Его слова обрадовали Энн.
– Чем бы вы занимались? Если бы война не помешала?
– Я любил путешествовать в разных странах, узнавать местные нравы и тому подобное. Подумывал о карьере дипломата. Когда приехал из Кембриджа, один друг обещал замолвить за меня словечко кому следует. Все бы получилось, но тут война… Война многое изменила, верно?
– Верно, – согласилась Энн. – Вы говорили, что во время войны служили в Северной Африке.
– Да, и я молю бога о том, чтобы никогда больше не видеть столько песка. Ужасное место! Такое не забывается, поверьте. Помню все, что видел и слышал. Даже запахи врезались в память, будь они неладны.
Им принесли еду, что избавило Энн от судорожных попыток придумать тему для разговора, которая не вызовет у Джереми приступ меланхолии или желания выпить еще бокал вина. Его спагетти пахли чудесно, хоть и непривычно, и теперь Энн жалела, что поосторожничала с выбором.
– Вижу, как вы смотрите на мою тарелку. Хотите попробовать?
– Ох, я не умею…
– Очень просто. Дайте мне свою вилку. Видите? Наматываете, как маленький кокон. Будет еще проще, если подставить ложку. Нет, просто откройте рот, иначе запачкаетесь. Ну вот, разве не прекрасно?
Было немного унизительно, что Энн кормят как ребенка, притом на публике, однако спагетти оказались отменными. Вскоре она поняла, что волованы, мокрые и слишком мягкие, значительно уступают спагетти по вкусу.
– Знаю, что вам нельзя рассказывать о работе, – вернулась Энн к беседе. – Секретность и прочее. Но вам интересно то, чем вы занимаетесь? В таком ключе мы ведь можем поговорить?
– Интересно. В высшей степени. Не уверен, что захочу работать там до конца дней, однако сейчас я увлечен. Удалось завязать несколько полезных знакомств. Вас не отталкивает моя вынужденная скрытность?
– Ничуть. Многие люди, напротив, кроме работы ни о чем говорить не способны. А иногда так приятно обсудить что-нибудь другое.
Лишь бы не ее работу, мысленно молилась Энн.
– Согласен. О чем же мы поговорим? Знаю! Лучший фильм, который вы посмотрели в этом году. Не думайте долго. Назовите первое, что пришло в голову.
Это легко.
– «Призрак и миссис Мьюр».
Джереми состроил комичную гримасу.
– Отчего все знакомые мне женщины так любят этот фильм? Романтическая дребедень.
– Значит, дребедень в моем вкусе. – Энн позабавило его презрение к очень хорошему кино. – А вам какой фильм понравился?
– «Тайная жизнь Уолтера Митти», – немедля ответил он.
– Неужели? Я ждала, что вы назовете что-нибудь ужасно серьезное. Или грустное.
– Вы его видели?
– Еще нет. Но подруги смотрели. Говорят, фильм очень смешной.
– Так и есть. Хотя главному герою я от души сочувствую. Представьте: у вас такая скучная жизнь, что приходится применять фантазию, чтобы не сойти с ума. Надо было анонсировать фильм как трагедию.
– Никто бы не пошел смотреть на Дэнни Кея в трагичном амплуа.
– Тут вы правы, – признал Джереми и отправил в рот остатки спагетти. – Вы разобрались со своими волованами? Хотите попробовать пудинг? Или, может, кофе?
– Нет, спасибо, мне лучше поторопиться домой.
– Я не отпущу вас одну!
– На Шафтсбери-авеню есть стоянка такси, вы могли бы проводить меня туда.
– Сию секунду. Только если вы дадите слово пообедать со мной на следующей неделе. – Джереми протянул руку через стол и накрыл ее ладонь своей. Вроде бы не обращая внимания на то, какие у Энн короткие ногти и насколько загрубела ее кожа.
– С удовольствием, – искренне ответила Энн.
Джереми достал карманную записную книжку с золотой тисненой монограммой ДМТ на обложке.
– Я уезжаю ненадолго, но к двадцать первому числу вернусь. Может, встретимся двадцать четвертого? Это среда. Вы позволите мне сводить вас в какое-нибудь приличное место? Я не имею в виду замысловатый ужин в смокингах и вечерних платьях. Просто хороший ресторан с вином, не похожим на воду из трюма. «Куаглино», например. Я пригласил бы вас в свой клуб, но в столовой для дам далеко не так красиво. Кроме того, еда в «Куаглино» вне конкуренции. Готов заехать за вами…
«Куаглино». Даже Энн о нем слышала.
– Мне удобнее добраться самой. Во сколько надо там быть?
– Допустим, в восемь? Или это слишком поздно?
– Нет, вполне подходит.
Джереми оплатил счет, проигнорировав ее предложение внести свой вклад, и проводил Энн до стоянки такси. Повернувшись, она протянула ему руку. Ни к чему большему, еще и на глазах у посторонних, Энн пока не была готова.
– Я прекрасно провел время, – произнес Джереми. – Вы сохранили мою визитную карточку? На всякий случай, чтобы вы могли со мной связаться. Если снова ответит моя сестра, не принимайте близко к сердцу. Перезвоните еще раз попозже, и трубку, скорее всего, возьму я.
– Хорошо. Спасибо за ужин.
Она села в машину и дождалась, пока Джереми захлопнет дверь и отойдет, прежде чем признаться водителю:
– Мне нужно всего лишь до станции метро на Тоттенхэм-Корт-роуд. Простите, что маршрут такой короткий.
– Ничего страшного, милая.
Энн пришла домой к половине девятого. Еще через полчаса появилась Мириам, и они сели на кухне за чаем, чтобы обсудить свои свидания.
– Мы были в трактире рядом с офисом Уолтера. Ему нужно было вернуться на работу, поэтому решили поужинать неподалеку. Ели какие-то ланкаширские горшочки. – Мириам наморщила нос от одного воспоминания. – На вкус не ахти. Надеюсь, твой ужин был получше.
– Да. Мы пошли в итальянское кафе, там вкусная еда, и сам Джереми был очень мил. Только… Не знаю, что и думать. Почему я? Когда я спросила его, в ответ услышала много лестных слов и почти ему поверила.
– Ты говорила, он служил во время войны?
– Да, офицером.
– Может, война так на него повлияла? Или он сам изменился?
– Возможно. Он выглядел растерянно, когда зашла речь о войне. А потом мы болтали о фильмах и Дэнни Кее. И я впервые попробовала спагетти.
Они улыбнулись друг другу. Энн отпила чай, а Мириам, нахмурившись, осматривала заусенец на своем пальце, потом теребила выбившуюся из рукава нитку, потом потерла пятно на чайной ложе. Не похоже на Мириам, образец сдержанности.
– Что случилось? – спросила Энн.
– Ничего. Только… У меня есть идея, и я не знаю, как ее реализовать.
– Еще один бабушкин рецепт? Курица в прошлый раз получилась превосходно. Так что я не против…
– Нет-нет, – прервала ее Мириам, блуждая взглядом по поверхности стола. – Я хочу нарисовать картину. Но я не умею рисовать ни красками, ни карандашом; я не смогу даже правильно описать то, что вижу. А когда закрываю глаза…
– Я так и не научилась рисовать, и все же, едва выдается минутка, я люблю выводить каракули в своем альбоме. Можешь взять у меня бумагу, а еще есть набор цветных карандашей. Можем порисовать здесь, слушая радио.
– Точно? Не хочу потратить твою бумагу впустую.
– И не потратишь, если рисование принесет тебе удовольствие.
Переживания по поводу Джереми улетучились. Энн принесла альбом и карандаши, и они с Мириам сели за рисунки. Вскоре Энн увлеклась наброском платья, вариантом свадебного наряда Дорис, только с короткими рукавами и гирляндами вышивки в пастельных тонах по подолу и лифу. Она очень удивилась, услышав знакомую мелодию, предварявшую выпуск новостей.
– Не могу поверить! Уже десять часов! Пора бы нам…
Мириам отложила карандаш. Она тоже увлеченно рисовала весь последний час, но, неожиданно для Энн, на бумаге появилось не платье и не вышивка. Вокруг стола стояли люди с расплывчатыми лицами, хотя детали комнаты переданы с большой тщательностью. Мужчина во главе стола держал чашу, высоко подняв руки. Все мужчины были в шляпах.
Нет, не в шляпах, а скорее в маленьких круглых шапочках. Глядя на картину, на фоне бубнящего радио, Энн вдруг поняла. Как она раньше не догадалась?
– Это твоя семья?
– Наверное. Я не знала, когда бралась за карандаш, но… Да, это моя семья.
– Они евреи. Ты из еврейской семьи.
– Да.
Энн оторвала взгляд от рисунка и увидела, что красивое лицо подруги побелело.
– Я не имела в виду, что это плохо. Я просто удивилась, только и всего.
– Знаю.
– Почему ты не рассказала? – мягко спросила Энн.
– Не могла. Не в начале знакомства. Надо было удостовериться.
– Что я тебя не возненавижу?
Мириам кивнула.
– Надеюсь, теперь ты понимаешь, что я бы никогда… То есть я вовсе не… Ох, слов не подобрать.
– Все в порядке, – произнесла Мириам, и Энн показалось, что подруга выдохнула.
– О боже! Я столько раз кормила тебя беконом! Почему ты ничего не сказала? Теперь мне неловко.
Мириам слегка улыбнулась, и этого было достаточно, чтобы рассеять мрак, окутавший кухню.
– Не волнуйся. Мои родители были не очень религиозны, мы не следовали строго всем правилам.
Энн снова посмотрела на рисунок.
– А кто этот мужчина с чашей?
– Мой дед. Пока бабушка была жива, каждую пятницу мы ходили к ним в гости. На субботний ужин. Он называется Шаббат. Дедушка произносит кидуш – благословение. В чашу наливалось вино, которое нужно было пригубить, потом все мыли руки, дедушка преломлял хлеб, каждый из нас брал по кусочку и обмакивал в соль. Затем мы ели ужин.
– Бабушкину пятничную курицу?
– Да, она готовила каждую неделю.
– Но ведь ты готовила курицу в субботу. Хотя я не разбираюсь в еврейских традициях, по-моему, по субботам делами заниматься запрещено.
– Верно. Узнай бабушка, что я не соблюдаю Шаббат, она бы не простила.
– А все эти ужасные истории в газетах и кинохрониках? Вот что случилось с твоей семьей?
– Да. – Мириам пристально смотрела на свой рисунок, и Энн почувствовала, что подруга видит на картинке гораздо больше нее.
– Как же тебе удалось выжить?
– Я скрывалась. Я… – Мириам медленно покачала головой, и по ее щеке скатилась слезинка. Энн призвала на помощь всю свою силу воли, чтобы не поддаться инстинкту и не броситься обнимать подругу.