Вечером, когда она в обычном балахоне записывала его распоряжения на завтра, он ощупывал ее глазами. Но ограничился служебными темами. А вот на следующее утро, когда она принесла ему завтрак, вдруг буркнул:
— Ну-ка, присядь. Я хочу знать: ты от безденежья или ради чего-то так наряжаешься?
— Как — так? — Она лихорадочно придумывала, как перевести разговор на что-то другое.
— Вот так, бесформенно!
— Это мое личное дело.
— Конечно, твое. Но такое ощущение, что ты все это время прятала, в общем, свои, э-э, формы. Нечестно как-то.
Она фыркнула:
— Валерий Захарович, вас устраивает моя работа?
— Не надо мне тут… Не стройте из меня идиота. Вы прекрасно понимаете, о чем я говорю. — Его переход на «вы» означал крайнюю степень недовольства. — Если человек выставляет себя не таким, как есть… Значит, он чего-то добивается. И не крутите! Зачем вы притворялись какой-то квазимодой, зачем? Ну?!
Она посмотрела на него упрямо, исподлобья и спросила:
— Хотите правду?
— Да.
— Всю правду хотите?
— Ну!
— Я старалась избежать лишнего вашего внимания. И так хватает проблем с вашими амурными делишками.
— Вот как? — Он, казалось, вполне искренне удивился. — Это вы об Ирине? И мое внимание вам было бы неприятно?
— Отвратительно!
Ей уже нечего было терять.
— Та-ак, — машинально помешивая кофе в чашке, обиженно протянул Воротников. — Значит, даже омерзительно? Допустим. Ладно, это — объяснение. Допустим. Хорошо, идите. Давайте обзванивайте клиентов насчет решений этого «киндер-сюрприза» — нового премьера.
Она решила, что на этом вопрос исчерпался. Шли пятые сутки, как над ними с Зайкой нависла угроза, и это ее изрядно вымотало. Но зато у Воротникова, которого Надежда запретила вводить в курс событий, сил прибывало. Вечером, выслушав резюме о планах клиентуры, он вдруг сказал ни с того ни с сего:
— Я думаю все-таки, как женщина одевается на службе, не совсем ее личное дело. Понимаете? — Он столь красноречиво посмотрел при этом на ее грудь, вернее, на соответствующее ей место, что она рассердилась:
— Мы уже закончили разговор на эту тему!
Воротников рассмеялся, закинув шелковистую бородку, в которой посверкивали седые волоски:
— Где были мои глаза! Давно меня так не лажали. А вы, когда сердитесь, вообще прелесть. Простите, но теперь уже не могу относиться к вам по-старому. Только что заметил: у вас не макияж, а натуральная штукатурка! Что, вкуса не хватает?
— Вам что, мало проблем? — Тамара смотрела в золотистые глаза с угрюмым вызовом. Ожил, жеребчик. Пора съезжать.
— Но согласитесь, — на «вы», но без недовольства сказал шеф, если бы вы служили не только опорой, но и украшением фирмы, это бы хорошо сказалось? В присутствии красивой женщины легче сдерживаться и быть тактичнее, правильно?
Служила! Она уже служила одному и опорой, и украшением. Гаврилов молодец: научил на всю оставшуюся жизнь. Больше она на подобное не купится.
— Вам мало Ирины Павловны?
Воротников побледнел от злости, но постарался взять себя в руки:
— Перестань. При чем тут она? Ты на редкость хороший работник, и я не хочу тебя терять. Но что плохого, если б ты выглядела посимпатичнее?
Она потупилась — если он ее выгонит, она не сможет с ним сутяжничать. Она не может шантажировать человека, которого кормила с ложечки. Ответила сухо:
— Конечно, Валерий Захарович, я завишу от вас. От зарплаты, которую вы платите. И уходить из «Аметиста» мне страшно. Но только подонок может пользоваться тем, что женщине приходится цепляться за приличную работу. Вы — такой?
— Так. — Он растерялся. — Значит, я — подонок? Чего молчите? Почему? Чем это таким я пользуюсь?
— А тем хотя бы, что я должна терпеть этот разговор! Мне можно тыкать, меня можно обсуждать, а я ни по морде не дам, ни… Ни уйти не могу, хлопнув дверью. Хорошо, да?
Она подняла голову и увидела, что он уже малиновый и едва сдерживается. Но ей терять уже нечего: ее достали со всех сторон. Похитители требовали одного, Кузнецова другого, а тут еще этот пристает с потягушками.
— И вам ведь не стыдно? Вот что ужасно: вам даже не стыдно! Или вам еще и нравится?
Тамара отвернулась, ожидая приговора. Она отдавала себе отчет, что не только из-за нужды в деньгах не хочет уходить от него. Но и стать для него новой Колосковой она не может.
— Извините, — после паузы услышала она. — Извините, ничего подобного я и в мыслях не держал! Возможно, я себе позволил лишнее. Возможно. Но ведь и мне приходится много чего терпеть!
Он оправдывался. Не перед ней — перед самим собой. Выруливал на свои резоны.
— И опоздания всякие, и забывчивость, и путаницу вашу бабскую я же терплю? Терплю. И лень. Почему же и моим сотрудницам немного не потерпеть, если я даже в чем-то не прав? Что вы — люди, вам можно ошибаться, а я ангелом должен быть?
— Когда я опаздывала? Или путала? Я что, мало вкалываю?
— Ладно, вы — нет. Зато другие путают!
— А я — не другие! Почему я должна выслушивать? Я же про вашу одежду ничего не говорю. Как хотите, так и наряжайтесь.
— Хорошо. Я прошу прощения, — решив что-то для себя, осторожно сказал Валерий Захарович. — Впредь буду держаться в рамках. Но если я сейчас перейду на «вы», люди заметят, лишние разговоры. Разреши мне… в знак, что ли, дружелюбия обращаться по-прежнему? А я взамен, ну, не знаю что. Придумай что-нибудь, я заранее согласен. Договорились? Не молчи: простила?
— Да. Извините.
— Ладно, забыли. Но насчет одежды ты не права. — Он, как ни в чем не бывало настаивал на своем. — Мы работаем с людьми. Они не только встречают по одежке. Тебе все чаще приходится участвовать в переговорах. Для успеха надо выглядеть, как клиенты. Резонно?
— Не знаю. У меня нет денег, чтобы так наряжаться.
— Деньги не проблема. Давай я дам. Ничего унизительного! Служебная спецодежда. Значит, договорились! Завтра бери Володю и давай по магазинам. Теперь о лондонском фиксинге на золото…
Прежде не раз случалось, что, отдав не очень существенное распоряжение, Воротников надолго о нем забывал. Но на сей раз, когда она утром принесла ему завтрак, он встретил ее необычно:
— Привет, красавица! Так, ставь поднос. Володя на месте?
— Да. Доброе утро.
— Доброе-доброе. Вот, бери этот конверт и давай отоваривайся. Смотри, про салон не забудь!
— Какой салон? — растерялась Тамара. Права Надька: дура она дура. До седых волос дожила, а все еще в мужскую совесть верит.
— А тот, в котором женщин красят, завивают и прочее. Кстати, чеки не забудь! Это не какие-то фигли-мигли. Все по работе, через бухгалтерию. Не тяни, отправляйся. Мне просто не терпится увидеть тебя в нормальном виде. И к тому же сегодня у нас тут будут гости. Деловые. Проверим на практике мою теорию о влиянии на дела твоего внешнего вида.
Он опять глянул на нее мерзким, ощупывающим взглядом.
Тамара ощутила, как жар заливает щеки. Она растерялась от неожиданности. А этому все как с гуся вода. Он что, считает ее своей рабыней? Но как возразить? Пока еще все на ниточке и с Зайкой, и с ней самой. Случись такое неделю назад, она отказалась бы наотрез. Могла даже уйти. И тогда не было бы ни ужасного звонка, ни письма на компьютере. Сейчас уходить из «Аметиста» нельзя. Надежде нужна еще минимум неделя, чтобы обезопасить их с Зайкой будущее.
Тамара молча взяла из рук хозяина туго набитый конверт и вышла, чувствуя себя оплеванной. Поднявшись в свою комнату, она долго сидела, уставившись в одну точку и ни о чем не думая. В висках пульсировала одна мысль: «Дура! Какая же я проклятая, тупая дура!» Расслабилась. Купаться ей, видите ли, захотелось. А потом шляться полуголой. Доигралась. Вот и сон оказался вещим: он же ее предупредил — не оголяйся на работе!
Осознав, что бегущие по кругу слова давят ее, она встрепенулась. Что ж, если ему хочется потратиться на ее наряды, на прическу и массажиста, то она доставит ему это удовольствие.
По первому классу.
Так обозленно размышляя на заднем сиденье машины, она по дороге в город набрала номер Кузнецовой.
— Давно пора, — не удивилась та просьбе Панкратовой пройтись вместе с ней по магазинам. — Однова живем! Но я советую поменять порядок. Вначале — по магазинам, потом салон. В наше время и при твоей фактуре легче внешность подгонять под одежду. Сколько он тебе отслюнил? Ого! Гуляем, подруга!
Пока они объезжали магазины, Надежда, уверив ее, что с Зайкой полный порядок, и выслушав пересказ разговора Тамары с шефом, напомнила об основополагающих принципах смирения:
— Во-первых, он прав, потому что он владелец «Аметиста». Ты от него зависишь, мы ведь его фирму как наживку используем. А почему он должен помогать даром?
— Мы же его деньги спасаем!
— Ха! Но он-то об этом не знает, правда? Во-вторых, он прав, потому что мужик и торопится жить. Сумел заработать и гуляет. В-третьих, он пока ничего плохого не требует. И сон твой в руку: доверься шефу, и все будет отлично.
— Ага, — иронично покивала Тамара, — все и сразу!
— А что? Бывает же. Что это за жизнь, не понимаю, если большую ее часть ты тратишь на дурные предчувствия?! Высказала их, обдумала, учла и — забудь. Тебе не пятнадцать, чтобы всего бояться. Вот начнет приставать, тогда и будешь маяться. Мало у тебя проблем?
— Тебе легко рассуждать. Сама бы попробовала такую зависимость, — пробурчала Тамара, потерянно расхаживая по магазину вслед за подругой. Панкратова не умела просто ходить по магазинам. Прежде, попадая на рынок, она специально не смотрела по сторонам, чтобы не расстраиваться зря. Наряды, особенно красующиеся на отдельно стоящих манекенах, и в самом деле великолепны. Но цены! Обидно, что она должна тратить на тряпки деньги, которых хватило бы на год жизни.
— Может, ты и права, — подтвердила Надежда. — Я бы могла и врезать. Но в том, что мужик хочет бабу, нет ничего плохого. По природе положено. Вопрос в том, как он хочет. Если предлагает попользоваться его карманом, в этом есть что-то скользкое. Есть. Но раз уж ты согласилась, чего ныть?