Нам предстояло провести на Патонг-Бич две ночи; в автобус я садился исполненный надежд, вполне готовый сыграть роль одинокого пузатого европейца. А завершалось наше путешествие тремя свободными днями на Пхи-Пхи – острове, традиционно называемом райским. “Что говорить об острове Пхи-Пхи? – сокрушались авторы путеводителя. – Это все равно что нас попросили бы рассказать о несчастной любви… Хочется сказать что-нибудь хорошее, но ком подступает к горлу”. Мазохистам-манипуляторам недостаточно того, что они сами несчастны, им надо отравить жизнь другим. Проехав километров тридцать, автобус остановился для заправки, и я вышвырнул “Рутар” в ближайшую помойку. Типичный западный мазохизм, сказал я себе. Еще километра через два я понял, что теперь мне действительно нечего читать; оставшуюся часть пути придется преодолевать, не имея перед собой защитного экрана в виде печатного текста. Я огляделся, сердце мое учащенно забилось, внешний мир словно бы вдруг приблизился ко мне. Валери, сидевшая через проход, опустила спинку кресла и полулежа не то мечтала, не то спала, отвернув лицо к окну. Я попробовал последовать ее примеру. За окном проплывали пейзажи с разнообразной растительностью. Делать нечего, я попросил у Рене его путеводитель “Мишлен”; таким образом я узнал, что плантации гевеи и латекса играют ведущую роль в экономике региона: Таиланд занимает третье место в мире по производству каучука. Стало быть, вся эта беспорядочная растительность идет на изготовление презервативов и шин; человеческая находчивость заслуживает уважения. Можно людей за многое критиковать, но одного у них не отнять: мы имеем дело с весьма изобретательным млекопитающим.
После того ужина на реке Квай разделение группы по столам завершилось. Валери присоединилась, как она сама выражалась, к лагерю “жлобов”, Жозиана отошла к натуропатам, у них обнаружились общие интересы, в частности приверженность практикам, нацеленным на достижение безмятежности. За завтраком я смог, таким образом, наблюдать издали настоящее состязание в безмятежности между Альбером и Жозианой. Экологи не сводили с них любознательных глаз – в той дыре, где они жили во Франш-Конте, им, разумеется, многие практики были недоступны. А Бабетт и Леа, хоть и столичные штучки, ничего, кроме “супер”, сказать не могли: безмятежность была для них целью лишь среднесрочной. В общем, там подобрался уравновешенный коллектив с двумя естественными лидерами разного пола, способными к активному сотрудничеству. У нас все складывалось не так удачно. Жозетт и Рене постоянно комментировали меню, здешняя пища им пришлась по вкусу, Жозетт намеревалась даже взять на вооружение несколько рецептов. Еще они время от времени критиковали соседний стол, подозревая сидящих за ним в претенциозности и позерстве; этим разговоры и ограничивались, и я, как правило, с нетерпением ждал десерта.
Я возвратил Рене путеводитель “Мишлен”, до Пхукета оставалось ехать четыре часа. Купив в баре бутылку “Меконга”, я все следующие четыре часа боролся с чувством стыда, не позволявшим мне достать бутылку из сумки и спокойно надраться; победил стыд. У входа в “Бич Резортель” нас встречал транспарант: “Добро пожаловать, пожарные Шазе”. “Надо же, забавно… – обрадовалась Жозетт, – твоя сестра как раз живет в Шазе”. Рене этого не помнил. “Ну как же…” – настаивала она. Забирая ключ от комнаты, я еще услышал, как она сказала: “Поездка по перешейку Кра – это потерянный день”, и, увы, была права. Я плюхнулся на кровать king size и налил себе полный стакан “Меконга”, затем другой.
Проснулся я с чудовищной головной болью и долго блевал над унитазом. Было пять часов утра: слишком поздно для бара с девочками, слишком рано для завтрака. В ящике тумбочки я обнаружил Библию на английском и книгу про учение Будды. “Because of their ignorance, – прочитал я, – people are always thinking wrong thoughts and always losing the right viewpoint and, clinging to their egos, they take wrong actions. As a result, they become attached to a delusive existence”[8]. Я не был уверен, что понимаю все, но последняя фраза великолепно иллюстрировала мое состояние; от этого мне сделалось полегче, и я спокойно дождался завтрака. За соседним столом сидела группа американских негров гигантского роста – ни дать ни взять баскетбольная команда. Чуть дальше расположились китайцы из Гонконга; их характерная черта – неопрятность, трудно переносимая даже европейцами, а тайских официантов и вовсе повергающая в ужас, который и многолетняя привычка не могла изгладить. В отличие от таиландцев – в любых обстоятельствах ведущих себя как щепетильные до педантизма чистюли, китайцы едят жадно, хохочут с набитым ртом, разметая вокруг себя частицы пищи, плюют на пол, сморкаются в пальцы, словом, ведут себя как свиньи. Что совсем плохо, свиньи эти весьма многочисленны.
Погуляв всего несколько минут по улицам Патонг-Бич, я убедился, что здесь, на участке побережья протяженностью в два километра, представлены все разновидности туристов, произведенных цивилизованным миром. На отрезке в двадцать-тридцать метров я встретил японцев, итальянцев, немцев, американцев, не говоря уже о скандинавах и богатых латиноамериканцах. Как сказала мне девушка в турагентстве, “все мы одинаковы, всех нас тянет к солнцу”. Я повел себя как образцовый средний клиент: взял напрокат шезлонг уже с матрасом и зонтик от солнца, выпил несколько баночек спрайта, окунулся. Волны встретили меня ласково. Часам к пяти я вернулся в гостиницу, умеренно удовлетворенный свободным днем и полный решимости достигнуть большего. I was attached to a delusive existence[9]. Мне оставались бары с девочками; прежде чем направиться в нужный квартал, я прошелся вдоль ресторанов. Возле Royal Savoey Seafood заметил американскую парочку, с преувеличенным вниманием разглядывавшую омара. “Двое млекопитающих созерцают ракообразное”, – подумал я. К ним, расплываясь в улыбке, подскочил официант – вероятно, желал похвалить свежесть морепродукта. “Трое”, – машинально продолжил я. По улице текла и текла толпа: одиночки, семьи, парочки; все они выглядели исключительно невинно.
Немолодые немцы, когда подвыпьют, любят, собравшись вместе, неторопливо затянуть грустные-прегрустные песни. Тайских официантов это чрезвычайно забавляет, они обступают поющих и повизгивают.
Следуя за тремя пятидесятилетними мужчинами, восклицавшими то Ach! то Ja! я неожиданно для себя оказался на улице с барами. Девушки в коротеньких юбках ворковали вокруг меня, наперебой стараясь завлечь кто в Blue Nights, кто в Naughty Girl, в Classroom, в Marilyn, в Venus… В конце концов я выбрал Naughty Girl. Народ еще не собрался – человек десять сидели каждый за отдельным столиком, в основном молодые англичане и американцы лет двадцати пяти – тридцати. На сцене с десяток девочек медленно извивались в ритме ретро-диско, одни одетые в белые бикини, другие без верха, только полосочка трусов. Им всем было лет по двадцать, у всех была смуглая золотистая кожа и восхитительное гибкое тело. Слева от меня расположился за бутылкой “Карлсберга” старый немец с порядочным брюшком, белой бородкой, в очках – я бы сказал, преподаватель университета на пенсии. Он, словно загипнотизированный, смотрел на двигавшиеся у него перед глазами юные тела и сидел так неподвижно, что на мгновение мне показалось, будто он умер.
Потом за дело взялись дым-машины, а на смену диско пришла медленная полинезийская музыка. Девицы покинули сцену, вместо них появились десять других, в цветочных венках на груди и на талии. Девушки медленно кружились, и из-под цветов проглядывала то грудь, то основание ягодиц. Старый немец продолжал не отрываясь смотреть на сцену; в какой-то момент он снял очки и протер стекла: в глазах у него стояли слезы. Он был на верху блаженства.
В принципе, девочки здесь не приставали к клиентам, но вы могли пригласить их к себе за столик, выпить с ними, поболтать, а потом, при необходимости, заплатив заведению взнос в пятьсот бат и сговорившись о цене, увести в гостиницу. Ночь стоила, кажется, тысячи четыре или пять бат, что есть примерно месячная зарплата неквалифицированного рабочего в Таиланде; но Пхукет – это дорогой курорт. Старик немец украдкой поманил одну из девиц в белых стрингах, ожидавшую, когда настанет ее очередь вернуться на сцену. Она подошла сразу и бесцеремонно устроилась у него между бедер. Ее молодая крепкая грудь колыхалась на уровне его лица, немец раскраснелся от удовольствия. Я услышал, как она называет его папулей. Заплатив за текилу с лимоном, я вышел слегка смущенный; мне казалось, будто я наблюдаю за одной из последних радостей старика; это было слишком волнующе, слишком интимно.
Прямо рядом с баром я увидел ресторан под открытым небом и завернул туда отведать риса с крабами. Почти за каждым столиком сидели пары – белый мужчина и тайка; большинство мужчин по виду калифорнийцы, по крайней мере они соответствовали расхожему представлению о калифорнийцах и носили вьетнамки. На самом деле они вполне могли быть австралийцами – их нетрудно спутать; кто б они ни были, все выглядели здоровыми, спортивными, сытыми. Они олицетворяли будущее планеты. И в эту минуту, глядя на молодых безупречных англосаксов, уверенно шагающих по жизни, я понял, что будущее планеты – это сексуальный туризм. За соседним столом о чем-то оживленно болтали две пышногрудые тайки лет тридцати; напротив расположились два бритоголовых англичанина – каторжане постмодерна – и, не произнося ни слова, тяжело заглатывали пиво. Чуть дальше две пухленькие немки-лесбиянки с коротко остриженными красными волосами и в комбинезончиках услаждали себя обществом пленительной девочки с длинными черными волосами и невинным лицом, одетой в пестрый саронг. Отдельно от всех восседали два араба, не поймешь из какой страны, голова у каждого была обмотана эдаким кухонным полотенцем, по какому в теленовостях безошибочно узнается Ясир Арафат. Словом, богатый и относительно богатый люд съехался сюда, следуя непреодолимому ласковому зову азиатской киски. Самое удивительное, что при первом же взгляде на каждую пару, казалось, можно было угадать, получится у них что-нибудь или нет. В большинстве случаев девушки скучали, сидели надутые или покорные, косились на соседние столики.