Мужчины принесли корзинку, из которой человек, Ефим Борисович, которого Борис назвал своим ангелом-хранителем, принялся по-хозяйски доставать банки с консервами. Анфиса выложила на стол все, чем были богаты мы — хлеб, молоко, сыр, конфеты. Как-то так получилось, что за ужином никто не говорил о серьезных вещах, все словно приходили в себя. Мы с Борисом просто сидели в обнимку, получая наслаждение от того, что встретились, Ян задумчиво грыз печенье, глядя на всех нас, Анфиса говорила о пустяках с молодыми мужчинами, составляющими «свиту» Кострова, сам же Костров тоже о чем-то призадумался и бросал на меня короткие, осторожные взгляды, как человек, который увидел, наконец, человека, о котором до этого слышал уж слишком много.
После ужина Анфиса забрала с собой Виктора, Александра и Евгения — людей Кострова, к себе, чтобы устроить их на ночлег, и мы, оставшись в тесной компании людей близких (в том числе и частного детектива Кострова, который, по словам Бориса, был в курсе всех событий и на которого можно было положиться во всем), почти родных, остались за столом — обсудить создавшееся положение.
Я нервничала очень сильно — ведь мне предстояло рассказать Борису о том унижении, которому я была подвержена в ту страшную ночь в Ларине. Как он отреагирует? Как будет после этого ко мне относиться?
Анфиса перед самым уходом предусмотрительно согрела мне молока: «Положи туда масла, меда и пей, Каста Дива, елы-палы!..»
И вот, попивая теплое молоко, я шепотом, краснея и потея, пересказала уже в который раз всю свою историю. Объяснила, обращаясь к Борису, как случилось, что я оставила ему эту нелепую и страшную записку… Он слушал, потрясенный, время от времени закрывая лицо руками, и плакал. Сергей время от времени шептал «прости!».
Костров задавал вопросы, стараясь осветить все самые запутанные, непонятные места в моей истории, и тяжело вздохнул, когда я рассказала о том, как ударила Саду по голове канделябром.
Мой рассказ был только один раз прерван коротким и эмоциональным рассказом Сергея о том, что же случилось с ним после того, как мы с ним выпили шампанского в машине Веры.
В какой-то момент, когда я остановилась, чтобы перевести дыхание, чтобы отдохнуть, тем более что мне оставалось рассказать уже только о моей жизни в Синем Болоте, о его обитателях, Оле Блюминой, Юре Горохове, о бункере, наконец, Сергей вдруг сделал жест рукой, как бы призывая теперь выслушать его, и я поняла, что он только теперь созрел для того, чтобы рассказать всем его личную правду, поделиться своей личной драмой, если не трагедией!
— Я понимаю, Ефим Борисович, вы сейчас думаете о том, кому понадобилось сотворить такое с Ниной, ведь так? Не надо гадать, не надо искать ее врагов. Поверьте мне, все дело — во мне.
Борис, Ян, Костров повернули головы в его сторону.
— Да брось, Сережа… Если уж на то пошло, то мы все не уберегли ее! — воскликнул Ян, принимаясь нервно катать шарики из мягкого хлеба. — Что с того, что ты решил позвать ее на ужин, познакомить со своим другом… Откуда тебе было знать, чем все это закончится?
— Это я виноват, — сказал Борис, — я должен был остаться тогда с тобой, Нина, и тогда ничего бы не случилось.
— Говорите, — сказал Ефим Борисович Кузнецову. — Думаю, здесь дело серьезнее, чем мы думаем, я прав?
— Дело в том, что Сада, вернее, Кристина — моя сестра.
Только я не была удивлена. Я знала эту историю, была, что называется, в теме, и я помогала Сергею, как могла, поскольку он первый и единственный помог мне в свое время, в самом начале моей певческой карьеры. К тому же история-то была не оригинальная, хотя и драматичная — сестер не выбирают, как и родителей.
— Она была моей сестрой по матери. У нас были разные отцы. Кристина — дочь своего отца, человека неблагополучного, алкоголика. Мама еще раз вышла замуж, но ей снова не повезло, мой отец рано умер, и она осталась одна, с двумя детьми на руках. Я-то был совсем маленьким, мне было полтора месяца, когда моя мать, уборщица в одной очень известной конторе, буквально за копейки продала меня одной бездетной семье. Деньги решили вообще все! Я оказался единственным и любимым сыном очень влиятельных и состоятельных родителей. Мне дали хорошее образование, я много лет жил за границей, учил языки, вернулся в Россию, где меня как-то автоматом устроили в теплое место, я получил хорошую должность, и карьера моя стремительно взлетела… Все это чистая правда. И я мало интересовался той семьей, в которой был рожден. Я знал, что меня продали за тысячу долларов. И это убивало во мне все мои чувства к моей биологической матери. Что уж говорить о сестре, которую я не помнил и не знал. А вот она меня нашла. Не скажу, чтобы шантажировала, нет, скорее, просто давила на жалость. Я давал ей деньги, помогал во всем. И поверьте мне, я не знал, чем она реально занимается. Узнал случайно, испугался за свою карьеру, что все это всплывет… Я к тому времени уже был знаком с некоторыми ее подругами, не подозревая, кто они, чем занимаются. А потом одна из них умерла, оставив детей без средств к существованию… И ко мне обратилась Вера, сестра умершей женщины, в бывшем, проститутки, такой же, как и Кристина, попросила помочь, но не только своим племянникам, а еще другим детям, которых их матери не собираются отдавать в детские дома по многим причинам… Дети брошенные, по сути, обреченные. Дети проституток. Вера сказала, что хорошо бы сделать так, чтобы они никогда не узнали, кем были их матери…
Сергей рассказал о нашем с ним фонде, о том, как помог Вере стать опекуном над двенадцатью детскими душами, о нашей с ним тайне.
— Она ненавидела меня, считала, что это несправедливо, — мы, брат и сестра, и у нас такие разные судьбы. Потом, когда познакомилась через Веру с Ниной, ее ненависть перекинулась и на нее. Я потом уже все понял, когда вспомнил, что она говорила о Нине. О том, что, если бы Бог не дал тебе, Нина, голос, то неизвестно, как сложилась бы твоя судьба. Но что и на таких людей, как мы с тобой, то есть известных, есть способ уничтожения… И если запустить эту машину, то неизвестно, найдем ли мы в себе силы начать все сначала, доказать всему миру, что мы сами чего-то стоим…
— Вы имеете в виду интернет, — сказал Костров.
— Разумеется, — ответил Сергей. — Какой-нибудь провокационный ролик — и все, карьере оперной певицы конец! Даже горло не надо обливать кислотой!
— Ты слышал, как она говорила об этом?
— Да, мы с ней скандалили, я попросил ее покинуть Россию, пообещал ей денег… Я же понимал, как она опасна. Но знал и то, что она на те деньги, что я ей даю, покупает наркотики… Я хотел отправить ее на лечение в одну клинику за границей, я реально хотел помочь ей… Но она решила по-своему.
— Но она не смогла бы совершить все это, организовать без помощи других лиц, — сказал Борис. — Это надо было проникнуть в твой дом, пригласить людей, операторов…
Я боялась посмотреть на него, мне хотелось исчезнуть.
— Положим, попасть в мой дом она могла легко, она бывала там и раньше, у нее были ключи, так получилось.
— Что она делала у тебя в Ларине? — спросила я. — Я ничего не знала об этом.
— Она попросила провести в моем доме фотосессию. Называла имя известного фотографа…
— Олег Барвин? — спросил Костров.
— Да, он. И я знаю, что фотосессия состоялась, Кристина показывала мне некоторые фотопортреты своих подруг, которые принимали участие в этой фотосессии.
— У меня только один вопрос к вам, — сказал Костров, обращаясь к Сергею. — Когда Сада, вернее, ваша сестра Кристина, садилась к вам в машину с бутылкой шампанского, вы продолжали считать, что вы всей компанией двигаетесь в сторону Ларина, где вас ждет ваша жена, Лариса?
— Да!
— И вы не удивились, когда Вера остановила машину, чтобы подобрать Кристину? Вы же не могли не понять, что все это организовано, что между Верой и Кристиной существует договоренность…
— Да! Именно поэтому я и успокоился, видел же, что все организовано, и поскольку устал скрывать от Ларисы «наших» детей, решил, что Лариса какими-то своими путями обо всем узнала, оценила этот наш поступок и решила устроить праздник! Я не увидел ни в чем подвоха!
— Думаю, это было вашей самой большой ошибкой в жизни, вы уж извините меня… — смутился от собственных же слов Ефим Борисович.
Сергей хотел ему еще что-то сказать, но тут Костров обратился уже ко мне. И поскольку тема разговора касалась Кристины, а значит, и того, что она устроила мне, а заодно и своему братцу, я напряглась. Вот, сейчас он, все эти дни занимающийся моими поисками, расскажет в подробностях о том, кто же были эти люди, что надругались надо мной, приняли участие в групповом изнасиловании.
Я закрыла глаза.
— Нина, никакого изнасилования не было, — сказал Костров, глядя мне прямо в глаза. — Мне сегодня позвонила Вероника, подруга фотографа Олега Барвина, и рассказала, как все было.
Вас, бесчувственную, привезли в Ларино, в дом господина Кузнецова. Олег Барвин сделал несколько ваших снимков, потом поехал к себе домой и сделал очень качественный, убийственный по своему цинизму и зрелищности видеоролик, монтаж, где использовал ваше фото, весьма талантливо поместив его во фрагмент ничего не имеющего общего с вами профессионально сделанного немецкого порнофильма. Он сделал это по заказу Сады, которая знала о нем кое-что… Дело в том, что та фотосессия, в результате которой получилась очень даже неплохая выставка Олега Барвина в стиле «ню», закончилась пирушкой, даже оргией… Сада пообещала Олегу ничего не рассказывать Веронике о том, как развлекался сам Олег с тремя девушками, при условии, если он сделает этот порноролик с участием Нины Бретт, оперной дивы. Вероятно, Олег сильно дорожил своими отношениями с Вероникой, а, возможно, в отношениях Сады и Олега были еще какие-нибудь тайны, к примеру, связанные с наркотиками… Словом, Олег сделал этот ролик и привез Саде. Так что фрагмент ролика, который вы видели, Нина, не имеет к вам никакого отношения…