И не подстрелишь их просто так — вон, в здании пара окон светится. Не спит кто-то. А кому не спится в ночь глухую, если он находится в расположении воинской части? Правильно, дневальному, дежурному по роте… И какому-нибудь офицерскому… ладно, уроду. Который пьёт в кругу сослуживцев. А значит, дойдя до кондиции, пойдёт проверять боеготовность вверенного подразделения. Либо просто по жизни из штанов выпрыгун и сейчас, оставленный на хозяйстве в качестве дежурного офицера, выжидает ночи поглубже, чтобы с кайфом навалиться на задремавшего дневального.
Картинкой вспомнилось, как в училище их как-то вот подобного градуса офицеры погнали воевать с Китаем…
— Рота. Подъём! Тревога!
Дневальный орёт так истошно, будто попал в руки банды гомосексуалистов.
Взлетают синие птицы одеял, белые призраки курсантских тел низвергаются с коек, десятки пяток выбивают дробь, приземляясь на холодный пол, дыхание и кряхтение сухих глоток.
— Тревога, рота!
Быстро! Будущих офицеров учили очень быстро строиться по тревоге. Отделенный сержант Ганыш ещё не прочистил горлышко со сна, а курсант Кравченко — шапка на голове — уже в штанах. Ещё полсекунды — обе ноги сразу нырь в сапожки! Гимнастёрку в один рукав, подхватил ремень и бегом к выходу из казармы, на ходу просовывая руку во второй рукав и застёгивая ремень и пуговицы.
За 15 секунд взвод в строй становится! Только для чего это надо? Неисповедимы пути военного разума…
Голос ротного подгоняет:
— Быстрей, воины! Бушлаты, рукавицы надеть! Открыть ружпарк!
Опа! Что-то серьёзное! Три часа ночи — непохоже, чтобы на стрельбище собирались…
Обидно было, помнится, в самом начале службы расставаться с иллюзией. Но, оказалось, это только в кино так солдатики оружие расхватывают — по порядку, автомат за автоматом, как на конвейере. На самом деле, перед курсантом сейчас только одна богиня мысли летает: скорее взять, что надо, — и в строй! Потому в ружпарке — толчея: один рвётся к пирамиде за своим автоматом, а другой уже бежит от неё, третий им двоим мешает, подсумок хватает, четвёртый в дверях с пятым сталкивается…
А ротный с замполитом, который по воспитательной, но которого звали по-старому, стояли уже нетерпеливо в хрустящей снежной ночи, когда перед ними постепенно затихали, выстаиваясь, курсантские шеренги.
Отцы-командиры брезгливо кривили губы и начали своё сообщение с определения, откуда эти недотырки курсантские все появились. Никакого открытия в биологии, они, впрочем, не сделали. Да они и не про биологию речь свою вели.
И в том, куда будущие офицеры с таким подъёмом дойдут — тоже не было ничего нового. И что с ними сделали бы, если бы…
А дальше…
— Рота, равняйсь! Смир-рно! — пророкотал товарищ майор Брюховецкий, как звали командира роты.
Помолчал несколько секунд.
Между курсантами просачивались к земле снежинки, тихие, как разведчики в тылу врага. Сбоку горела жёлтая лампа, освещая запорошённый свежим снегом круг и делая людей не соответствующими прочему затемнённому миру призраками.
— Товарищи курсанты! — словно решившись, продолжил командир.
Сглотнул.
— Сегодня, в один час тридцать две минуты ночи китайские войска силами до двенадцати армий пересекли границу Российской Федерации!
Сделал паузу. Получилось красиво. В тишине кто-то потерянно ахнул.
— За прошедшее время китайские войска на трёх направлениях вклинились на российскую территорию на расстояние до двадцати километров! — продолжал Брюховецкий ронять отрезающие мирное прошлое слова. — Захвачены города Благовещенск и Хабаровск, тяжёлые бои идут на Читинском и Владивостокском направлениях… Наши войска несут тяжёлые потери, — довершил он картину далёкого апокалипсиса.
Рота молчала. А что тут скажешь? Да и команда «смирно» не располагает к участию в дискуссии.
Видно только, что строй покачнулся немного.
Собственно, в себе Алексей никакой особой тревоги не чувствовал. Пошлют — повоюем. Было скорее некое ощущение взгляда в обрывающуюся у самых ног пропасть. Но трепета боязливого не было. Был могучий интерес: ой, какая новая жизнь теперь начнётся!.. И живая готовность в эту жизнь окунуться.
В общем, не согласен был Алексей с тем курсантом, который ахнул.
Брюховецкий тем временем продолжал:
— Наше училище поднято по тревоге и готовится к переброске в район боевых действий. Задача нашей роты — самостоятельно, на лыжах, добраться до аэродрома в 19 километрах к северо-востоку и быть погруженной в самолёты. Нам придётся поторопиться, товарищи курсанты: события на Дальнем Востоке не терпят, выбито много офицеров, вам предстоит их заменить в строю. Вылет назначен через три часа, в шесть ноль-ноль…
На этом месте волна готовности затопила курсанта Кравченко. В ней утонул первый, самый естественный вопрос, который должен был бы у него возникнуть: какая, на хрен, замена выбывших офицеров курсантами-первокурсниками? В этом случае естественнее заменить их сержантами срочной службы.
Впрочем, под этой волной готовности к самопожертвованию барахтался, судя по всему, не он один. Потому что никто, ошеломлённый поведанной майором Брюховецким новостью, не догадался озаботиться вопросом, отчего никто больше не бегает по военному городку, почему не слышны звуки процесса приведения других рот в боевую готовность, почему, наконец, надо передвигаться до аэродрома на лыжах, если в училище есть свой автопарк? И какой, к чертям, аэродром к северо-востоку, когда военно-транспортная авиация базируется на Толмачёво, а он вообще-то к западу и вообще-то через город надо идти… ага, на лыжах! Или на Ельцовку, что ли? Так тот аэродром — к северу…
И китайцы, китайцы — при чём тут китайцы? Это в старые времена — дядя Эдик рассказывал — были с ними какие-то затыки. А теперь-то Советского Союза нет, президент вон вась-вась с американцами, девяностые годы на дворе — какая война, с какими китайцами?
…Лёгкие сомнения начали приходить курсантам в голову примерно через полчаса. Именно из-за лыж.
Из какого они материала выточены, эти лыжи, неизвестно, наверное, даже в ЦРУ. Это не узкие и гибкие гражданские лыжи. Это сварганенные под ширину подошвы два куска дерева, без всякого пружинящего прогиба по центру. Хорошо хоть, носки загнуты, а не просто плоские доски на ногах.
Посерёдке конструкции — брезентовая петля, в которую вставляется носок сапога. К петле прикреплена резинка, которую надевается на пятку. Всё, процесс обувания окончен — вперёд, наследники штурмовых батальонов маршала Жукова! На иных лыжах вместо резинки вообще были брезентовые ремешки. Хорошо, не верёвочки…
Как бы то ни было, именно битва с собственными лыжами в ночном лесу заставила наконец будущих офицеров озаботиться вопросом о войне с китайцами. Ежели таков уровень технического оснащения будущих спасителей Отечества, то как вообще воевать с китайскими агрессорами? Ответы находились немедленно, причём почему-то сплошь в виде ярко высвечивающих ночной лес метафор и эпитетов, издавна составляющих русскую солдатскую речь. И обращены оные были вовсе не к китайцам. Что китайцы? Китайцы мелочь! Надо было вместо доблестных курсантов их лыжи к китайцам отправить — те бы ещё до штурма Хабаровска мира запросили. Ибо страшен тот солдат, который на таких лыжах ещё и воевать может…
Ведь отчего так гуманен и милосерден к врагам российский солдат? Казалось бы: еле-еле от фашиста Сталинград отстоял, сам мёрз-голодал — ан делится своим пайком с отощавшим немецким пленным! И вот юный Алексей Кравченко тогда, в ходе своей эпической войны с китайцами, понял, отчего это так. Просто русский солдат настолько намучается во время своей службы с техникой и бытом, что враг ему кажется куда меньшим злом!
Но тем не менее приказ был приказом. И рота брела по заснеженному по грудь лесу с досками на ногах, которые автоматически делали из бойца доброго дедушку Мороза по отношению к любому врагу. Кроме того, правда, кто их сварганил, эти лыжи.
Не видно было даже звёзд — их загораживают кроны сосен. В этой чернильной темноте глаза можно было смело закрывать. Пользы от них — от глаз, имеется в виду, — тут всё равно не было. Разве что время от времени заметить мелькнувший впереди зелёный просверк от фонарика командира отделения. После чего наступить на лыжи впереди идущего бойца, услышать от него формулу настоящего положения мировой гармонии и ответить подходящим местом из неопубликованного Пушкина. Или Толстого. Времён Севастопольской обороны.
На войне с китайцами глаза не нужны. Язык там нужен, это да! И знание классиков в части непубликуемых выражений.
Словом, процесс осмысления ситуации был весьма затруднён. Но в конце концов среди натужного дыхания, пара из десятков курсантских глоток и равнодушных ко всему ёлок вызрел основной вопрос: а где все? Мы что, одни идём китайца обарывать? И ежели уж страна так вознуждалась в скромных услугах одной курсантской роты — отчего она не сподобилась её в грузовики посадить, а поставила на эти дурацкие лыжи? Там, понимаешь, Хабаровск кровью умывается, а мы тут вёрсты по лесу наматываем, на ежесекундно соскальзывающих с ноги тупых деревяшках!
Вот так и возникали солдатские бунты — с тихого ропота, переходящего в мат…
Ещё через час убеждение, что их дурят, стало всеобщим. Дошло даже до распоследних энтузиастов. «Да он пьян же был!» — время от времени слышались бунташные гипотезы относительно мотивов майора Брюховецкого. И без того невысокий темп передвижения стал едва ли не ползущим. Сержанты надрывались зря.
Завершил ту китайскую войну сам ротный. То ли его курсанты сделали круг по лесу, то ли он каким-то образом обогнал всех — в своих сапожках, ага! — но рота — о радость! — обрела командира.
Был ли он пьян? Трудно сказать. Во всяком случае, подозрительный взгляд критически настроенного курсанта это не выявил. Видно было лишь отчётливо, что майор Брюховецкий глядел на своих бойцов с презрением, а комментарии, которыми он обменивался с зам