психика оказалась покрепче. Однажды я ухитрилась, сама еще не понимая зачем, незаметно увести у него пропуск на въезд на территорию клиники и спрятать его. Я уже поняла, что с закрытой территории выбраться незаметно будет невозможно, но пропуск даст мне такую возможность, если будет необходимо. У меня не было связи с сестрой – мы договорились, что так будет пока лучше, но в один из дней Катя вдруг написала мне и попросила заказать пропуск. Я поняла, что у нее что-то случилось, и потому пошла на риск и назвала Мажарову настоящую фамилию. Я понимала, что внешне мы с Катей настолько разные, что никому и в голову не придет, что мы сестры. Катя приехала в тот же день – оказывается, она сама пыталась попасть в клинику, но ее не пропустили. Мы опасались разговаривать в корпусе, а потому вышли в парк и углубились в самый дальний угол, где никогда никого не было.
– Боже мой, на кого ты стала похожа, – выдохнула сестра, рассматривая мое опухшее лицо и стягивавший лоб бандаж.
– Пока ни на кого, но скоро все изменится. Рассказывай.
И Катя рассказала. Как мы и ожидали, Вадим обнаружил тело сам спустя неделю – его не было в городе, а когда он вернулся, то не смог дозвониться до Натальи. Ростик сказал, что за неделю тоже в поселке не был, потому что ему никто не позвонил, и он подумал, что Наталья справляется сама. Они приехали в дом и нашли там то, что и должны были найти. В первый момент Вадик обалдел настолько, что не усомнился в том, что труп принадлежит мне, а Наташка исчезла. Подозрение автоматически пало на нее, Вадим рвал и метал, несколько раз приезжал к Кате и расспрашивал ее обо всем, что произошло за время его отсутствия. Как мы и договаривались, Катя сказала, что повредила руку и потому в поселок тоже не приезжала. Вадим метался по городу, как раненый зверь, пытаясь найти пропавшую Наташку, был у ее матери, но та сказала, что давно не видела дочь, а по телефону они никогда не общались. Уж не знаю, что именно натолкнуло его на мысль о вскрытии, но именно там и выяснилось, что у женщины, которой принадлежал труп, не было никаких травм позвоночника. Вадим снова принялся за Катю, та рыдала, устраивала истерики, кричала, что он не дает ей похоронить сестру и вообще несет какую-то чушь.
– Ты не представляешь, что я пережила, – негромко жаловалась Катя, положив голову мне на плечо. Мы сидели на старой, почти развалившейся скамье, каким-то чудом оказавшейся в этом глухом углу парка, и сестра крепко обнимала меня, словно боясь, что я исчезну. – Это так страшно, оказывается… и врать невыносимо…
– Потерпи, родная, – уговаривала я, испытывая угрызения совести из-за того, что по моей вине вынуждена теперь мучиться моя единственная сестра. – Потерпи, осталось немного. На днях меня снова оперируют, я немного здесь побуду, пока отеки сойдут, и сбегу. Отсидимся где-нибудь, пока лицо в порядок придет, и закажем паспорт. Я узнала, можно сделать быстро, просто цена другая, но там такие смешные деньги, что даже думать об этом не стоит. И улетим. Ты куда хочешь?
– Туда, где у меня совесть болеть не будет, – с горечью сказала Катя, вытирая слезы.
– Катя!
– Ну что? Я не тебя сужу, а себя. Имею право.
– Ты лучше скажи – Вадим Наташку в розыск не объявил?
– Наверное, нет. Он почти уверен, что труп ее.
– Это хорошо… только не кинулся бы меня по ее данным искать, может ведь сообразить, что паспорт Наташкин у меня.
– Пока вроде не ищет. Но дело уголовное возбудили, меня к следователю вызывали несколько раз.
– Ну и дурак. Ему бы лучше замять это все по тихой, объявить, что погибшая – не Волошина, и продолжать под эту марку клепать романчики.
– Как это?
– А вот так. Наташку-то он не просто так нашел. Ну, еще кого-то можно найти. Но он трус, понимает, что если я жива, то могу неприятностей наделать. Интересно бы сейчас на его морду глянуть, когда он увидит, что я на своих ногах, – хохотнула я.
– Ты уверена, что наш план сработает?
– Главное, чтобы Вадик пароль от личного кабинета в банке не сменил.
– А может, ну его, Вадика? – вдруг горячо заговорила Катя, сжав мою руку. – Того, что есть, нам хватит. Пусть он живет с этими деньгами, лишь бы нас не трогал, а?
– Ну нет. Зря, что ли, я столько лет на этого упыря потратила? Даже думать такое прекрати.
Катя только вздохнула, и я в этом вздохе услышала, что она не согласна со мной, но отступать, когда заветный приз уже так близок, тоже не собиралась.
Очередное непредвиденное обстоятельство подстерегало меня на пятый день после операции. Лицо мое напоминало резиновый разноцветный мячик – такое же круглое, надутое и в пятнах синяков. Но во время перевязки я услышала, как одна медсестра говорит другой:
– В клинику следователи приехали.
Это меня испугало, потому что я сразу поняла, кого они тут ищут. Медсестры о чем-то еще болтали, а я уже продумывала план, как мне сделать так, чтобы ни с кем не встретиться. И вспомнила о пропуске, утянутом у Мажарова. Если надеть нормальную одежду – ту, в которой я сюда приехала, а не этот спортивный костюм – и взять зонт, потому что на улице дождь, я вполне смогу выскользнуть за ворота, а потом вернуться обратно, как будто спешу на ночное дежурство. Конечно, повязки на лице… Но дождь сильный, подниму воротник, зонт пониже опущу. Мне просто необходимо сбежать, меня никто не должен увидеть.
И мне, к счастью, повезло – дождь разошелся настолько, что охранник на воротах при всем желании не смог бы ничего разглядеть сквозь мутное стекло, да он и не старался особо. Я оказалась на улице, под проливным дождем и с угрозой промокнуть и заболеть, но зато в относительной безопасности. До поселка было минут десять, я вымокла до нитки, нужно было зайти куда-то и переждать, хотя не похоже, чтобы этот ливень собирался заканчиваться. Но куда можно зайти с синей мордой? Выгляжу, как тетка, которую бьет муж-алкоголик… Но и черт с ним, что ж теперь… И я решительно зашагала к зданию с надписью «Кафе “Багульник”».
Первым, что встретило меня на пороге, был запах. Омерзительный запах прокисших тряпок, которыми вытирают столы. Я преодолела отвращение, понимая, что выбора все равно нет, а в поисках другого кафе я промокну еще сильнее, и еще не факт, что найду, и направилась к столику у окна. Оттуда мне хорошо видна была кухня – там орудовала ножом огромная бабища в некогда белом халате, нарезала капусту. Половинка кочана вывернулась у нее из-под руки и звучно шлепнулась на пол, бабища подняла ее и продолжила резать как ни в чем не бывало.
«Хорошо, что есть мне пока не хочется, но на будущее буду знать, что капустные салатики в этом кафе полны сюрпризов», – подумала я, пробегая глазами заляпанную карту меню. Заказав подошедшей официантке кофе, я постаралась успокоиться и трезво взглянуть на сложившуюся ситуацию. Допустим, меня ищут. Ну, как меня – Наталью. Да, в списке пациентов клиники таковая имеется. Но даже если, не обнаружив меня в палате, тот же Мажаров покажет следователю имеющиеся у него мои снимки до операции, никто не опознает в них пропавшую Наталью Куликову, потому что лицо на снимках – мое. Да, у нас было много общего, но все равно это не она. И даже если эти фотографии предъявят матери Натальи, она ни за что не опознает в них свою дочь – по той же причине. Повезло, что фамилия и имя такие, что легко могут найтись тысячи совпадений. Значит, у меня пока еще есть время. Но нужно все равно быть осторожной и при первой же возможности, когда лицо будет более-менее в порядке, уезжать отсюда.
Успокоив себя таким образом, я принялась за кофе. Пить без помощи трубочки, как я делала это в больнице, оказалось довольно сложно – губы все еще болели, саднили, и даже теплый напиток вызывал неприятные ощущения. На меня не обращали внимания, видимо, близость клиники сказывалась, и здесь часто бывали люди в таком плачевном виде, как у меня, так что я с относительным комфортом, если не считать мерзкого запаха, скоротала время до того, как настала пора возвращаться.
Дождь не прекратился, и я преодолела шлагбаум точно так же, как и вышла. В палату тоже удалось пройти незаметно – был пересменок, медсестры еще не появились на посту. Я спрятала мокрый зонт и плащ в шкаф, переоделась в спортивный костюм и забралась под одеяло. Меня знобило – все-таки прогулка под дождем не прошла даром, и, похоже, у меня поднималась температура. Через полчаса в палату вошел дежурный врач – это был не Мажаров, а довольно молодой парень в ярко-синей робе.
– Добрый вечер, Наталья Анатольевна. Как вы себя чувствуете?
– Немного знобит, – буркнула я, натягивая одеяло.
– Сейчас попрошу принести термометр. Вы куда-то отлучались сегодня?
– Да, сидела в зимнем саду. Мне не запрещено выходить из палаты.
– Какие-то еще жалобы?
– Нет, только озноб.
– Я понял.
Он вышел, и почти сразу пришла медсестра, принесла термометр, который показал тридцать восемь градусов. Девушка покачала головой:
– Ну вот… что же это такое, все ведь нормально было?
– Видимо, в зимнем саду продуло, – пробормотала я.
– Да, там постоянно сквозняки. Ну, вы полежите пока, через часик еще раз измерим, если поднимается – будем сбивать.
Я отвернулась к окну и задремала.
Назавтра Мажаров во время обхода тоже задал мне вопрос по поводу вчерашнего отсутствия в палате, и я выдала ту же версию с зимним садом, ядовито добавив, что из-за тамошних сквозняков теперь плохо себя чувствую. Мажаров пожал плечами, но так ничего и не сказал о вчерашнем визите следователей. Это меня насторожило, но потом я решила, что, возможно, ко мне этот визит вообще никакого отношения не имел – мало ли зачем сюда приезжали следователи? Может, по какой-то другой надобности. И я немного успокоилась.
Через пару недель я уже могла глядеть на себя в зеркало без содрогания – лицо постепенно приобретало человеческий вид, швы сняли, отек ушел, и теперь на меня смотрела вполне миловидная женщина с пухлыми губами, совершенно иным разрезом глаз и не таким уж выпуклым лбом, который осталось замаскировать новой стрижкой с челкой, чтобы скрыть шов от операции. Со временем, сказал Мажаров во время очередного осмотра, этот шов станет просто тонкой белой линией, которую будет не особенно заметно. Но я не собиралась его никому демонстрировать, сделаю новую прическу – и все.