– Вы читаете Elie? – спросила она удивленно и немного насмешливо.
– М-м… – ответил я.
– Можно взглянуть? – И она села рядом со мной. Непринужденно, привычными движениями она пролистала журнал: раскрыла странички моды, посмотрела начало: “Вам хочется почитать”, “Вам надоело сидеть дома”…
– Вчера вечером вы снова ходили в массажный салон? – спросила она, покосившись на меня.
– М-м… нет. Я его не нашел.
Она качнула головой и погрузилась в изучение основного материала: “Запрограммированы ли вы любить его долго?”
– Ну и каков результат? – спросил я, выждав некоторое время.
– У меня никого нет, – ответила она просто.
Эта девушка меня совершенно сбивала с толку.
– Я плохо понимаю этот журнал, – сразу же продолжала она. – Тут говорят только о моде, о новых тенденциях; что пойти посмотреть, что прочитать, за что нужно бороться, новые темы для разговора… Читательницы не могут носить то, что надето на этих моделях, так почему их должны интересовать новые тенденции? Обычно это женщины в возрасте.
– Вы думаете?
– Я уверена. Моя мать его читает.
– Возможно, журналисты пишут о том, что интересует их самих, а не читательниц.
– Это должно быть экономически нерентабельно; вещи делаются для того, чтобы удовлетворять запросы клиентов.
– Так, может, это и удовлетворяет запросы клиентов.
Она задумалась, потом сказала неуверенно:
– Может, и так…
– Думаете, в шестьдесят лет вы не будете интересоваться новыми тенденциями? – настаивал я.
– Надеюсь, нет, – отвечала она искренне.
Я закурил сигарету.
– Если и дальше оставаться на солнце, мне надо намазаться кремом, – сообщил я меланхолично.
– Сначала искупаемся! А потом намажетесь.
Она мигом вскочила на ноги и потащила меня в воду.
Плавала она хорошо. Что касается меня, не могу сказать, что плаваю: так, на спине чуть-чуть лежу, я быстро устаю.
– Вы быстро устаете, – сказала она. – Это оттого, что много курите. Вам надо заниматься спортом. Я за вас возьмусь! – Она сжала мне бицепс. О нет, шептал я про себя, нет. Наконец она угомонилась и легла загорать, предварительно хорошенько вытерев голову. Всклокоченные длинные волосы ее очень красили. Бюстгальтер она снимать не стала, а жаль; мне очень хотелось, чтоб она его сняла. Очень хотелось увидеть ее грудь, прямо тут, немедленно.
Она перехватила мой взгляд и чуть-чуть улыбнулась.
– Мишель… – сказала она немного погодя. Я вздрогнул от того, что она назвала меня по имени. – Почему вы чувствуете себя таким старым? – спросила она, глядя мне прямо в глаза.
Это был отличный вопрос; я даже слегка поперхнулся.
– Можете не отвечать сразу… – милостиво добавила она. – У меня есть для вас книга. – И она достала ее из сумки. К своему изумлению, я узнал желтую обложку серии “Маска” и прочел название: “Долина” Агаты Кристи. Я слегка обалдел:
– Агата Кристи?
– И все-таки прочтите. Думаю, вас заинтересует.
Я тупо кивнул.
– Обедать не идете? – спросила она минуту спустя. Был уже час дня.
– Нет… Думаю, нет.
– Вам не слишком нравится жизнь в коллективе?
Ответа не требовалось; я улыбнулся. Мы собрали вещи и вместе покинули пляж. По дороге встретили Лионеля, который бродил словно неприкаянный; он приветливо помахал нам, но при этом выглядел уже не таким счастливым, как вчера. Не случайно на отдыхе редко встречаешь одиноких мужчин. Обычно они держатся напряженно, желая и одновременно не решаясь предаться активным развлечениям. Чаще всего так и уходят восвояси, реже – окунаются в увеселительные мероприятия с головой. У входа в ресторан я расстался с Валери.
В каждой новелле о Шерлоке Холмсе мы, разумеется, узнаем его характерные черты, вместе с тем автор непременно добавляет какую-нибудь новую деталь (кокаин, скрипка, существование старшего брата Майкрофта, пристрастие к итальянской опере… услуги, оказанные некогда царствующим европейским фамилиям… самое первое дело, которое Шерлок распутал еще юношей). Каждая новая вскрытая подробность заставляет подозревать новые тайны, и в конечном итоге мы имеем живой и привлекательный образ: Конан Дойль сумел сочетать в нужной пропорции радость открытия и радость узнавания. Мне всегда казалось, что в отличие от него Агата Кристи чрезмерно полагается на радость узнавания. Описывая Пуаро в начале романа, она, как правило, ограничивается несколькими штрихами – самыми очевидными приметами персонажа (маниакальное пристрастие к симметрии, лакированные ботинки, скрупулезная забота о своих усах); при чтении худших ее романов создается даже впечатление, что вступительные фразы она просто целиком переписывает из книги в книгу.
Но “Долина” была интересна не этим. И даже не многозначительной фигурой скульпторши Генриетты – она понадобилась Кристи, чтобы изобразить не просто муки творчества (в одном из эпизодов она уничтожает, едва закончив, созданную ценой неимоверных усилий скульптуру, поскольку той чего-то не хватает), но и ту особую боль, которая знакома только художнику: неспособность быть по-настоящему счастливым или несчастным, невозможность по-настоящему ощутить ненависть, отчаяние, радость или любовь, постоянное наличие некоего эстетического фильтра между художником и миром. В образ Генриетты писательница вложила много себя самой, и ее искренность не подлежит сомнению. К сожалению, художник, смотрящий на мир со стороны, воспринимающий его двояко, опосредованно и, следовательно, недостаточно остро, тем самым становится как персонаж менее интересен.
Агата Кристи на протяжении всей своей жизни придерживалась глубоко консервативных убеждений и категорически не принимала идею социального распределения доходов. Но именно приверженность консервативным взглядам позволяла ей на практике рисовать безжалостные портреты английской аристократии, привилегии которой она отстаивала. Ее леди Энкейтелл – персонаж гротескный, почти неправдоподобный, временами пугающий. Писательница была очарована своим персонажем, забывшим все правила поведения, которых придерживаются обычные люди; она, должно быть, от души веселилась, когда сочиняла фразы вроде следующей: “Так трудно познакомиться по-настоящему, когда в доме совершено убийство”; но симпатии автора, понятно, не на стороне леди Энкейтелл. Она с большой теплотой рисует Мидж, вынужденную по будням работать продавщицей, чтобы заработать себе на жизнь, а выходные проводить в кругу людей, понятия не имеющих о том, что такое работа. Мужественная, деятельная Мидж безнадежно любит Эдварда. Эдвард считает себя неудачником: он ничего не добился в жизни, не смог даже стать писателем; вместо этого кропает полные грустной иронии заметки для журналов, известных лишь библиофилам. Он трижды делал предложение Генриетте, но безуспешно. Генриетта состоит в связи с Джоном, восхищается его ослепительным обаянием, его силой; однако Джон женат. Убийство Джона разрушает хрупкое равновесие неосуществленных желаний, связывающих всех персонажей: Эдвард наконец понимает, что Генриетта никогда его не полюбит, потому что до Джона ему далеко; сблизиться с Мидж ему не удается, и жизнь кажется окончательно загубленной. Начиная с этого места роман становится волнующе странным, как будто перед тобой быстро течет глубокая река. В сцене, где Мидж спасает Эдварда от самоубийства и он предлагает ей стать его женой, книга Агата Кристи достигает восхитительной, почти диккенсовской высоты.
“Она крепко сжала его в объятиях. Он улыбнулся:
– Ты такая горячая, Мидж… такая горячая…
Вот оно каково, отчаяние, подумала Мидж. Оно леденит, оно – холод и бесконечное одиночество. До этой минуты она никогда не понимала, что отчаяние холодное; она воображала его обжигающим, пылким, бурным. Но нет. Отчаяние – это бездонная пропасть ледяной черноты, невыносимого одиночества. И грех отчаяния, о котором говорят священники, это грех холодный, состоящий в обрубании живых, горячих человеческих связей”.
Я закончил чтение часам к девяти; затем встал, подошел к окну. Море было спокойным, мириады светящихся точек плясали на его глади; легкое сияние окружало лунный диск. Я знал, что сегодня в честь полнолуния на острове Ланта состоится пресловутый ночной рейв; Бабетт и Леа наверняка отправятся туда, и еще добрая часть отдыхающих. Как легко отстраняться от жизни, самому отодвигать ее в сторону. Когда началась подготовка к вечеру, когда к гостинице стали подъезжать такси, а в коридорах засуетились курортники, я не чувствовал ничего, кроме грустного облегчения.
10
Перешеек Кра – узкая гористая полоска земли, отделяющая Сиамский залив от Андаманского моря, – в северной части рассечен границей между Таиландом и Бирмой. На широте Ранонга – на самом юге Бирмы – он сужается до двадцати двух километров; затем постепенно расширяется, образуя полуостров Малакка.
Из сотен островов Андаманского моря только несколько обитаемы, причем ни один из тех, что входят в состав Бирмы, не используется в туристических целях. Напротив, принадлежащие Таиланду острова бухты Пхангнга приносят стране сорок три процента ежегодного дохода от туризма. Самый большой из них – Пхукет; курорты начали развиваться здесь с середины восьмидесятых годов с привлечением преимущественно китайского и французского капитала (компания “Аврора” с самого начала считала Юго-Восточную Азию ключевым направлением своей экспансии). В главе, посвященной Пхукету, “странники” достигают вершин ненависти, пошлого снобизма и агрессивного мазохизма. “Иные считают, что остров Пхукет на подъеме, – заявляют авторы для начала, – мы же полагаем, что он тонет”.
“И все же нам не обойти стороной эту «жемчужину Индийского океана», – продолжают они. – Еще несколько лет назад мы и сами превозносили остров: солнце, сказочные пляжи, сладости жизни. Рискуя внести сумбур в эту ладную симфонию, признаемся: мы Пхукет разлюбили! Патонг-Бич, его самый знаменитый пляж, одет бетоном. Среди клиентов все больше мужчин, растет число хостес-баров, улыбки покупаются. Что касается бунгало для туристов, то их обновили с помощью бульдозера и поставили на их месте отели для одиноких пузатых европейцев”.