Чем больше Хантинг размышлял обо всех этих трудно учитываемых факторах, тем сильнее становилась его неуверенность. Если бы ему удалвсь, неважно каким образом, отправить Джима Нэшвилла на электрический стул, перед ним открылась бы блестящая карьера, ему была бы обеспечена поддержка целого ряда влиятельных лиц. Такова была одна сторона медали. Однако, если он потерпит неудачу, если Джима Нэшвилла оправдают или, что еще хуже, даже не смогут предъявить в суде обвинение в убийстве, Хантинг мог считать себя конченым человеком. Все, кто сейчас одобрительно похлопывает его по плечу, отшатнутся от него как от зачумленного. Ведь его провал послужил бы для негритянских лидеров важным козырем в борьбе за равноправие. Такова была оборотная сторона медали. Хантинг, на котором теперь лежала ответственность за все дальнейшее и от которого зависело дать делу тот или иной ход, чувствовал себя ненамного уютнее, чем негр, привязанный к стулу и лишенный всякой возможности сопротивления. И то, что их судьбы дьявольски переплелись, еще больше усиливало злобу Хантинга против ненавистного чернокожего.
Один из сыщиков, доставивших пистолет, сказал:
- Полагаю, вам надо спуститься к репортерам. Они хотят получить наконец материал.
Хантинг с сомнением покачал головой:
- Ступайте вы. Скажите, что нам необходимо продолжить допрос, негр все еще запирается. Сообщите им подробности убийства и задержания…
Сыщик перебил его:
- Все это им уже известно.
- От кого?
- Генеральный прокурор уже провел пресс-конференцию, и они теперь в курсе всех деталей. Они хотят получить только фото арестованного.
Хантинг кинул быстрый взгляд на израненное лицо негра.
- Это пока невозможно. Впрочем, погодите…
Он достал из ящика стола отобранный у Нэшвилла потрепанный бумажник, в котором было несколько долларов и сложенная вырезка из журнала. Хантинг развернул ее. На цветном фото был изображен Нэшвилл, молящийся в церкви. Текст гласил: «Исполненный веры и смирения, этот молодой негр в старой методистской церкви в Монтгомери (штат Алабама) ожидает конца долгой ночи. Сброд, охваченный расовой ненавистью, осадил даже божий храм, в котором часть чернокожих нашла убежище от бесчинств. Окажутся ли вера и терпимость сильнее противной христианству ненависти белых фанатиков-расистов?»
Еще раз взглянув на снимок, Хантинг заколебался:
- Пожалуй, все же не подойдет.
Молодой сыщик взял у него вырезку и осклабился:
- Почему? Напротив. Так лицемерие этого отродья еще понятнее.
Ни одна из газет штата Джорджия не воздержалась от публикации снимка молящегося Джима Нэшвилла, всколыхнув этим новую волну подлой расовой травли. Еще не закончилось полицейское дознание, а фотография негра уже печаталась с кричащими подписями: «Убийца на молитве», «Этими самыми руками Нэшвилл убил Джорджа Аллана Мартина».
К следующему полудню городок Гриффин напоминал бивуак. Съехавшиеся отовсюду белые фермеры поставили свои «шевроле», «форды» и «бьюики» у трактиров и баров, расположенных вокруг деревянного здания полицейского участка шерифа Брукса. Из газет стало известно, что накануне вечером Джима Нэшвилла перевели в Гриффин, в этот самый участок. Негритянское население городка не смело показываться на улицах и забаррикадировалось в своих домах или вовсе бежало из Гриффина. С теми, кто попался белым, жестоко расправились. Фермеры в трактирах и барах распивали виски и с каждым новым стаканом становились все агрессивнее. Когда стемнело, перед полицейским участком появились первые орды пьяных, размахивавших, точно знаменами, кнутами и веревками и требовавших выдачи негра. Шериф Брукс полагал, что хорошо знает своих земляков, и не сомневался, что они пошумят-пошумят и снова вернутся к трактирным стойкам.
А в это время майор полиции Хантинг снова расспрашивал Бетти Мартин об обстоятельствах преступления и убеждал ее, что в убийце мужа она не могла не узнать Джима Нэшвилла. Газеты, радио, телевидение в один голос трубили, что задержанный негр и есть убийца, и для Бетти Мартин это не прошло бесследно. Если вначале она уверяла, что от волнения вообще не заметила, был ли еще кто-нибудь в комнате, да и не могла заметить, так как свет был выключен и лишь телевизионный экран слабо светился, то постепенно она стала поддаваться внушению, что убийцей был Нэшвилл.
Однако майору этого было еще недостаточно:
- Припомните все еще раз, сударыня. Услышав первый выстрел, вы выбежали из ванны. Хотя свет в комнате не горел, но ее часть, ближайшая к телевизору, все же была освещена. Да и на террасе лампы горели. Нэшвилл сделал еще четыре выстрела и, убегая, пересек освещенную террасу. Ее ширина - несколько метров. Должны же вы были его видеть!
Бетти Мартин только беспомощно пожала плечами:
- Я не помню. Я так испугалась, потому что…
- Возможно, что в тот момент это прошло мимо вашего сознания, сударыня. Вы ведь водите машину и, конечно, знаете, что, когда все внимание сконцентрировано на проезжей части дороги, вроде бы ничего другого не видишь. И все же вы бессознательно замечаете пешехода, неожиданно появившегося слева или справа от вас. Потом вы тоже скажете, что даже не видели его, однако вы ведь вовремя затормозили, чтобы он не попал под машину.
- Верно, - согласилась она. - Со мной такое не раз бывало.
- Вот видите! То же самое произошло позавчера вечером. Вы только должны все припомнить. Нам ведь известно, что это Нэшвилл, мы нашли у него пистолет, и исследование с несомненностью подтвердило, что в вашего мужа стреляли именно из этого оружия… - Хантинг извлек из портфеля коробку с пистолетом «уэбли» и то ненькую папку. - Вот, пожалуйста, протокол обыскав отеле. Он подписан портье, который присутствовал при обыске. Вот протокол вскрытия, а вот заключение баллистической экспертизы… Все сходится. Недостает только ваших показаний, чтобы предъявить ему обвинение. Пистолет, протоколы, газетные отчеты, неустанно уговаривающий ее майор полиции - бороться со всем этим женщина не могла. Она не видела убийцу и даже не слышала выстрелов, она только прибежала на шум от падения телевизора. Но она больше не могла сопротивляться убедительной логике доказательств и словоизвержению собеседника. Может быть, она все-таки видела убийцу. Ведь должна же она была его видеть! А раз убийцей был Нэшвилл, значит, она видела именно его.
- Ну хорошо. Что я должна сделать?
Хантинг с облегчением вздохнул, поспешно спрятал в портфель пистолет и папку с документами и поднялся:
- Вы должны поехать со мной в полицейский участок и опознать Нэшвилла. Потом мы составим соответствующий протокол, и вам ни о чем больше не надо будет беспокоиться.
Бетти Мартин испуганно всплеснула руками:
- Этого я не могу! Я не могу сказать ему в лицо… Я ведь все же не уверена. Конечно, все должно было быть так, как вы говорите, но я-то ведь ничего не знаю. Вообще так ли уж необходимы мои показания?
Хантинг снова сел:
- Сударыня, ваш муж убит. Вся страна возмущена этим. Ваша пассивность будет истолкована неправильно. Ваш муж - из самых лучших побуждений, конечно, - был сторонником равноправия рас. Взгляды его опровергнуты самой смертью. Равенства рас не существует. Негры остаются неграми. То, что на протяжении двухсот лет было неписаным законом, не может быть уничтожено одним росчерком пера в Вашингтоне. Эта страна принадлежит нам, белым, - нам, а не черномазым. Подумайте также о предприятиях вашего мужа, управлять которыми теперь придется вам. Вы разом все погубите. Вас станут бойкотировать, если узнают, что вы покрываете убийцу белого человека.
Когда автомобиль с Хантингом и Бетти Мартин приблизился к полицейскому участку, одноэтажное здание типа блокгауза было осаждено бурлящей, горланящей толпой пьяных фермеров. Ставни дома были плотно закрыты, ворота заперты. Озверевшие люди швыряли в стены камни, обернутые горящими, пропитанными бензином тряпками, бросали в воздух пустые бутылки из-под виски. В центре толпы, то поднимаясь, то опускаясь, колыхалась белая крыша автомобиля шерифа: десяток пьяных пытался перевернуть машину. И в такт из темноты несся вой:
- Нэшвилла сюда!… Нэшвилла сюда!… Нэшвилла сюда!…
Прежде чем буйствующая толпа успела его заметить, Хантинг поспешно дал задний ход и отвел машину в переулок. Отсюда он по радио вызвал шерифа. Дочь последнего, обслуживавшая рацию, от волнения едва могла говорить.
- Они хотят линчевать его… - это было все, что понял Хантинг.
Затем на линии наконец оказался сам Брукс. Все это время он с двумя пистолетами стоял за дверью. Он сказал Хантингу, что четверть часа назад вызвал из Атланты полицейских, но опасается, что дом будет взят штурмом до их прибытия.
- Постарайтесь незаметно подъехать к дому сзади. Дверей там нет, но я могу выпустить его через чердачное окно. Он должен скрыться, иначе его повесят!
Все свершилось буквально в последнюю минуту. Когда выдернутыми из ограды кольями дверь была выломана и ворвавшиеся в дом пьяные, отняв у шерифа ключи от камер, заперли его самого в конторе, Джим Нэшвилл вылез из чердачного окна по другую сторону дома и, в паническом страхе соскользнув с крыши, прыгнул очертя голову с трехметровой высоты.
Тяжело дыша от усилий, человек, единственным стремлением которого было отправить Нэшвилла на электрический стул, подтащил к машине его обмякшее тело, чтобы спасти от кровожадного белого сброда и потом иметь возможность казнить по закону за убийство, которого осужденный не совершал.
Придя в еще большую ярость оттого, что Джим Нэшвилл увильнул от расправы, свора потерявших человеческий облик пьяных негодяев кинулась искать новые жертвы. 70-летний негр, арестованный за бродяжничество, был вытащен из камеры, избит, оплеван и в бессознательном состоянии привязан к уличному столбу. От дальнейших пыток и мучительной смерти несчастного избавил только прибывший наконец из Атланты полицейский отряд, который выстрелами в воздух разогнал орду белых убийц.
Двумя месяцами позднее, в июле 1965 года, в гриф-финском суде начался процесс по обвинению Джима Нэшвилла в убийстве. Во избежание новых бесчинств к зданию суда был стянут отряд из 50 полицейских. Мера эта оказалась, однако, излишней. Хотя Гриффин снова наводнили съехавшиеся со всего края фермеры, на сей раз в их рядах царило не погромное настроение, а буйное веселье, точно на народном празднестве. Никто в Гриф-фине в этот день не работал, детей отпустили из школы, почти все лавки были закрыты. Зал судебных заседаний едва мог вместить сотню человек, а, так как на процесс съехалось множество репортеров, для публики выделили всего 50 билетов. Поэтому большинство сгрудилось в специально раскинутом цирковом шатре, куда по радио транслировался весь ход процесса и где притом можно было распивать пиво и виски, есть мороженое и вслух выражать торжество или недовольство по поводу происходящего в зале суда.