немедленно отвести эту ведьму в тюрьму! А теперь иди исполняй, или я позабочусь о том, чтоб тебя уволили!
Престон уже произвёл сильнейшее впечатление на Тиффани, но теперь он заслужил медаль, никак не меньше.
— Не могу, — бодро заявил он, — а всё из-за хариуса с усатым карпом. Сержант мне про хариуса всё обсказал подробно. Ну, знаете, хариус? Хариус карп-ус*. Это значит, никого нельзя просто так взять и запереть в тюрьму, если они закона не нарушили. Хариус карп-ус. Там всё прописано чёрным по белому. Хариус карп-ус, — услужливо повторил он.
Подобное неповиновение ввергло герцогиню не просто в ярость — её сковал гипнотический ужас. Этот прыщеватый мальчишка в доспехах с чужого плеча дерзит ей, бросаясь какими-то дурацкими словами. Никогда прежде такого не случалось. Это как столкнуться с говорящей лягушкой. Очень любопытно, кто бы спорил, но рано или поздно говорящую лягушку придётся раздавить.
— Изволь сдать доспехи и оружие и тотчас же покинуть этот замок, тебе ясно? Ты здесь больше не служишь. Ты уволен, и я непременно позабочусь о том, чтобы в стражу тебя больше никуда не приняли, молодой человек.
Престон покачал головой.
— Не выйдет, ваша светлость миледи. А всё из-за хариуса с усатым карпом. Сержант мне так и сказал: «Престон, держись хариуса с карпом. Хариус карп-ус — твой лучший друг. Хариус карп-ус обязателен к соблюдению — стой на этом, и не прогадаешь».
Герцогиня злобно зыркнула на Тиффани, а поскольку молчание девушки, похоже, раздражало её куда больше, чем любые слова, юная ведьмочка улыбнулась и ничего не сказала, в надежде, что герцогиня лопнет от злости. Но вместо того герцогиня предсказуемо обрушилась на Престона.
— Как ты смеешь мне перечить, прохвост! — Она занесла блестящую трость с набалдашником. Но трость словно застряла на полпути.
— Вы его не ударите, мадам, — невозмутимо произнесла Тиффани. — Если попытаетесь, я сделаю так, что у вас рука сломается. В этом замке людей бить не принято.
Герцогиня зарычала, дёрнула трость, но ни трость, ни рука с места не сдвинулись.
— Спустя минуту трость освободится, — промолвила Тиффани. — Но если вы ещё раз попытаетесь кого-нибудь ударить, сломаю её надвое. Пожалуйста, примите к сведению, это не предупреждение — это предсказание.
Герцогиня попробовала испепелить Тиффани взглядом, но, видимо, в лице девушки читалось нечто такое, перед чем спасовала даже герцогинина упрямая дурость. Пальцы разжались — и трость упала на пол.
— Ты обо мне ещё услышишь, сопливая ведьма!
— Просто ведьма, мадам. Просто ведьма, — поправила Тиффани. Герцогиня, напыжившись, стремительно вышла из зала.
— У нас будут неприятности? — тихо спросил Престон.
Тиффани дёрнула плечом.
— Я позабочусь, чтобы у тебя их не было, — заверила она. И добавила про себя: «Сержант тоже вступится. Я его заставлю». Девушка обвела глазами зал: любопытные слуги поспешно отворачивались, словно в страхе. «Это же ненастоящая магия, — думала Тиффани. — Я просто стояла на своём и не сдавала позиций. Ни за что нельзя сдавать позиции, потому что они же твои».
— Я всё ждал, что ты превратишь её в таракана и раздавишь каблуком, — задумчиво произнёс Престон. — Я слышал, ведьмы такое умеют, — с надеждой докончил он.
— Что ж, я не скажу, что это невозможно, — отозвалась Тиффани. — Но ни одна ведьма так делать не станет. Кроме того, тут есть проблемы чисто практического свойства.
Престон понимающе кивнул.
— Ну да, конечно, — рассуждал он. — Во-первых, разная масса тела, из чего следует, что либо получится один громадный таракан ростом с человека, и он, как мне кажется, рухнет под собственной тяжестью, либо десятки или даже сотни крошечных человекообразных тараканчиков. Но, мне кажется, беда в том, что мозг у них не заработает как надо; хотя, конечно, если правильно подобрать заклинания, наверное, можно все лишние куски человека, которые не влезли в таракана, сложить с помощью магии в большое ведро, чтобы тараканы могли снова ими воспользоваться, когда им надоест быть маленькими. Опасность в том, что однажды, чего доброго, ведро забудут накрыть крышкой, а мимо пробежит голодная собака. Вот это будет незадача. Прости, я что-то не так сказал?
— Э-э, да нет, — помотала головой Тиффани. — Хм, Престон, а тебе не кажется, что для стражника ты слишком умный?
Престон пожал плечами.
— Ну, ребята считают, что я вообще ни на что не гожусь, — жизнерадостно отозвался он. — Они думают, если ты способен произнести слово «эвфемизм», с тобой явно что-то не так.
— Но, Престон… я вижу, ты очень сообразителен и достаточно эрудирован, чтобы знать, что такое «эрудированный». Зачем ты то и дело притворяешься идиотом — ну, эта твоя «доктрина» и «хариус карп-ус»?
Престон усмехнулся.
— Я, к сожалению, родился умником, госпожа, так что быстро усвоил, что умничать — идея не из лучших. Неприятностей не оберёшься.
Прямо сейчас Тиффани решила, что не лучшая из идей — это задержаться в парадном зале ещё хоть на минуту. Вряд ли эта кошмарная особа сможет сильно навредить им — ведь правда не сможет? Но Роланд в последнее время ведёт себя так странно, как будто они никогда не были друзьями, как будто он верит всем обвинениям против неё… Раньше он таким никогда не был. Ну да… он скорбит об отце, но он просто… сам на себя не похож. А теперь ещё эта жуткая старая перечница побежала докучать ему, пока Роланд прощается с отцом в холодной усыпальнице, пытаясь найти и произнести слова, для которых раньше так и не нашлось времени, пытаясь искупить затянувшуюся немоту, пытаясь вернуть прошлое и гвоздями приколотить его к настоящему.
Все так делают. Тиффани часто приходилось дежурить у смертного ложа; иногда бывало почти весело, когда какой-нибудь славный старикан мирно сбрасывал с плеч бремя лет. Но порою всё завершалось трагично; Смерти приходилось нагнуться, чтобы собрать свою дань; а порою, ну, обыкновенно — печально, но ожидаемо, словно огонёк мигнул и погас в небе, усыпанном звёздами. А Тиффани всё размышляла про себя, заваривая чай, утешая осиротевших, выслушивая душераздирающие истории о старых добрых временах: люди всегда сокрушались, что не успели договорить каких-то важных слов, а теперь вот поздно. Наконец Тиффани решила, что в прошлом этих слов просто не было, а возникали они только здесь и сейчас.
— А что ты думаешь о слове «дилемма»?
Тиффани вытаращилась на Престона во все глаза.
В мыслях её по-прежнему теснились невысказанные кем-то слова.
— Что такое ты спросил? — нахмурилась она.
— Слово «дилемма», — услужливо повторил Престон. — Когда ты произносишь это слово, не представляется ли тебе, будто это дремлет, свернувшись кольцом, медно-красная змея?
«В такой день кто угодно, кроме ведьмы, отмахнулся бы от этого вопроса, как от несусветной глупости, а значит, я не отмахнусь», — подумала про себя Тиффани.
Престон был одет хуже всех в замковой страже: с новенькими всегда так. Ему выдали кольчужные штаны все в дырках[30]: эти штаны, вопреки всему, что мы знаем о моли, заставляли заподозрить, что моль и сталь тоже проедает. Ему, не кому другому, выдали шлем, который, независимо от размеров головы, всегда сползал вниз, так что оттопыривались уши; а в придачу он унаследовал ещё и нагрудник кирасы, пробитый в стольких местах, что эта деталь доспехов очень пригодилась бы на кухне — процеживать суп.
Зато зоркий взгляд Престона всё подмечал — настолько, что люди начинали чувствовать себя неуютно. Престон смотрел по сторонам. Действительно смотрел — смотрел так внимательно, что все стороны наверняка чувствовали себя обсмотренными должным образом. Тиффани понятия не имела, что происходит у юноши в голове, но мыслям там явно было тесно.
— Ну, по правде сказать, о слове «дилемма» я никогда не задумывалась, — медленно проговорила Тиффани, — но да, ощущается в нём что-то металлическое и скользкое.
— Я люблю слова, — признался Престон. — Вот, например, «прощение» — правда, уже одно его звучание передаёт смысл? Как будто шёлковый платок мягко падает на пол? А взять, допустим, «шушуканье»: сразу представляются обсуждаемые шёпотом заговоры и мрачные тайны… Прости, что-то не так?
— Да, сдаётся мне, что-то и в самом деле не так, — отозвалась Тиффани, вглядываясь в обеспокоенное лицо юноши. «Шушуканье» было её любимым словом; но до сих пор она не встречала никого, кто бы хоть раз его произнёс. — Престон, почему ты служишь в страже?
— Овцы мне не слишком нравятся, для пахаря у меня силёнок маловато, в портные я не гожусь — руки не из того места растут, и в матросы идти не хочу — боюсь утонуть. Мама научила меня читать и писать, хоть отец и возражал, а поскольку это означало, что к нормальной работе я теперь непригоден, меня отрядили в послушники к священникам Омнианской церкви. Там жилось неплохо: я столько интересных слов узнал! Но меня выгнали за то, что слишком много вопросов задавал, вроде: «Это взаправду, что ли?» — Престон пожал плечами. — Вообще-то в страже мне нравится. — Он вытащил из нагрудника книгу (в этот нагрудник, пожалуй, вместилась бы небольшая библиотека). — Если не попадаться на глаза, то читать можно сколько влезет, а метафизика — прелюбопытная штука.
Тиффани заморгала.
— Боюсь, Престон, здесь я тебя не совсем понимаю.
— Правда? — удивился юноша. — Ну, например, на ночном дежурстве, когда кто-нибудь приближается к воротам, я должен спросить: «Кто идёт, друг или враг?» На что правильным ответом будет «да».
Тиффани потребовалась целая минута на то, чтобы осмыслить услышанное. Она начинала понимать, почему у Престона того гляди возникнут проблемы с работой. А тот как ни в чём не бывало продолжал:
— Дилемма состоит в том, что если человек скажет: «Друг», как знать, может, он лжёт. Но ребята, которым приходится по ночам выходить за ворота, преизобретательно придумали свой собственный шибболет* для ответа на мой вопрос, а именно: «Престон, да отложи ты, наконец, книгу и впусти нас сейчас же!»