– Мне бы хотелось, чтобы Энн это увидела. Она бы притворилась смущенной, но втайне гордилась бы.
– Да. Сядь рядом, дорогая. Мне есть что тебе рассказать и что передать. Времени у нас немного, скоро придут остальные.
– Позвольте сначала задать вопрос? Даже два вопроса. Иначе не успокоюсь.
– Хорошо.
– Прежде всего, знаете ли вы, как звали мужчину, с которым встречалась Энн? То есть моего деда.
Последовала долгая пауза.
– Джереми. – Голос Мириам полон презрения. – Не помню его фамилию.
– Как он выглядел?
«Только бы не как мама, – молилась Хизер. – Только бы не как я».
– Я видела его лишь однажды. Высокий, светловолосый. С голубыми глазами. Впрочем, такое описание слишком… как бы это сказать? Слишком поверхностное.
– Она любила его?
– Поначалу, думаю, она им увлеклась. Возможно, Энн думала, что любит. Но это длилось недолго. Особенно после того…
– После чего?
На лице Мириам появилась неуверенность.
– Он причинил ей боль. Очень сильную боль.
– Представляю, как она переживала.
При мысли о том, что кто-то обидел Нэн, у Хизер разрывалось сердце. Пусть это случилось много лет назад, пусть даже Нэн уже нет в живых. Какой же засранец этот Джереми!.. Хизер всегда занимала сторону бабушки.
– Энн была сильной женщиной. Никогда не слышала, чтобы она жалела себя. Никогда.
– Поэтому она уехала? Потому что забеременела?
– Да. Она не придумала другого способа защитить своего ребенка. В те дни внебрачный ребенок считался клеймом позора, и Энн не могла вынести даже мысли о том, что ее ребенок будет страдать от насмешек. Поэтому она уехала в Канаду. Мы попрощались, и больше я никогда ее не видела.
– Как вы справились? Она ведь была вам лучшей подругой.
– Я знала, что все к лучшему. По крайней мере, тогда я так думала.
– Разве вам не хотелось снова ее увидеть?
– Конечно, хотелось! Я ужасно скучала. Увы, годы летят быстро, и однажды я поняла, что будет тяжело начинать заново. Полагаю, она чувствовала то же самое.
– Ясно.
На самом деле Хизер далеко не все было ясно. Прежде всего потому, что Мириам рассказала лишь часть истории. Как этот Джереми обидел Нэн? Причинил боль – значит, разбил ей сердце, задел ее чувства? Или Мириам говорила буквально? От одной мысли об этом у Хизер скрутило живот.
– Как насчет второго вопроса?
– Ах да. Я постараюсь сформулировать кратко. Меня недавно уволили, и теперь я хочу попробовать себя в чем-то новом.
– Ты ведь журналист? Прямо как мой Уолтер.
– Я бы не посмела сравнивать себя с таким человеком. Мне очень лестно.
– Ты хочешь остаться в журналистике?
– Вероятно, да. Я потеряла место в журнале и наконец задумалась о том, чем по-настоящему хочу заниматься. Я хочу писать о том, что для меня важно. Хочу написать о работе Нэн у Хартнелла. О том, каково быть вышивальщицей и создавать свадебное платье для королевы. Только расспросить Нэн я уже не могу, и у меня нет других очевидцев, кроме…
– Меня.
– Да. Знаю, что вы не даете интервью, и я уважаю вашу позицию. Но без вас ничего написать не получится.
Мириам коснулась рук Хизер.
– Разумеется, я тебе помогу. Именно это я и хотела тебе сообщить.
– Дэниел уже все рассказал?
– Да. Просил пойти тебе навстречу. Такой чуткий мальчик!
– Вы не против вспомнить свою работу у Хартнелла? Раньше вы не говорили об этом в интервью.
– Ты не поверишь, но говорила. Несколько раз, в первых интервью, когда только стала известной. Но людям, точнее мужчинам, которые задавали мне вопросы, было наплевать. Им требовался феникс, восставший из пепла войны, а многолетняя работа вышивальщицей не похожа на мгновенный успех. Впрочем, вскоре я и вовсе перестала давать интервью.
– Даже несмотря на то что были замужем за маститым журналистом?
– Даже несмотря на это.
– Разве вы не хотели рассказать, как все было на самом деле?
– Я рассказала. Все до последнего слова – в моих работах.
Они посидели в тишине. Хизер понемногу успокаивалась, когда вдруг почувствовала укол тревоги.
– Как вы думаете, Нэн не была бы против? Я не стану вдаваться в подробности ее личной жизни. Не стану писать об этом Джереми и о побеге из Англии. Если я напишу только о вашей дружбе, о вашей работе над платьем?
– Она ведь сама оставила тебе вышивки, верно? Хранила их годами и оставила тебе. Если бы она действительно хотела забыть о работе у Хартнелла, думаю, Энн давно бы уничтожила вышивки.
– Но она их сохранила.
– Она хотела, чтобы именно ты заглянула в приоткрытую дверь. И ей, и остальным девушкам, трудившимся над платьем, давно пора получить признание. И я тебе в этом помогу.
– Спасибо.
У Хизер срывался голос – от облегчения и, похоже, радости. Наконец у нее будет возможность узнать больше о Нэн, о ее жизни и работе. Мириам похлопала Хизер по руке, а затем потянулась за сумочкой.
– У меня для тебя кое-что есть. Помнишь веточки белого вереска, которые Энн придумала добавить на шлейф? Вот образец, который она сделала для месье Хартнелла. Храни.
С этими словами Мириам вынула из сумки небольшой сверток и вручила его Хизер. Внутри, под несколькими слоями папиросной бумаги, лежал шелковый квадрат размером с салфетку, а на нем – веточка вереска, вышитая жемчугом и бисером. Такой вереск Хизер видела у Нэн в саду.
– Помню, как Энн рассказывала месье Хартнеллу о своей задумке, – произнесла Мириам с нежностью. – Ее вдохновил горшочек с белым вереском, подарок королевы – то есть матери нынешней королевы. Наверное, Энн забрала его с собой в Канаду.
– Да, и он разросся по всему саду. Когда Нэн продала дом, мы с мамой забрали отросток того вереска.
– Он еще цветет? – удивилась Мириам. В ее глазах стояли слезы.
– Еще как цветет! Хотите, я и вам пришлю отросток? Хотя, наверное, нарушу какие-нибудь законы.
– Не нужно. Знать, что вереск цветет где-то… О, Хизер, этого мне достаточно!
– 28 –Энн3 декабря 1947 г.
Энн сделала так, как предлагала Мириам, и пошла к врачу, чтобы подтвердить беременность. К доктору Ловеллу она ходила всю жизнь. Он с заботой отнесся к ее родителям, болеющим перед кончиной, он утешал Энн и Милли, когда погиб Фрэнк. Энн надеялась, доктор Ловелл поймет ее и посочувст- вует.
Она ошиблась.
– Что сказала бы ваша мать, узнав о вашем позоре?.. Вот что происходит, когда девица забивает себе голову новомодными идеями! Я всегда знал, что такая работа ни к чему хорошему не приведет.
Выдержав десять минут подобных оскорблений, Энн вышла из кабинета врача с колотящимся сердцем и – все же – высоко поднятой головой.
Она отправилась на почту, потому что полночи сочиняла письмо для Милли и не отправила его раньше лишь из-за призрачной надежды, рухнувшей пятнадцать минут назад.
Короткое послание уместилось на одном листе обычной бумаги. Ушло авиапочтой.
Дорогая Милли!
Надеюсь, у тебя все хорошо и ты не замерзла суровой канадской зимой. Пусть неожиданно, однако я решила эмигрировать. Как тебе известно, у меня есть небольшие сбережения, но, когда я приеду, мне нужно будет где-то остановиться. Вряд ли я смогу позволить себе гостиницу. Как думаешь, твои братья не станут возражать против такой гостьи? Все объясню при встрече, но уверяю тебя, я здорова, счастлива и знаю, что поступаю правильно.
С любовью, твоя подруга и сестра,
Прошла неделя, потом еще одна, и Энн начала опасаться, что ответа от Милли не получит. Беременность пока была незаметна, но пояса юбок все туже давили на живот. Вскоре кто-то из знакомых это заметит, и тогда узнают все.
Телеграмма от Милли пришла через три недели после того, как Энн отправила письмо. Был канун Рождества, они с Мириам ждали Уолтера, чтобы поехать в дом его друзей в Эденбридже.
Раздался стук в дверь, затем Энн услышала, как в почтовом ящике зашуршала бумага, и побежала в прихожую.
Телеграмма в конверте. Из Канады. У Энн так тряслись руки, что она чуть не порвала бланк телеграммы, извлекая его из конверта.
ДОРОГАЯ ЭНН ПРОСТИ ДОЛГО НЕ ОТВЕЧАЛА ТВОЕ ПИСЬМО ПОЛУЧИЛА ВЧЕРА. Я НЕ ПРОТИВ. ПРИЕЗЖАЙ СКОРЕЕ. ЧЕРЕЗ ГАЛИФАКС ПОТОМ ПОЕЗДОМ ДО ТОРОНТО. СООБЩИ КОГДА КУПИШЬ БИЛЕТЫ. ЖДУ С НЕТЕРПЕНИЕМ. С ЛЮБОВЬЮ МИЛЛИ– Что там написано? – с тревогой спросила Мириам.
– Милли ждет меня.
Снова стук в дверь. Наверное, приехал Уолтер. Однако Мириам все еще вглядывалась в бледное лицо Энн.
– Ты в порядке?
Нет причин плакать – пришли хорошие новости, скоро Рождество. Энн подняла глаза, встретила вопросительный взгляд Мириам и попыталась улыбнуться.
– Все хорошо. Просто я волновалась, что Милли откажет. Или что не сможет меня приютить.
– Твоя Милли обязательно поможет. Судя по ее письмам, Канада прекрасное место. Холодное, но прекрасное.
По дороге в Эденбридж Уолтер с помощью Энн объяснял Мириам английские рождественские традиции. Здравицы, крекеры, бумажные шляпы, обращение короля по радио, рождественское дерево с гирляндами и игрушками и, конечно, пудинг, пропитанный бренди.
Им с Мириам выделили отдельную комнату, Энн долго-долго укачивала на руках малышку Викторию, а утром их ждали заботливо приготовленные Руби носки с подарками. Были мгновения, когда Энн забывала о своей беде и заражалась от остальных весельем. Лишь на секунду, но этого было достаточно. Должно было быть достаточно.
Двадцать девятого декабря Энн купила билет в Канаду, оставив свой скромный сберегательный счет почти пустым. Тридцатого декабря она поговорила с мисс Дьюли.
Энн дождалась конца дня, когда все разошлись по домам, усадила мисс Дьюли напротив себя и сообщила ей, что эмигрирует в Канаду. Она объяснила, что очень скучает по невестке и хочет повидать мир. Утверждала, что в Канаде трудолюбивая молодая женщина вроде нее может многого добиться.