Дэниел заехал без четверти шесть – как выяснилось, костюм с галстуком идет ему не меньше, чем джинсы. До галереи Тейт Модерн они поехали на такси, и водитель по совету Дэниела выбрал длинный путь, чтобы не попасть в пробки. В конце концов такси остановилось у огромного кирпичного здания, больше напоминающего склад или фабрику, чем музей.
Хизер разглядывала фасад галереи и толпившихся снаружи людей, когда заметила гигантские баннеры, свисающие с самой большой стены музея:
МИРИАМ ДАССЕН
РАБОТЫ РАЗНЫХ ЛЕТ
ДО 31 ДЕКАБРЯ
Они обошли здание и добрались до входа в крыло Бойлер-хаус. Хотя до официального закрытия музея оставались считаные минуты, охрана пустила их внутрь, как только Дэниел показал свое приглашение. Работы Мириам выставлялись в зале на третьем этаже, но стойка регистрации находилась двумя этажами выше, в баре для особых гостей.
Прием едва начался, однако собралось уже не меньше сотни человек. Официанты сновали по залу, снабжая гостей закусками и шампанским, несколько детей сидели за столом, уставленным принадлежностями для рисования и тарелками с фруктами и крендельками.
– Дети моего брата, – пояснил Дэниел. – И еще двое незнакомых. Самая маленькая девочка – Ханна, Мими особенно ее обожает.
– Для затворницы у твоей бабушки многовато друзей.
– Да, – согласился он, – но они уважают ее принципы. Даже сотрудники галереи Тейт признали ее право на личную жизнь. Мириам разрешила на приеме сделать лишь несколько фотографий, а видеосъемка вообще запрещена.
– Она будет произносить речь?
Дэниел взял два бокала шампанского у проходящего мимо официанта и передал один Хизер.
– Вроде бы, уточню позднее. Если слишком разволнуется, я всегда могу произнести за нее банальные слова благодарности. Итак, держись, вот моя семья. Выпей шампанского, пока есть возможность.
Через минуту ее представили Саре, матери Дэниела, более молодой и суровой версии Мириам; Натану, его отцу, явно любившему подтрунивать над замешательством сына; Бену и Лорен – брату и невестке; Дэвиду и Айзеку, младшим братьям матери; а также прочим супругам, двоюродным братьям и сестрам, друзьям семьи и названым теткам и дядям.
– Для меня граница между родственниками и друзьями всегда была слегка размыта, – прошептал Дэниел на ухо Хизер.
Некто, предположительно сам Дэниел, рассказал его родителям, братьям и сестрам про бабушку Хизер и ее дружбу с Мириам. Видимо, поэтому многочисленная родня не приставала к Хизер с расспросами, обойдясь соболезнованиями в связи со смертью Нэн и вежливыми фразами. Они наверняка заметили, что Дэниел держал ее за руку, заходя в зал, и что он постоянно поглядывал на Хизер, удостоверяясь, все ли с ней в порядке, не застряла ли она в ловушке утомительной беседы. Заметили – и не подавали виду.
Дэниел увлек Хизер на террасу, чтобы полюбоваться Темзой и собором святого Павла, и там они нашли Мириам. Она разговаривала с парой девушек, и Дэниел обнял одну из них, прежде чем представить:
– Хизер, это моя кузина Натали и ее подруга Ава. Благодаря их экзамену мы смогли съездить во дворец вместе с Мими.
Потрясающее пальто Мириам, расшитое переплетенными лентами всех мыслимых цветов, было создано либо ею самой, либо каким-то парижским кутюрье. Хизер поцеловала Мириам в обе щеки и стала слушать рассказы Натали и Авы о летних курсах в университете, временами отвлекаясь на впечатляющий вид с террасы.
Через десять или пятнадцать минут к Мириам подошел сотрудник музея и предложил ей, если она желает, обратиться к гостям. Дэниел с улыбкой взял бабушку под руку и повел в галерею.
Когда Мириам взяла микрофон и встала в центре зала, все замолчали, и даже дети притихли.
– Добрый вечер! Я не стану утомлять вас речами. Ни для кого не секрет, что я привыкла высказываться через свои работы. Порой, однако, молчание истолковывают как невежливость, поэтому я благодарю вас за дружбу и любовь. Я очень польщена, что мои работы выставлены в одном из величайших художественных музеев мира.
Мириам поблагодарила организаторов выставки, своих детей и их семьи, а затем ненадолго замолчала. Ее глаза сияли.
– Я всегда старалась не выделять никого из детей и внуков, но сегодня мне хочется произнести слова особой благодарности, если позволите. Я стою здесь сейчас благодаря моему внуку Дэниелу Фридману. Нет, мой милый мальчик, не отпирайся. Я буду хвалить тебя, нравится тебе или нет. Мой Дэниел – искатель истины, историк, и в этом отношении он следует по стопам моего любимого Уолтера. Именно Дэниел убедил меня дать интервью о своей жизни, хотя ему потребовалось время, чтобы одержать эту победу. – Здесь гости понимающе засмеялись. – Как только он получил мое согласие, Дэниел взял меня за руку, и я рассказывала ему о давно потерянных друзьях и родственниках.
Мириам вытерла глаза платком и, дождавшись, пока стихнут аплодисменты, жестом поманила к себе Хизер.
– Да-да, ты, ma belle. Встань рядом со мной. – Она взяла Хизер за руку. – Это моя подруга Хизер Маккензи. Много лет назад я дружила с ее бабушкой Энн Хьюз. Когда я приехала в Англию в сорок седьмом, никого здесь не зная, не имея друзей, Энн приютила меня, стала первой моей подругой. Она поддерживала меня, когда я впервые задумалась о вышивках «Vél d’Hiv». Она увидела во мне художника даже раньше, чем я сама. Она была настоящим другом, и я горько жалею о нашей разлуке. Поэтому я хочу поблагодарить тебя, Хизер, за то, что разыскала меня, и за то, что была рядом сегодня.
С этими словами Мириам вернула микрофон сотруднице музея и распахнула объятия для маленькой Ханны. Хизер медленно отошла в сторону и, сославшись на жажду, сбежала от любопытного гостя.
– Простите, – обратилась она к официанту, – как мне попасть на выставку? По этой лестнице?
– Да. Два этажа вниз, потом следуйте указателям.
Она поспешно спустилась на третий этаж и направилась прямо в галерею, в дальний конец выставочного пространства, к вышивкам «Vél d’Hiv». Не считая охранника в углу, здесь было безлюдно, стояла тишина.
Пять вышитых панно, примерно по шесть футов в ширину и девять в высоту, висели на стенах по периметру комнаты. Вышивки освещались яркими лампами, остальная часть галереи тонула в тени. Стены были пусты, за исключением единственной строчки текста рядом с каждым панно и пары вводных абзацев на небольшом стенде.
Хизер подошла к первому панно, «Un dîner de Chabbat». Субботний ужин. Шаббат. Семья из нескольких человек собралась вокруг стола, уставленного снедью, старший из мужчин держит в руках серебряную чашу. Невероятно яркая вышивка будто светилась изнутри, на искусно прорисованных лицах сияла радость.
Хизер перешла ко второй работе, «Le Rassemblement». Облава. Нескольких людей с первого панно винтовками толкали в спины, они шли по узкой улочке. Их мучители носили форму, больше похожую на полицейскую, но у некоторых на куртках и шапках виднелись нацистские эмблемы. На конвой глазели прохожие по обе стороны дороги: мужчины, женщины и дети с пустыми лицами.
Внимание Хизер привлекла фигура в центре панно. Женщина с субботнего ужина оглядывалась назад, подняв руку, будто хотела дотянуться до кого-то и предостеречь. Хизер вдруг поняла, что эта вышивка лишена цвета, почти монохромная по сравнению с первым панно. Мир потускнел, стал грязно-серым, коричневым, черным, и лишь тревожная желтизна звезд Давида на пальто арестантов выделялась из общей палитры.
Третья работа, «Le Vélodrome d’Hiver». Велодром д’Ивер. Огромный каплевидный стадион, его трибуны и поле заполнены тысячами людей. На заднем плане – смутные силуэты, но люди впереди прорисованы до мельчайших деталей. Каждым стежком, каждым цветовым переходом Мириам Дассен показывала их изнеможение, голод, страх.
Хизер вновь узнала фигуры в центре панно: пожилой мужчина, молодая женщина и второй мужчина, выше остальных, его глаза потемнели от горя. Он обнимает своих близких, склонившись над ними, пытаясь защитить.
«Le Voyage à l’est». Путешествие на восток. Четвертую вышивку пересекал длинный поезд, его дальние вагоны тонули во мраке. Бесконечная вереница вагонов, не для людей, а для скота. Решетчатые деревянные стенки такого же цвета, как окружающая бесплодная пустыня. Хизер не могла заглянуть внутрь вагона, но будто кожей чувствовала, что там живые, чувствующие, страдающие люди.
Наконец – «Au-delà». Потустороннее. Панно источало столь яркие краски по сравнению с блеклыми предшественниками, что Хизер невольно заморгала, как от солнечного света. На переднем плане стояла каменная арка, увитая пышными розами в полном цвету. Позади, держась за руки и удивленно озираясь, шагали люди. Вокруг них был сад, напомнивший Хизер клумбы Нэн, только здесь сад был гораздо больше и запущеннее, и каждый лепесток, листочек или ветка в нем – совершенны в своей красоте.
Посреди зала стояла скамейка. Хизер села на нее и смотрела на вышивки, поворачиваясь к ним по очереди. Невозможно отвести глаз.
– Уже нашла ее? – Голос Мириам. Откуда она узнала, что Хизер придет сюда?
– Я никого не искала. Просто пришла посмотреть на вышивки.
– Что думаешь?
– Думаю, что, даже если просижу тут несколько дней, вряд ли смогу все понять.
Хизер внутренне сжалась, чувствуя, что дала неубедительный ответ. Об этих панно написаны целые книги, а она?.. Однако Мириам кивнула. Будто одобрила слова Хизер.
– Спасибо. Я спрашивала про Энн. Ты уже нашла ее? На первом панно.
– Правда?
Хизер подошла к «Ужин. Шаббату» и изучила лица людей.
– Это она? Женщина в центре? Не могу поверить, что не заметила раньше.
– Ну, ты не видела Энн в юности.
– Верно. Я вечно забываю, что у нее были рыжие волосы. Я помню Нэн уже седой.
– Для меня она – член семьи, как и еще несколько друзей. Они стали мне семьей, когда мои близкие погибли.
Хизер смотрела на вышивку и безуспешно боролась с подступившей печалью.