякую дрянь и гадят метко да едко, в чем сполна убедились редкие прохожие.
Они, вороны, и не думали улетать, а постепенно сгрудились над домом Тарнеголета. Часть села на крышу, часть продолжала барражировать, будто охраняя его. Им было чем поразить врага. А ведь щедрый русский вот-вот должен был выйти…
— Два миллиона четыреста тысяч долларов, — прочитал вслух Тарнеголет сумму на чеке. — С ума сойти.
— Это ваше желание? — тут же спросил Берц, поднимаясь с продавленной тахты.
— А? — Тарнеголет поднял на него непонимающие глаза.
— Вы сказали «с ума сойти».
— Не понял, — пробормотал Тарнеголет.
— Я пошутил. Я говорю, можете на эту сумму купить приличную квартиру в центре. И не одну, — сказал Берц. — И вот что, дорогой мой Зиновий Захарович. Умоляю: не жарьте вы больше эту несчастную курицу с чесноком. Кушайте что-нибудь приличное, теперь вы богаты.
Пошёл с драным пакетом в коридор.
— Богат, богат, — согласно подхватил Тарнеголет, семеня вслед за ним. — Теперь бы колечко продать и не продешевить.
— Смело продавайте, — сказал Берц, накидывая плащ.
К тому времени, когда он вышел из подъезда, вороны угомонились, улетели на крышу, облепив её и сделав похожей на черный шевелящийся муравейник.
— Молодец, дождался, — сказал Берц, садясь в машину. — Грешным делом думал, что уедешь.
— Уговор дороже денег, — ответил Федор. — Тут вороны всех прохожих обстреляли. Думал — и тебе перепадет.
Берц ухмыльнулся и посмотрел на злополучный дом.
Именно в этот момент балкон на третьем этаже открылся. На него, вздернув подбородок, гордо вышел пенсионер Тарнеголет, воздел вверх правую руку с черной лакированной коробочкой и громким фальцетом возвестил:
— Алилуйя! Покупаю весь город с потрохами.
— Что и требовалось доказать, — сказал Берц, отворачиваясь.
— Кто это? — спросил Федор.
— Его фамилия Тарнеголет, — ответил Берц. — Это он жарит курицу.
— Чтоб ему, — пробормотал Федор.
— Не скажи, мне он помог, — возразил Берц и радостно потер ладошки. — А поехали-ка мы, Федечка, куда-нибудь перекусим. Чего-нибудь вкусненького. Где тут у вас можно вкусно и дорого перекусить?
Глава 17. Мятущийся Тарнеголет
Федечка привез Берца в ресторан «Тантрис», где сам сроду не бывал, но о котором был наслышан, как о самом дорогом. Оно и понятно: расположен в Швабинге — престижном районе Мюнхена, да ещё на улице-бульваре Леопольдштрассе. Где, как не здесь? Оказалось, правда, что не на самой Леопольдштрассе, а рядышком, в тупичке, в высотном кургузом здании с окаменевшими гаргулиями у входа. Однако…. Зато какая экзотика.
А кухня! А вино! Федя был за рулем, Феде вина не полагалось, а вот Берц оторвался не на шутку. И вот ведь что странно — пил ведрами, а не пьянел. Ел корытами, всё больше омаров и черную икру, а глаза у самого были голодные. Прожорлив оказался, мерзавец. В конце концов Федор, который уже икал от пережора, взмолился о пощаде.
Берц позвал официанта, вместо него подошел лощеный метрдотель лет сорока с корзиночкой, в которой лежал длинный, как такса, счет. Берц сунул туда кучу денег и что-то шепнул на ухо угодливо изогнувшемуся перед ним метрдотелю. Тот закивал так, что чуть голова не отвалилась. Убежал куда-то, вернулся уже без корзиночки, но с толстой книгой в сафьяновой обложке с золотым тиснением. Оказалось, что это гостевая книга — для посетителей особо почетных, особо значимых.
Толстой перьевой ручкой Берц вывел в книге «Б.Годунов», разукрасил подпись кучей вензелей. Присмотревшись, в подписи этой можно было разглядеть Соломонову звезду, но для этого нужно было постараться.
Метрдотель с треском захлопнул книгу, это было сигналом.
Тотчас откуда-то выскочил человек во фраке, запиликал на скрипочке «Калинку». За ним пристроились трое фигуристых дамочек из кордебалета, далее, кланяясь направо-налево, следовал Берц, за ним Федор в мятой шоферской курточке и метрдотель с двумя девицами под ручку. Замыкал шествие ражий официант с нераспечатанным ящиком понравившегося Берцу вина.
Вывернулся откуда-то очкарик с длиннофокусной фотокамерой, принялся щелкать, как сумасшедший, но не тут-то было. Берц провел ладонью по лицу и оказалось вдруг, что он в красной маске.
Проходя к машине мимо гаргулий, Берц похлопал одну из них по каменному плечу. Нет, нет, ничего после этого не произошло, просто похлопал, но всем почему-то стало не по себе. На какую-то секунду, потом всё забылось. А вот Федор не забыл, потому что гаргулья ему подмигнула.
Официант поместил ящик с вином на заднее сиденье Фольксвагена, Берц с Федором заняли свои места и под пронзительную «Калинку» рванули в сторону Леопольдштрассе.
Федор нет-нет да с интересом поглядывал на Берца, ждал, когда же того развезет. И дождался. Берц начал клевать носом, голова упала на грудь, вот он всхрапнул, как конь, забормотал что-то. Красная маска свалилась на колени, потом под сиденье.
— Эй, — сказал Федор, дергая Берца за рукав. — Товарищ! Нам теперь куда?
Берц, не просыпаясь, махнул рукой: давай, мол, вперед.
Федор поднял глаза и понял вдруг, что они уже на трассе А8, то есть на дороге в Зальцбург. Понять было не трудно, справа вдоль дороги стояли соответствующие плакаты. Красивые такие, цветастые, добротные.
Попробовал свернуть на обочину или просто затормозить — машина не слушалась, ехала сама по себе.
«Как бы его разбудить?» подумал Федор и неожиданно для себя громко и чеканно произнес:
— Хочу вина.
Берц тотчас проснулся, зевнул и потер ладошки.
— Это правильно, — согласился он. — В километре отсюда есть площадочка. Там и тормознешь.
После его слов машина сделалась послушной, как и раньше.
На площадочке их ожидало придорожное кафе со стоянкой для машин. Вкусно пахло жареными сосисками.
— Вообще-то я пить не хочу, — признался Федор. — Хотел остановиться.
Он помолчал и добавил:
— Я, конечно, понимаю, что с тобой лучше не спорить, боком выйдет, но как-то, знаешь ли, боязно.
— Что тебе боязно? — вновь зевнув, осведомился Берц. — Боязно через месяц вернуться богатым? Здесь ты на хорошую пенсию не заработаешь, уж поверь мне. Или боязно, что тебя будет искать хозяйка комнаты, которую ты снимаешь? Не будет, потому что твою квартплату получит по почте, причем с лихвой. Или боязно, что возникнет герр Аберт из банка, где ты взял кредит, а отдавать нечем? Уже не будет возникать, потому что кредит полностью погашен. Что боязно-то?
— А то, что ты, господин хороший, больно много про меня знаешь, — ответил Федор. — Я ведь личность серая, незаметная, обычный бомбила. На меня досье нету. Дальше: с двух ведер дорого вина ты, братан, совсем не закосел. А дорогое вино — оно крепкое, это не компотик за полста рублей в картонной коробке. А думаешь, я не видел это вороньё? Они такими стаями не летают, это перебор. Ты всего несколько часов в Мюнхене, а о тебе уже завтра будут все газеты писать. Борис Годунов, нафиг.