– Добрый день, инор Брайнер, – ответила я. – Не смогли вчера найти нужное в книжном? Решили сегодня вернуться?
Рудольф радостно мне улыбнулся, словно я его пригласила в гости на чай с собственноручно приготовленным тортом. Но я улыбаться в ответ не стала, лишь сделала попытку его обогнуть и пойти дальше.
– Штеффи, ты на меня злишься из-за вчерашнего? – спросил он. – Мне не следовало этому курсанту говорить о нашей помолвке.
– Я не злюсь из-за вчерашнего, – ответила я. – Вы имеете право говорить все, что считаете нужным, инор Брайнер.
– Забавно, – сказал он, – ты совсем не меняешься. Такая же церемонная и независимая.
– Рада, что вас позабавила, – сухо ответила я. – Всего хорошего, инор Брайнер.
– Штеффи, погоди, – сказал он. – Мне нужно с тобой поговорить.
Почему-то мне показалось, что он хочет объясниться. Рассказать, где он был и почему не имел возможности прийти ко мне раньше. Возможно, с этим как-то связан его шрам, к которому все так же хотелось прикоснуться. Но права на это у меня не было. Поэтому я просто остановилась, чтобы его выслушать.
– Не будем же мы торчать посреди улицы? – проворчал он. – Ты обедала?
Я невольно улыбнулась – вчера о том же и в тех же самых выражениях спрашивал у меня Николас. Видно, и Рудольф вспомнил о нем, так как нахмурился и переспросил:
– Так как, обедала?
– Нет, у меня только что кончились занятия, – ответила я.
– Тогда я тебя приглашаю, – он галантно подал мне руку, за которую я взялась, чуть помедлив.
Рука его, твердая и теплая даже сквозь рукав, казалась надежной опорой. Но я ни на миг не забывала, что лишь казалась, хотя забыть очень хотелось. Забыть и вернуться на полтора года в прошлое. Мне вдруг стало необычайно обидно, что мой первый поцелуй достался не Рудольфу. Возможно, тогда все сложилось бы по-другому? Я повернула к нему голову, он смотрел на меня, задумчиво, изучающе, без улыбки и безо всякого недовольства.
– Мы так и будем стоять? – спросила я. – Или обед к нам сам придет, прямо сюда?
– Нет, – усмехнулся он, отвел от меня взгляд, и мы двинулись вниз по улице.
– О чем вы хотели со мной поговорить, инор Брайнер? – спросила я.
– Слишком серьезный разговор, его нельзя начинать на голодный желудок, – отшутился он. – Штефани, давай ты будешь обращаться ко мне как раньше? А то мне странно слышать, когда ты говоришь «инор Брайнер». Я себя ощущаю собственным… даже не отцом – дедом. Или мне тоже обращаться к тебе официально, «инорита Ройтер»?
Этот не прижимал мою руку к своему боку, хотя сейчас я не стала бы возмущаться. Напротив, мне хотелось быть к нему как можно ближе. Вчерашний поцелуй пробудил во мне смутные желания, и сейчас они обратились на того, кто был рядом и ждал моего ответа. Правильно было бы согласиться на «инориту Ройтер», но это значило лишь дальнейшее отчуждение, чего я не хотела всей душой. В эту минуту мне казалось, что мы близки даже более, чем раньше.
– Хорошо, Рудольф, – ответила я. – На собственного дедушку ты пока не похож. Шрам – это еще не морщина. Кстати, откуда он?
– Да собственная глупость, – недовольно ответил он. – Неужели так заметно?
– Почти нет, – ответила я. – И все же, как ты его заработал?
– Может быть, расскажу как-нибудь потом, – ответил он. – Не сегодня. Или не расскажу. История такая, не для посторонних ушей.
Иллюзия близости лопнула, как радужный мыльный пузырь, оставив от красивых переливов лишь грязное мокрое пятно. Я для него все такая же чужая. То, что он рядом и держит меня под руку, ничего не изменило. Я замолчала и отвернулась. Глупой идеей было пойти с ним на обед. Ничего хорошего из этого не получится.
– Штеффи, не обижайся, – мягко сказал Руди. – Я не могу пока рассказать. Не потому, что ты посторонняя, а потому, что ты – это ты. Но скоро, совсем скоро, все изменится. А пока постарайся мне просто поверить и не обижаться.
Его слова меня удивили. По ним выходило, что он мог бы рассказать другому, к примеру Регине, но не мне. Или я его неправильно поняла?
– Я не обижаюсь. Не хочешь рассказывать – не говори.
– Обижаешься, – ответил Рудольф. – Я это вижу. Дело не в том, что я не хочу. Просто я сделал большую глупость, которую исправить никак нельзя. И рассказать тебе о ней не могу. По-хорошему, мне нельзя и сейчас быть здесь, но я посчитал повод достаточно веским, чтобы поговорить с тобой.
К моему удивлению, смотрел он виновато, но его слова были слишком туманными, чтобы объяснить что-то. Мне опять показалось, что я для него что-то значу. Что рано или поздно он расскажет, где был все это время, и все у нас сложится. День, вроде бы пасмурный и мрачный, неожиданно расцвел всеми красками лета, хотя на дворе была весна. Но весна – прекрасное время года, просто удивительное. Я улыбнулась Рудольфу, сама не знаю почему. Он открыл передо мной дверь, и мы оказались в маленьком ресторанчике. Надо же, я и не заметила, как мы до него дошли. Заведение было не столь помпезным, как то, где я вчера обедала с Лоренцом, и без незнакомых слов в книжечке со списком предлагаемых блюд, так что я справилась с заказом. Есть мне почему-то не хотелось, я все ждала, когда Рудольф скажет, ради чего он меня сюда пригласил. Но он не торопился.
– Как тебе в Академии? – спросил он. – Нравится?
– Нравится, – ответила я.
– Больше не жалеешь, что не попала на ткацкую фабрику?
Он беззлобно усмехнулся. Видно, вспомнил, как я переживала, что устроилась на работу в косметический магазин по рекомендации знакомой, а не пошла на ткацкую фабрику, куда нас отправляли из приюта, когда мы достигали совершеннолетия.
– Не знаю, – ответила я. – В Академию я бы и из фабрики попала, ведь так? И тогда Сабина и Петер были бы живы.
– Возможно, – задумчиво сказал он, – а возможно, и нет. Хофмайстер не из тех, кто свидетелей оставляет. Думаю, Сабина в любом случае была приговорена. Как сообщница она его устраивала – возможно, и как любовница. Но делиться с ней он не стал бы.
– Его так и не поймали? – зачем-то спросила я, хотя от отца знала, что нет.
– Поймаем, – зло сказал Рудольф, – рано или поздно поймаем, будь уверена. Никуда он не денется.
Лицо у него стало жестким, по скулам заходили желваки, лоб прорезала складка, возникшая между насупленными бровями. За какой-то миг Рудольф переменился: теперь он казался много старше и серьезней. Похоже, идея поймать Эдди не давала ему спокойно жить и стала навязчивой. Я сочла за лучшее больше не говорить про бывшего компаньона моей тети, которому удалось уйти от наказания. Рудольф зло щурился в окно. Не знаю, что он там хотел высмотреть, но думаю, если бы на улице внезапно появился Эдди, уйти ему уже не удалось бы. Мой спутник был готов к аресту преступника в любой момент и при любых условиях.
Когда дело дошло до десерта, Рудольф, так никого и не высмотрев в окне, перевел взгляд на меня. От неожиданности я попыталась проглотить кусочек вафли, даже ее не разжевав, – пришлось спешно запивать чаем. Вафля провалилась глубже, царапая горло, и полностью испортила мне удовольствие от обеда.
– Какие у тебя отношения с тем курсантом? – неожиданно спросил Рудольф.
– Это не твое дело, – ответила я.
Остаток вафли потерял для меня всякую привлекательность. Разговор пошел о том, о чем мне говорить не хотелось. Ни говорить, ни вспоминать. Я выразительно посмотрела на Рудольфа, пытаясь ему это внушить. Но он не желал униматься.
– Надеюсь, ты понимаешь, что у тебя с ним не может быть ничего серьезного? – спросил он.
– Почему ты так в этом уверен?
– Он тебе не подходит.
– Надо же, как у вас много общего. Он уверен, что мне не подходишь ты, – язвительно сказала я. – И что сам он как раз очень даже подходит.
Вот, значит, как? Полтора года он обо мне не вспоминал, а увидел, что кто-то другой мной заинтересовался, – сразу пытается отвадить? Самому не нужна, но и другому не отдам…
– Я не шучу, – недовольно сказал Рудольф. – Тебе не следует с ним встречаться. Ничего хорошего из этого не выйдет.
– Ты так уверен? – Я встала из-за стола и небрежно бросила салфетку на стул. – В отличие от тебя, помолвку он мне предлагает не фальшивую. Или ты считаешь, что я его недостойна? Что единственное, для чего я гожусь, – изображать твою невесту в дурацком представлении для Хофмайстера? А в перерывах между этим хоронить себя заживо среди баночек с косметикой в магазине тети?
– Я этого не говорил и не думал даже.
– Твои слова понять по-другому нельзя, – возразила я. – Рудольф, у тебя нет никакого права указывать мне, что я должна или не должна делать. Не лезь в мою жизнь. Вот из этого точно ничего хорошего не выйдет.
– Штеффи, ты не понимаешь, – тоскливо протянул он.
– И не хочу понимать. Прощай.
Я подумала, что стою здесь слишком долго, словно пытаюсь перед ним в чем-то оправдаться. Я сказала все, что считала нужным, больше от меня он ничего не услышит. Я злилась. Злилась на него. На себя. На себя – больше. Мне не следовало с ним идти и вообще разговаривать. Все равно ничего из того, что мне так хотелось услышать, он не сказал. Я не должна встречаться с Лоренцом, видите ли. Да я не только буду с ним встречаться, я браслет у него возьму, когда он вернется со сборов. И пусть Рудольф дает свои ценные советы кому-нибудь другому. Все, больше мы с ним никогда не увидимся.
– До свидания, Штефани.
Его слова донеслись до меня, когда я была уже у двери. Но я не обернулась. Как сказала бы Регина, последняя страница нашего романа перелистнулась и книжка захлопнулась. Пришло время другого романа.
Глава 10
До конца недели я упорно пыталась не думать о Рудольфе. Получалось плохо. Встреча с ним разбередила в душе что-то, для чего я никак не могла подобрать подходящее слово. Любовь ли это была или просто уязвленное самолюбие отвергнутой женщины? Кто знает? Я – точно нет. Возможно, если бы не поцелуй Лоренца, я не восприняла бы случившееся так остро. Не было бы этого мучительного сожаления о несбывшемся, этого желания повторить поцелуй с другим, мне недоступным.