семьи президента. Критическая передовица о подавлении свободы слова, опубликованная популярной газетой в 1950 году, дала диктатору повод упрятать издателя Ва-ланкеца в тюрьму по обвинению в «подрывных действиях». Подосланный правительством адвокат посоветовал затем Валанкецу добровольно преподнести его концерн семье Трухильо. Адвокат даже привез в тюрьму готовую дарственную, которую Валанкецу оставалось только подписать, что он и сделал, получив взамен разрешение покинуть страну.
Эта предыстория делает понятным рвение, проявленное Валанкецом в поисках пропавшего Галиндеца. Действия издателя были продиктованы не только беспокойством о судьбе друга и единомышленника: Валанкец ошибочно полагал, что, доказав вину Трухильо в исчезновении писателя и вскрыв подоплеку этого преступления, он сумеет собственными силами свергнуть ненавистного диктатора и его продажное правительство.
Через Доминиканский революционный комитет Валанкец связался с человеком, долгие годы проработавшим на Гаити в качестве специального агента пресловутой «Юнайтед фрюит компани» и отлично ориентирующимся в джунглях международных разведывательных служб. Валанкецу эта операция обошлась в 20 тысяч долларов, которые, как казалось, не пропали даром.
Осенью того же года Ансельмо Валанкец оповестил о своей готовности сообщить представителям американской прессы сенсационные подробности исчезновения Йезуса де Галиндеца. Местом проведения пресс-конференции согласно обычаю был избран роскошный нью-йоркский отель «Хильтон». Принятые при этом меры предосторожности напоминали о самых черных гангстерских временах Америки. Отель, и в особенности зал, в котором должна была состояться конференция, были оцеплены специально нанятой вооруженной охраной. Производство кино- и фотосъемок было строжайше запрещено. Все участники конференции перед входом в зал подвергались тщательному, вплоть до нижнего белья, обыску, дабы не могли пронести с собой оружие или микрокамеры для съемок.
Человек, раскрывший дело Галиндеца, сидел в клетке из пуленепроницаемого стекла. Валанкец представил его собравшимся как Майка Мортона, пояснив, однако, что это его псевдоним: по соображениям личной безопасности подлинное имя этого человека должно быть сохранено в тайне. В том же эффектном стиле начал свое выступление и сам этот загадочный Майк Мортон:
- Мальчики, не интересуйтесь моим именем, не фотографируйте меня и не зарисовывайте. Если станет известно, кто я такой, жизнь моя окажется в серьезной опасности. Последние месяцы я пристально наблюдал за семьей Трухильо. Я не первый, кто занялся этим, и многие из моих предшественников уже поплатились жизнью за свою дерзость: расстреляны, повешены, сброшены в море, забиты до смерти или самым банальным образом убиты. Я не хотел бы, чтобы и меня постигла та же участь. Думаю, вы меня поймете. Я намерен рассказать вам историю преступного синдиката, имеющего на своем счету не менее 250 убийств, множество ограблений, подкупов, чудовищных пыток, выслеживаний, ложных доносов и клятвопреступлений. Я знаю, что достаточно таких примеров известно вам на опыте нашей собственной страны. Однако я прошу вас обратить внимание на одну особенность: во главе данного синдиката стоит не гангстерский босс, а президент государства, с которым Соединенные Штаты поддерживают дипломатические отношения и которому ежегодно оказывают финансовую помощь в размере 800 миллионов долларов.
Эта манера рассказа в высшей степени импонировала репортерам бульварных листков, так как избавляла их от самой трудоемкой части работы. Им оставалось лишь застенографировать и затем продиктовать текст редакционным машинисткам. Этот Майк Мортон вызывал у них симпатию.
Впрочем, кое-что Майку Мортону действительно следовало поставить в заслугу. Он оказался усерднее и сообразительнее американской полиции. Он сразу решил, что ни один человек не может совершенно бесследно исчезнуть из нью-йоркского метро или раствориться в нем. Галиндец, живой или мертвый, должен был все же покинуть последний вагон поезда. А поскольку это произошло около 10 часов вечера, т. е. в период еще очень оживленного движения, несомненно, должны быть и свидетели. И Мортон начал с опроса работников метро от станции «Колумба» до «Бронкса». Он хотел знать, не заметил ли кто-нибудь 12 марта между 21.42 и 22.30 пассажира, которого выносили, вытаскивали или иным необычным способом извлекали из поезда.
На последней перед «Бронксом» станции Мортону повезло.
- Погодите-ка! - вспомнил начальник станции. - Примерно в такое время, как вы говорите, какому-то человеку стало дурно, и двое приятелей помогли ему вы браться из вагона. Один из этих людей попросил разрешения воспользоваться моим телефоном. Позднее больного увезла санитарная машина.
Начальник станции смог даже приблизительно описать обоих спутников больного:
- Это были иностранцы - испанцы или итальянцы, во всяком случае, южане.
Майк Мортон почти уже не сомневался, что напал на верный след, но, чтобы окончательно в этом удостовериться и полностью исключить возможность ошибки, проверил, не поступал ли в одну из близлежащих больниц 12 марта мужчина лет пятидесяти, которому стало дурно в метро. Ни одна больница, как выяснилось, в указанный вечер машины к станции метро не высылала.
- Я, - рассказывал далее Мортон, - сидел в своей конторе и ломал голову над тем, куда же могла отвезти Галиндеца санитарная машина. В порт? На аэродром? Или труп его просто где-то закопали?
В этот момент зазвонил мой телефон. Кто-то, не называя себя, спросил: «Вы ведь беседовали вчера с господами из Доминиканского революционного комитета? Конечно, это недоразумение, не так ли?» - «Кто вы, собственно, такой?» - спросил я. «Не имеет значения, - сказал он. - Мы хотим ради вашего же блага думать, что вы действовали просто по неведению. Вы как будто разыскиваете Йезуса Галиндеца? Бросьте это дело! Галиндеца вам все равно не найти». Я как можно безразличнее осведомился: «Чего вы еще хотите?» - «Обратить ваше внимание на одно крохотное обстоятельство, - последовал ответ. - Вам, конечно, рассказывали о 247 убитых, не правда ли? Так вот, если вы не прислушаетесь к нашему доброму совету, вы станете 248-м».
Сделав паузу, чтобы репортеры могли проверить, дословно ли они зафиксировали этот диалог, Мортон затем продолжал:
- Ну, как вы сами видите, серьезных последствий это гуманное предостережение не имело, и я не стал 248-м трупом в вышеупомянутом списке.
Мортон жестом угомонил развеселившихся репортеров:
- Итак, к делу! Как я уже говорил, вероятнее всего было предположить, что Галиндеца вывезли из страны. Если бы его убили здесь, труп рано или поздно был бы обнаружен и началось бы весьма нежелательное для определенных лиц расследование. А пока Галиндец значился пропавшим без вести, факт преступления оставался недоказанным… Поэтому я на другой же день стал объезжать аэродромы. И мне посчастливилось. Неподалеку от Эммитвилла я наткнулся на заброшенное и наполовину заросшее уже травой и бурьяном летное поле, охраняемое только ночным сторожем, неким Джоном Берри Хоукинсом. Это был довольно дряхлый, но хитрый и пронырливый старик, который сразу смекнул, что мне что-то от него нужно. Ну, тогда я без долгих околичностей сунул ему в руку 20-долларовую бумажку и спросил: «Привозили сюда кого-нибудь на санитарной машине? Поздним вечером, эдак после десяти, в середине марта?» Рассмотрев кредитку, он ответил: «Конечно, это должно было быть вечером, иначе я вообще не мог бы ни о чем знать. Днем я не бываю здесь. Я ведь ночной сторож». Его обстоятельность действовала мне на нервы, и я перебил: «Так как же, была здесь санитарная машина или нет?» Он многозначительно улыбнулся: «Возможно, была. Но я уже стар и память у меня плохая». Новые 20 долларов несколько освежили его память. Он с довольным видом кивнул: «Да, 12 марта сюда приезжала санитарная машина. Два парня, говорившие не по-нашему, вынесли оттуда мужчину. Мне они сказали, что у него рак и что его везут во Флориду на операцию…» Старик умолк и стал шуршать кредиткой. Боясь, как бы он вовсе не застопорился, я поспешно снабдил его еще десятью долларами, сопроводив их вопросом: «Что же было дальше?» - «Дальше, - ворчливо ответил он, - все пошло очень быстро. Еще за полчаса до прибытия санитарной машины здесь приземлился маленький двухмоторный самолетик, из таких, что летают на местных линиях. Все это время он стоял с невыключенными моторами. Иностранцы волоком тащили своего пациента. Я даже подумал, не умер ли он уже. Санитарная машина тут же укатила, а самолетик скрылся в ночном небе. Больше я при всем желании не могу вам сообщить, даже если вы выложите еще 50 долларов». Но я и так знал уже достаточно…
Тут один из репортеров задал Мортону вопрос:
- Скажите, мистер, а не был ли вскоре убит старый Хоукинс? Я что-то такое припоминаю.
Мортон сдержанно усмехнулся:
- Значит, вам известно больше, чем мне. Я знаю только, что на другое утро он был найден мертвым на краю летного поля. Врач установил, что причиной смерти явился паралич сердца.
- Но на вскрытии обнаружилось, что сердце у него было совершенно здоровое!
- Правильно, - снова усмехнулся Мортон. - Однако и здоровое сердце не может выдержать сильнодействующих ядов. А некоторые из этих ядов трудно распознать.
- Значит, Хоукинса все же убили?
- Допускаю, но доказать не могу и потому не хочу об этом распространяться. Мне не хотелось бы предвосхищать выводы полиции, - язвительно отвечал Мортон, намекая на то, что комиссия по расследованию убийств вот уже много месяцев безрезультатно пытается выяснить, отчего умер старый Хоукинс.
Теперь уже последовали и другие вопросы:
- Кто мог убить Хоукинса и почему? Никому ведь не было известно даже о вашей поездке на аэродром.
- Вы забыли о телефонном звонке в мою квартиру, мистер. Разумеется, с того часа они уже не спускали с меня глаз. В частности, в моей поездке по аэродромам за мной на определенном расстоянии неотступно следовал какой-то «бьюик».