— Что такого смешного я сказала?
— На самом деле ничего смешного, ровным счётом ничего, но оно по-своему печально и странно, — отозвался Жаб. — «Странно» в данном случае подразумевает смешанные чувства. Этот молодой человек выдвигает против тебя обвинения, которые, если будут доказаны, обернутся для тебя смертным приговором в большинстве городов и стран этого мира, и однако ж ты не хочешь доставлять ему неудобств?
— Это всё сантименты, я понимаю, но герцогиня его постоянно подзуживает, а девчонка, на которой он собрался жениться, та ещё плакса… — Тиффани умолкла на полуслове. На каменной лестнице, той, что вела в подземелье из парадного зала, послышались шаги — причём явно не тяжёлая поступь подбитых гвоздями сапог замковой стражи.
Это была Летиция — наречённая невеста, вся в белом и вся в слезах. Она вцепилась в решётку камеры и с плачем повисла на ней — не рыдая в голос, нет, но то и дело всхлипывая, шмыгая носом и шаря в рукаве в поисках кружевного платочка, уже и без того мокрого насквозь.
Девушка даже глаз не поднимала на Тиффани — просто плакала в её сторону:
— Мне так стыдно! Прости меня, прости! Что ты теперь обо мне подумаешь?
В таких случаях, именно в таких, понимаешь, как невыгодно быть ведьмой. Вот перед нею стоит особа, которая самим фактом своего существования одним непрекрасным вечером заставила Тиффани задуматься, а не повтыкать ли булавок в восковую куклу. Нет, делать этого Тиффани, конечно, не стала, потому что делать такое нельзя, потому что ведьмы такого крайне не одобряют, потому что это жестоко и опасно, а главным образом потому, что булавок под рукой не нашлось.
И теперь это никчёмное создание в полном отчаянии и плачет так безутешно, что и скромность, и достоинство — всё смыто бесконечным потоком липких слёз. Как же им не смыть заодно и ненависть? И, по правде говоря, ненависти-то почти и не было, скорее обида. Тиффани всегда знала, что знатной дамы из неё не выйдет, ведь без длинных золотых локонов — никак. Это противоречит всем законам волшебных сказок. Просто ей, Тиффани, непросто оказалось с этим вот так сразу взять и примириться.
— Я не хотела, не хотела, чтобы так вышло! — давилась рыданиями Летиция. — Мне стыдно, мне так стыдно! Я сама не знаю, что на меня нашло! — А слёзы всё бежали и бежали по дурацкому кружевному платью, и — о нет! — на безупречном носике повисла безупречная сопля.
Тиффани, словно загипнотизированная, в ужасе наблюдала, как рыдающая девушка с шумным бульканьем высморкалась, и — о нет, только не это, она ведь этого не сделает, правда? Ещё как сделает! Сделает-сделает… Летиция отжала насквозь промокший платок на камни, уже и без того отсыревшие от нескончаемых слёз.
— Послушай, наверняка не всё так плохо? — откликнулась Тиффани, пытаясь не слушать, как на пол с мерзким чваканьем падают капли. — Если только ты перестанешь рыдать хоть на минуту, мы попробуем всё уладить, в чём бы это всё ни заключалось, правда.
Слёзы хлынули пуще, и ещё подключились самые настоящие, давно вышедшие из моды рыдания, такие, каких в обычной жизни никто и никогда не слышал — ну, по крайней мере, вплоть до сего момента. Тиффани знала: когда люди плачут, они говорят «буу-ху-хуу», по крайней мере, так этот звук передаётся в книгах. Но в обычной жизни никто и никогда не говорит «буу-ху-хуу». А вот Летиция именно так и рыдала, и брызги разлетались во все стороны. Но не только брызги: Тиффани уловила ещё и разлетающиеся проговорки, и прочла их, очень даже отчётливые, пусть и немного хлюпкие, и сохранила в памяти.
«Вот, значит, как?» — подумала она. Но не успела она и слова вымолвить, как на лестнице снова послышались торопливые шаги. Вниз сбежали Роланд, герцогиня и один из стражников, а следом поспешал Брайан: явно недовольный тем, что по его родным каменным ступеням топочут чужие стражники, он тоже рвался внести свой вклад в очередное топотание.
Роланд, поскользнувшись на отсыревшем камне, обнял Летицию, недвусмысленно давая понять, что защитит её от любой опасности; та хлюпнула и выжала из себя ещё немного влаги. Герцогиня грозно нависла над юной четой, так что стражникам нависать было уже негде, и они довольствовались тем, что пепелили друг друга взглядами.
— Что ты с ней сделала? — загремел Роланд. — Как ты её сюда заманила?
Жаб откашлялся, и Тиффани бесцеремонно пнула его носком башмака.
— Молчи, ты, амфибия, — прошипела девушка. Он, конечно, её адвокат, но если герцогиня увидит, что за юридической консультацией Тиффани обращается к жабе, будет только хуже.
Однако, не увидев Жаба, герцогиня взбеленилась ещё пуще:
— Ты слышал? Да её наглости предела нет! Она назвала меня амфибией!
Тиффани уже собиралась сказать: «Я не про вас, я про другую амфибию», но вовремя прикусила язык. Она села, незаметно прикрыв Жаба соломой, и обернулась к Роланду:
— На какой из вопросов мне не ответить первым?
— Мои люди заставят тебя заговорить! — бросила герцогиня из-за плеча Роланда.
— Говорю я и так, спасибо, — отозвалась Тиффани. — Наверное, она пришла просто… позлорадствовать, но… тут всё поплыло.
— Она ведь отсюда не выберется, правда? — уточнил Роланд у сержанта.
Сержант лихо отсалютовал.
— Нет, сэр. Ключи от обеих дверей у меня, вот тут, в кармане, сэр. — Он самодовольно глянул на герцогининого стражника, всем своим видом показывая: «А вот некоторым задают очень важные вопросы и получают быстрые и чёткие ответы, так-то!»
Всё испортила герцогиня, заявив:
— Он дважды обратился к тебе «сэр», а не «милорд», Роланд. Ты не должен терпеть подобную фамильярность от представителей низших сословий. И я тебе об этом уже говорила.
Тиффани охотно пнула бы Роланда в задницу за то, что не одёрнул гостью. Брайан учил его ездить верхом, и фехтовать на мечах, и охотиться. Наверное, Брайану следовало заодно поучить баронского сына хорошим манерам.
— Прошу прощения, а мне здесь до скончания века сидеть? — резко осведомилась она. — Если так, то мне понадобятся чистые носки, пара запасных платьев и несколько сменных неназываемых.
Услышав про «неназываемые», молодой барон сконфузился не на шутку. Но тут же взял себя в руки.
— Мы, эгм… то есть я, эгм… считаю, что тебя необходимо держать под строгим надзором, хотя и в гуманных условиях, там, где ты не сможешь никому причинить вреда, вплоть до свадьбы. В последнее время ты то и дело оказываешься в центре всевозможных бедствий. Мне страшно жаль.
Тиффани не рискнула открыть рот, потому что после такого помпезно-идиотского заявления расхохотаться было бы просто невежливо.
— Мы создадим тебе все удобства и, разумеется, выгоним коз, если хочешь, — продолжал Роланд, пытаясь изобразить улыбку.
— Если вам всё равно, я бы предпочла, чтобы козы остались, — ответила Тиффани. — Мне начинает нравиться их общество. Вопрос можно?
— Да, конечно.
— Прялки, надеюсь, здесь ни при чём? — полюбопытствовала Тиффани. В конце концов, куда ещё может завести этот глупый разговор?
— Что? — оторопел Роланд.
Герцогиня торжествующе расхохоталась.
— Да-да, разумеется, эту самоуверенную, дерзкую барышню хлебом не корми, дай похвастаться своими коварными планами! Роланд, сколько у нас в замке прялок?
Юноша вздрогнул — как всегда, когда к нему обращалась будущая тёща.
— Эгм, не знаю. Кажется, одна есть у экономки, потом в башне всё ещё стоит мамина прялка… наверное, найдётся ещё несколько. Отец любит… любил, чтобы все были при деле. И… ну, право, не знаю.
— Я прикажу слугам обыскать замок и уничтожить прялки все до единой! — заявила герцогиня. — Я выведу негодяйку на чистую воду! Можно подумать, кто-то не знает сказку про злую ведьму и прялку! Стоит уколоть палец — и мы все заснём на сто лет!
Летиция, до сих пор шмыгавшая носом, пробормотала:
— Мама, ну ты же никогда не позволяла мне даже притронуться к прялке!
— И ты к прялке не притронешься — никогда в жизни, слышишь, Летиция? Это занятие для низших сословий. Прядут — служанки. А ты — леди.
Роланд покраснел до ушей.
— Моя мама любила прясть, — медленно произнёс он. — Я, помню, засиживался в башне допоздна, всё смотрел, как мама прядёт. Прялка была такая красивая, инкрустированная перламутром… Её никто не тронет и пальцем.
Тиффани наблюдала за Роландом сквозь решётку, думая про себя, что возразить на это хоть что-нибудь дерзнёт только бессердечный, недобрый и крайне неблагоразумный человек. Но благоразумием герцогиня не отличалась, ну, хотя бы потому, что о чьём-либо благе не помышляла.
— Я настаиваю… — начала было она.
— Нет, — сказал Роланд. Сказал очень тихо, но это негромкое слово прогремело звучнее крика; оно заключало в себе подтексты и скрытые смыслы, что остановили бы на бегу стадо слонов. Или даже одну герцогиню. Однако та одарила будущего зятя взглядом, недвусмысленно обещающим, что она ему всё припомнит, как только у неё дойдут руки.
— Послушай, насчёт прялок это я просто иронизировала, — сочувственно проговорила Тиффани. — Такое сейчас уже не происходит. Да и в прежние времена происходило вряд ли. Люди засыпают на сотню лет, а все деревья и кусты разрастаются и заполоняют собою дворец? Ну как, по-твоему, это работает? А почему тогда растения не погружаются в сон заодно с людьми? Опять же, разрастаясь, ежевика забилась бы спящим в ноздри, а от такого кто угодно проснётся. А если зимой снег пойдёт, тогда что? — Рассуждая вслух, Тиффани внимательно следила за Летицией: та едва не выкрикивала чрезвычайно любопытную проговорку. Тиффани взяла эти слова на заметку, чтобы обдумать на досуге.
— Ну что ж, я вижу, ведьма и впрямь сеет раздор везде, где окажется, — подвела итог герцогиня. — Так что ты останешься здесь, пока мы не решим тебя выпустить, и обходиться с тобой будут куда мягче, чем ты того заслуживаешь.
— Роланд, а что ты скажешь моему отцу? — ласково спросила Тиффани.
Роланд задохнулся, точно от удара кулаком: надо думать, именно это его и ждёт, если господин Болен узнает о случившемся. Молодому барону понадобится целый отряд телохранителей, если только господину Болену станет известно, что его младшую дочку заперли в темнице вместе с козами.