– Деля… что же это, а?
– Угадай, – раздраженно предложила я, тоже не совсем понимая, что происходит.
– Но… как же так? – растерянно вопрошала моя подруга, схватившись за голову и раскачиваясь туда-сюда, как неваляшка. – Как же он мог?
– А ты думала, он вечно будет терпеть твои фортели, да? – Я вынула сигареты, закурила. – Похоже, в Севе проснулся так старательно убиваемый тобой мужик.
– Он же… как же он будет – без меня?
– О, дорогая, за это не волнуйся, не пропадет. Он нормальный мужик, молодой еще относительно. Найдет себе, не заваляется. И ведь подберут, и любить будут, и относиться как к мужчине, а не как к удобным тапкам.
– Почему ты такая? Ну, почему?! – взвыла Оксанка, закрывая лицо ладонями. – Мне и так плохо, а ты еще добиваешь!
– А тебя, конечно, надо пожалеть? Ну, с этим не ко мне, уж извини. Я тебя предупреждала как раз накануне твоего великого похода за очередной любовью на всю жизнь – может выйти и вот так, – я кивнула на дверь с новым замком. – Ну, вот и вышло. Некого винить, кроме самой себя, Ксюша. Вставай, надо что-то решать.
– Что? Что тут можно решить? Он сменил замки в нашей квартире! Мне идти некуда!
– К матери поедешь.
– К матери?! – У Оксаны мгновенно высохли слезы. – Ты с ума сошла?! Она меня, во-первых, не пустит, а во-вторых, мы же с ней и так как кошка с собакой, а если я еще и жить у нее буду…
– А у тебя есть идея получше?
– Ну… – она просительно посмотрела на меня, и в этом взгляде читалось, что я должна бы пригласить ее к себе. Наверное, раньше я бы так и поступила. Но теперь…
Теперь было слишком много всего – и Матвей, и то, что я действительно считала Оксану виноватой в сложившейся ситуации, а идти против совести очень не хотелось. Заметив, что я медлю с ответом, Оксанка вдруг сказала:
– Постой… ты что же, не одна?
Я кивнула. Честное слово, я прекрасно понимала, что сейчас не самый удачный момент для того, чтобы рассказать ей о нас с Матвеем, и я сама не завела бы этот разговор, но Оксанка, разумеется, даже мой молчаливый кивок перевернула так, чтобы я еще и виноватой себя почувствовала:
– Ну, тогда понятно… Какого сочувствия я от тебя ждала, когда ты только и думаешь, как бы быстрее от меня избавиться! Естественно – у тебя теперь есть мужчина, зачем тебе я со своими сложностями в жизни…
– Оставь эти монологи для своих сериалов! – отрезала я, разозлившись. – Дело совершенно не в этом.
– Конечно! – поднимаясь наконец на ноги, бросила она. – Конечно же, Деля, дело не в этом. Отвези меня к маме, пожалуйста, и больше я тебя не потревожу. Наслаждайся счастьем, ты его, наверное, заслужила. – И Оксана, вздернув подбородок, взялась за ручку чемодана и покатила его к лифтам.
Я отвезла ее к матери, Оксана молча вышла из машины, даже не попрощавшись, и скрылась в подъезде. Я же, выкурив очередную сигарету, решила, что надо все же встретиться с Севой и попытаться узнать, что произошло.
Я отлично знала, где в это время суток искать Владыкина. Раз ушел из дома так рано, значит, поехал в редакцию одного из журналов, с которыми сотрудничал. И это не очень хорошо – получит гонорар, зайдет в модный у местной журналистской тусовки «Бангкок», и все, я уже ничего у него не узнаю. Нужно перехватывать его по дороге.
И это мне удалось – я подъехала к зданию редакции в тот момент, когда Сева спускался с крыльца. Я не поверила своему везению, сочла это хорошим знаком и посигналила. Владыкин поднял голову, увидел мою машину и приветливо замахал рукой. Я высунулась в окно:
– Садись, работник пера и ноутбука, подброшу домой.
Сева радостно затрусил к машине – начался дождь, и поездка в общественном транспорте его явно не прельщала. Захлопнув за собой дверку, Сева чмокнул меня в щеку:
– Ты откуда тут взялась?
– Мимо проезжала, смотрю – идешь, – приврала я, не решившись сразу сказать ему о возвращении Оксаны.
– Я вчера гениальное жаркое из утки сделал, – объявил Сева, пристегиваясь ремнем безопасности. – Ты очень кстати, сейчас попробуешь.
Я была на это согласна – время перевалило за послеобеденное, я не успела позавтракать, долго проторчала в аэропорту, потому что Оксанкин рейс надолго задержался, потом эта нервотрепка с замком и переездами… Словом, предложение Севы показалось мне самым заманчивым из всех возможных.
Дома у него царил хаос – ну, это меня не удивило, Владыкин совершенно не был приспособлен к быту, вернее – отучен Оксаной. Похоже, он даже не замечал происходящего вокруг, просто брал из шкафа очередную чистую чашку, а когда они кончались, переходил на пластиковые стаканы, которые покупал упаковками в супермаркете. Пепельницы, расставленные по всему дому, ломились от окурков, одежда валялась там, где ее, похоже, снимали, а кухня… Вот в кухне мне стало по-настоящему страшно.
– Севка, ты с ума сошел? – выдохнула я, обозревая горы грязной посуды, те же пепельницы, слой жира на плите и какие-то липкие пятна на кафельном полу.
– А что такое? – безмятежно поинтересовался Владыкин, вынимая из холодильника керамическую утятницу.
– Да ты вокруг-то посмотри, совсем, что ли, сдурел?! Я в такой помойке есть не сяду, уж извини.
– А… что же делать? – растерянно протянул он, так и замерев с утятницей в руках.
– Ты больной? Убирать! Засовывай свое жаркое назад в холодильник, сперва уберемся, потом поедим, – распорядилась я, отправляясь в ванную, где висел Оксанкин халат.
Мы убили на уборку почти три часа, но квартира стала похожа на жилое помещение, а не на приют одинокого алкоголика. Сева, к моему удивлению, прекрасно знал, где что лежит и что где должно стоять, а также прекрасно мог и пропылесосить, и пол вымыть, не говоря уже о процессе загрузки посудомоечной машины.
– Слушай, Владыкин, – сказала я, когда мы все-таки сели ужинать, – а почему ты сам все это не провернул, без моего живительного пинка?
– Да как-то… – растерянно улыбнулся Сева, накладывая в мою тарелку салат. – Я привык, что меня все это не касается, понимаешь? Что стоит мне только начать что-то делать, как Ксюша сразу кричит – не трогай, не бери, ты делаешь неправильно. Ну, а ты ведь знаешь, я не люблю криков этих, истерик… Проще ничего не делать, чем выслушивать, что делаешь не так.
– А поговорить с ней об этом ты не пробовал?
– А какой смысл? – пожал плечами Сева. – Она слышит только себя, только свои желания. Ты думаешь, я не знал, что она мне изменяет? Да знал, конечно. У нее поведение меняется, когда новый роман начинается. Она думает, что я слепой или глухой, глупый. Что я не слышу ее телефонных разговоров, не вижу переписок, не замечаю приходов домой за полночь. И ты знаешь… мы вот с тобой говорили уже об этом, и я потом понял – все. Не могу больше. Не хочу терпеть, а она не изменится. Я не хочу сидеть и ждать, когда она вернется ко мне после очередного фиаско. Ее ведь терпеть нужно, ты-то знаешь – запросы, капризы, делать она ничего не умеет и не любит. – Сева отхлебнул молока и продолжил: – Ей сперва кажется, что ради мужчины она все в себе изменит, но нет, это же невозможно. И в конце концов все всегда заканчивается одинаково – мужчина не может вынести ее характер, ее постоянные измены. Да-да, ты что же думаешь, она не изменяет каждому своему любовнику? Еще как. И я точно это знаю. Ну а терпеть это никто, кроме меня, не готов. А теперь и я уже тоже не готов. Все.
Я слушала его, боясь даже дышать. Никогда прежде Сева не рассуждал об Оксане так трезво и так спокойно, он всегда ее любил и прощал. Но, видимо, сейчас наступил переломный момент, когда он понял, что еще может устроить свою собственную жизнь, а не посвящать всего себя Оксанке в ответ на ее неблагодарность. И мне даже возразить ему было нечего, потому что головой я понимала, что он абсолютно прав. Никто не должен заедать чужой век, подчинять другого человека своим интересам – особенно когда уже нет чувств. Это просто нечестно. Да, Оксанку жалко, она моя подруга – но я не могу оправдать ее, у меня нет для этого ни оснований, ни аргументов, а как раз наоборот – я знаю много такого, что только подтвердит правоту слов и действий Севы. И я поняла, что склеивать здесь уже нечего и пытаться я не буду, нет смысла.
Я даже не сказала Владыкину, что Оксана вернулась, просто не стала – если ей будет нужно, она приедет, позвонит, найдет. А я больше не хочу в этом участвовать.
Утром на парковке его вдруг окликнул Евгений Михайлович. Вид у психолога был странный – как будто он не спал несколько ночей, под глазами набрякли мешки, лицо было серое и помятое.
– Что-то случилось? – пожав протянутую для приветствия руку, спросил Матвей.
– Пока еще не понял. Но у меня ощущение, что я схожу с ума, – пожаловался психолог.
– Ну, подобное часто бывает летом, – улыбнулся Матвей. – Хочется в отпуск, на море, а не вот это все.
– Дело не в этом. Понимаете, мне кажется, я ее вспомнил.
– Кого? – удивился Матвей.
– Куликову эту.
– Встречались где-то прежде?
– В том-то и дело… я даже не знаю, как об этом рассказывать, потому что со стороны все выглядит абсолютнейшим бредом.
– Ну, попробуйте, а там решим, – предложил Матвей, бросив взгляд на часы. – Правда, мне нужно на обход… Может, я к вам сразу после зайду и мы поговорим?
– Да, пожалуй… – пробормотал Евгений Михайлович. – Пожалуй…
– Тогда встретимся через час.
Они разошлись в холле административного корпуса, и Матвей зашагал в ординаторскую, стараясь не думать о том, что сейчас на обходе придется встретиться с Аделиной. Он чувствовал вину за то, что повел себя вчера как мальчишка, нахамил, убежал, дверью хлопнул. За это было нестерпимо стыдно. Но внутри все равно сидела обида на Аделину, отдавшую предпочтение старому другу. Глупость, конечно, ребячество – но обидно.
Аделина выглядела уставшей, весь обход не снимала очков, очевидно, пытаясь спрятать синяки под глазами. Матвею хотелось думать, что она переживала из-за их ссоры, но в голове звучал мерзкий голосок, нашептывавший: «Не обольщайся. Диссертацией она занималась, вот и не спала. И ты тут ни при чем, даже не надейся». Мажаров поймал себя на том, что трясет головой, как вылезший из воды пес, чтобы вытряхнуть эти гнусные и неприятные мысли.