Тридцатого июня из агентств поступили сводки о количестве забронированных мест. Они превзошли все ожидания. Программа “Эльдорадор. Новые открытия” имела успех, она сразу стала распродаваться лучше, нежели традиционные туры, спрос на которые продолжал падать. Валери позволила себе взять недельный отпуск, и мы отправились к ее родителям в Сен-Ке-Портриё. Для жениха, которого везут показывать семье, я чувствовал себя староватым – как-никак я был старше ее на тринадцать лет и к тому же в такой роли выступал впервые. Отец Валери встречал нас на вокзале в Сен-Бриё. Он расцеловал дочь, долго ее обнимал, видно было, что соскучился. “Ты похудела”, – сказал он. Потом обернулся ко мне, протянул руку, не глядя в глаза. Наверное, он тоже чувствовал себя неловко: я работаю в Министерстве культуры, а он – простой крестьянин. Мать оказалась намного разговорчивей, она долго расспрашивала меня обо всем: как я живу, работаю, отдыхаю. Словом, ничего особенно трудного, тем более что Валери сидела со мной рядом и время от времени отвечала за меня; мы с ней переглядывались. Я пытался вообразить, как бы я вел себя за семейным столом, если б у меня были дети, но не мог; я вообще не мог представить себе будущего.
Вечером нам подали настоящий праздничный ужин: омар, седло ягненка, несколько сортов сыра, торт с клубникой и кофе. Мне, понятно, хотелось видеть в этом знак того, что меня признали, хотя трапеза, совершенно ясно, готовилась заранее. Разговор поддерживала главным образом Валери, рассказывала о своей новой работе, о которой я знал почти все. Я тем временем разглядывал занавески, побрякушки, семейные фотографии в рамках. Я попал в семью и испытывал от этого волнение, смешанное с тревогой.
Валери пожелала непременно спать в своей детской комнате. “Лучше вам устроиться в комнате для гостей, – возражала ее мать. – В детской вдвоем будет тесно”. Кровать и в самом деле оказалась узковатой, зато, оттянув трусики Валери и поглаживая ее между ног, я с волнением думал думал о том, что она спала здесь в тринадцать-четырнадцать лет. Сколько времени потеряно даром, говорил я себе. Я опустился на колени возле кровати, повернул Валери к себе, снял с нее трусики. Ее влагалище сомкнулось вокруг головки моего члена. Я играл с ней, углублялся немного, потом подавался на несколько сантиметров назад, сжимая ладонями ее грудь. Она кончила со сдавленным криком и рассмеялась. “Родители еще не спят”, – прошептала она. Я вошел в нее снова, сильнее, чтобы кончить самому. Она наблюдала за мной с блестящими глазами и зажала мне рот рукой в ту самую минуту, когда я разрешался с глухим урчанием.
Потом я сидел и рассматривал комнату. На полке над “Розовой библиотекой” лежали несколько аккуратно переплетенных тетрадей.
– Это я писала лет в десять-двенадцать. Можешь посмотреть. Романы из серии “Пять юных сыщиков и верный пес”[14].
– Как это?
– Неизданные похождения “юных сыщиков”, я сочиняла их сама, а персонажей позаимствовала.
Я взял тетрадки: там были “Пять юных сыщиков в космосе”, “Пять юных сыщиков в Канаде”. Я представил себе замкнутую девочку, фантазерку – такой я ее уже не увижу никогда.
Следующие несколько дней мы бездельничали, ходили на пляж. Погода была прекрасная, но вода – слишком холодная, чтобы долго в ней плавать. Валери часами лежала на солнце; понемногу силы ее восстанавливались; она никогда не работала столько, сколько в последние три месяца. Как-то вечером я заговорил с ней об этом. Мы сидели в “Океаническом баре”, заказали два коктейля.
– Теперь, когда новая программа уже запущена, ты станешь посвободнее.
– Сначала – да, – она невесело улыбнулась, – но скоро надо будет придумывать что-то новое.
– Зачем? Почему не остановиться?
– Таковы правила игры. Жан-Ив объяснил бы тебе, что это главный принцип капитализма: либо ты идешь вперед, либо тебе конец. Разумеется, добившись решающего конкурентного преимущества, можно отдыхать и несколько лет; но нам до этого далеко. Сама программа “Эльдорадор. Новые открытия” недурна, мы сделали тонкий, я бы сказала, хитроумный ход, но в этой программе нет ничего реально новаторского – просто хорошо сбалансированная смесь двух ранее существовавших концепций. Конкуренты увидят, что дело пошло, и быстро заполнят нишу. Это ведь не сложно сделать; наша трудность заключалась в том, чтобы раскрутить проект в очень короткий срок. Не сомневаюсь, что “Нувель фронтьер”, например, уже следующим летом смогут составить нам конкуренцию. Если мы хотим сохранить преимущество за собой, надо придумывать что-то новенькое.
– И так без конца?
– Думаю, да. Я существую в системе, знаю свое дело, мне прилично платят. Я приняла условия игры.
Должно быть, я выглядел удрученным; она обняла меня за плечи:
– Пойдем ужинать… Родители нас ждут.
Мы вернулись в Париж в воскресенье вечером. В понедельник утром у Валери и Жан-Ива была назначена встреча с Эриком Леганом. От имени компании он высказал удовлетворение результатами их деятельности. Совет директоров единогласно постановил премировать их акциями – небывалый случай для сотрудников, проработавших в фирме меньше года.
Вечером мы ужинали втроем в марокканском ресторане на улице Дез-Эколь. Жан-Ив был плохо выбрит, лицо казалось отекшим, он как-то странно покачивал головой. “По-моему, он начал пить, – сказала мне Валери еще в такси. – Он отвратительно провел отпуск с семьей на острове Ре. Поехал на две недели, но сбежал в конце первой. Говорит, что не может больше выносить друзей своей жены”.
В самом деле, с ним творилось что-то неладное: он не притронулся к мясу, зато без конца подливал себе вина.
– Сработало, – усмехнулся он сардонически. – Скоро будем грести деньги лопатой! – Он тряхнул головой, опорожнил стакан, потом смущенно поправился: – Простите… Я что-то не то болтаю.
Руки его дрожали, он положил их на стол, выждал, дрожь немного унялась. Потом посмотрел Валери прямо в глаза.
– Ты знаешь, что случилось с Марилиз?
– Марилиз Ле-Франсуа? Нет, я ее не видела. Она больна?
– Не больна, хуже. Она провела три дня в больнице, где ее пичкали транквилизаторами, но она не больна. В прошлую среду на нее напали и изнасиловали в поезде, когда она после работы возвращалась в Париж.
В следующий понедельник Марилиз вышла в офис. Сразу чувствовалось, что она пережила тяжелейший стресс; в ней появилась какая-то заторможенность, движения сделались механическими. Она спокойно рассказывала о том, что с ней случилось, слишком спокойно и потому неестественно, говорила ровным голосом, лицо оставалось бесстрастным и неподвижным; она словно бы машинально повторяла свои показания следователю. Кончив работу в 22 часа 15 минут, она не стала ждать такси, а села на поезд, отходивший в 22 часа 21 минуту, решив, что так доберется быстрее. Народу в вагоне ехало мало. К ней подошли четверо парней и стали говорить оскорбительные вещи. Похожи были на выходцев с Антильских островов. Она попробовала им отвечать, отшучиваться; они пару раз ударили ее по лицу так, что она едва не потеряла сознание. Потом они бросились на нее, двое из них прижали ее к полу. Они насиловали ее грубо, безжалостно, всеми возможными способами. Когда она пыталась кричать, снова били по лицу – кулаком или ладонью. Это продолжалось долго – поезд проехал несколько станций; люди выходили, пересаживались от греха подальше в другие вагоны. Парни насиловали ее по очереди, смеялись, оскорбляли, называли шлюхой и блядью. Под конец в вагоне не осталось никого, кроме них. В конце они начали плевать ей в лицо, потом, встав кругом, дружно на нее помочились, ногами затолкали ее под скамейку и преспокойно вышли на Лионском вокзале. Две минуты спустя поезд стал заполняться новыми пассажирами, они вызвали полицию, та явилась немедленно. Комиссар большого удивления не выразил, сказал даже, что она легко отделалась. Такие отморозки, изнасиловав девушку, зачастую ее и приканчивают, загоняют, например, палку с гвоздями во влагалище или в задний проход. Эта линия железной дороги считается опасной.
Руководство “Авроры” выпустило очередную инструкцию, напоминающую сотрудникам о необходимости соблюдать меры предосторожности и в случае задержки на работе вызывать такси – расходы компания полностью брала на себя. Охрану помещений и автостоянки усилили.
В тот день Валери отдала свою машину на ремонт, и вечером Жан-Ив вызвался ее подвезти. Перед тем как уйти, он посмотрел в окно кабинета на беспорядочно разбросанные дома, торговые центры, транспортные развязки, башни. Далеко на горизонте догорал городской закат, окрашенный из-за загрязненного воздуха в неестественные сиреневато-зеленые тона.
– Такое впечатление, – сказал он, – будто мы заперты в этом здании, как сытые лошади в загоне, а вокруг джунгли, где рыщут хищники. Я был однажды в Сан-Паулу, там процесс зашел еще дальше. Это уже не город, а огромная урбанизированная территория, протянувшаяся насколько хватает глаз: трущобы, гигантские здания офисов, шикарные особняки, охраняемые вооруженными до зубов жандармами. Значительная часть жителей – а всего их двадцать с лишним миллионов – рождаются, живут и умирают, не покидая пределов этой территории. По улицам опасно передвигаться даже в автомобиле: могут напасть, когда ты остановился на красный свет, или за тобой может погнаться банда на мотоциклах, некоторые вооружены пулеметами и гранатометами. Люди состоятельные перемещаются почти исключительно на вертолетах; посадочные площадки оборудованы на крышах банков и жилых домов. А все, что ниже, улица – во власти бедноты и гангстеров.
Когда они выехали на Южное шоссе, он тихо прибавил:
– Я вот все думаю, и меня все чаще одолевают сомнения: а тот ли мы строим мир?
Несколько дней спустя они снова возвращались вместе. Остановив машину перед нашим домом на авеню Шуази, Жан-Ив закурил, помолчал немного, потом повернулся к Валери: