– Знаю я этот номер, – вмешалась Валери. – Ничего хорошего. Все думают, дельфины такие ласковые, приветливые. Ерунда: они организованы в группы, внутри групп – строгая иерархия, во главе – доминантный самец; они довольно агрессивны: между ними случаются смертельные схватки. Я один раз пробовала плавать с дельфинами – так меня самка укусила.
– Ну хорошо, хорошо… – Жан-Ив примирительно развел руками. – Словом, сегодня после обеда для желающих – дельфины. Завтра и послезавтра – двухдневная экскурсия в Баракоа; должно быть неплохо, так я надеюсь. А потом… – он задумался, – потом всё. Нет, еще в последний день, перед отлетом, обед с лангустами и посещение кладбища в Сантьяго.
В ответ мы промолчали.
– Н-да… – пробормотал Жан-Ив расстроенно. – Похоже, с Кубой мы немного напортачили. И вообще, – продолжал он после паузы, – у меня впечатление, что на этом курорте что-то не клеится. Скажем, вчера на дискотеке я не видел, чтобы люди активно знакомились, даже молодые. Ессо,[17] — заключил он и покорно махнул рукой.
– Социолог был прав… – задумчиво произнесла Валери.
– Какой социолог?
– Лагарриг, “поведенец”. Он правильно сказал, что времена “Загорелых” остались далеко позади.
Жан-Ив допил кофе, сокрушенно покачал головой, даже скривился:
– Вот уж не думал, что буду тосковать по временам “Загорелых”.
По дороге на пляж нас обступили продавцы всяких паршивых ручных поделок; впрочем, ничего страшного, не так уж их было много, и вели они себя не слишком навязчиво; чтоб отделаться от них, достаточно улыбнуться и с сожалением развести руками. Днем кубинцам разрешалось приходить на пляж для курортников. “Им и продать-то особенно нечего, но они стараются изо всех сил”, – объяснила мне Валери. В этой стране, похоже, никто не мог жить на зарплату. Ничего не ладилось: не хватало бензина, запчастей для машин. У туриста в деревнях складывалось впечатление эдакой аграрной утопии: крестьяне пахали на волах, ездили на телегах… Только это была не утопия и не экологическая реконструкция, а реальный быт страны, отставшей от индустриального века. Куба пока еще экспортировала кое-какие сельскохозяйственные продукты: кофе, какао, сахарный тростник; но промышленное производство практически сошло на нет. Невозможно было купить самые элементарные вещи: мыло, бумагу, шариковые ручки. Хорошо снабжались только магазины импортных товаров, где все продавалось в долларах. Кубинцы выживали только за счет приработков, связанных с туризмом. В привилегированном положении находились те, кто работал непосредственно в турин-дустрии; все прочие тем или иным способом старались раздобыть валюту: приторговывали, оказывали разные услуги.
Я лежал на песке и размышлял. Смуглые мужчины и женщины, шнырявшие между стайками туристов, видели в нас исключительно ходячие кошельки, никаких иллюзий тут быть не могло; правда, то же самое происходило во всех странах третьего мира. Особенность Кубы заключалась именно в катастрофической неспособности наладить производство. В производстве я не смыслил ровным счетом ничего. Я был целиком и полностью приспособлен к информационной эре, то есть не приспособлен ни к чему. Валери и Жан-Ив, как и я, умели оперировать лишь информацией и капиталами; они делали это с умом и были конкурентноспособны, тогда как я работал рутинным бюрократическим способом. Но никто из нас троих и никто из знакомых мне людей не смог бы, скажем, в случае блокады со стороны других государств наладить изготовление чего бы то ни было. Мы не имели ни малейшего понятия о том, как плавить металлы, механически обрабатывать детали или штамповать пластмассовые изделия. Не говоря уже о более современных вещах: оптических волокнах или микропроцессорах. Нас окружали предметы, о которых мы не знали ничего: как они делаются, какие для этого необходимы условия. Размышления мои повергли меня в панику, я испуганно огляделся: передо мной лежали полотенце, солнцезащитные очки, крем для загара, книга Милана Кундеры карманного формата. Бумага, хлопок, стекло: какие сложные машины, какая мудреная технология требуется для их изготовления! Или возьмем купальник Валери: он состоит на восемьдесят процентов из латекса, на двадцать процентов – из полиуретана, производство которых для меня – китайская грамота. Я просунул пальцы под бюстгальтер Валери, под сплетением синтетических волокон нащупал живую плоть. Я продвинул пальцы немного дальше, почувствовал, как затвердевает сосок. Вот этот процесс мне доступен, это я умею. Солнце начинало припекать. Погрузившись в воду, Валери сняла трусики, обвила ноги вокруг моей талии и легла на спину. Ее киска раскрылась. Я вошел в нее мягко и заскользил туда-сюда в ритме волн. Это получалось само собой. Я остановился, чуть-чуть не доведя дело до кульминации. Мы вышли обсохнуть на солнце.
Мимо нас прошла пара: высокий негр и девушка с белой-пребелой кожей, нервным лицом, очень коротко остриженная; она разговаривала, обернувшись к негру, и громко смеялась. Судя по всему, она была американка, скажем, журналистка из “Нью-Йорк таймс” или что-нибудь в этом роде. Вообще, если присмотреться, на пляже загорало немало смешанных пар. Чуть в стороне от нас двое полноватых блондинов с гнусавыми голосами смеялись и шутили с двумя великолепными меднокожими девушками.
– Приводить их в гостиницу запрещено, – сказала Валери, проследив за моим взглядом. – Но можно снять комнату в ближайшей деревне.
– Я думал, американцам не разрешается приезжать на Кубу.
– В принципе не разрешается; но они едут через Канаду или Мексику. Вообще-то они злятся, что потеряли Кубу. Их можно понять, – протянула она задумчиво. – Если кому и нужен сексуальный туризм, так это им. Но сейчас американские фирмы заблокированы, они не имеют права ничего сюда инвестировать. В конце концов тут восстановится капитализм, это вопрос времени. Но пока что европейцы получили свободу действий. Вот почему “Аврора” и не хочет расставаться со здешними гостиницами, даже если они убыточны: именно сейчас можно обойти конкурентов. Куба для нас – уникальная возможность в районе Антильских островов и Карибского моря.
Она помолчала, потом добавила весело:
– Да… вот так мы изъясняемся в профессиональной среде… в мире глобальной экономики.
9
Микроавтобус отправлялся в Баракоа в восемь часов утра; экскурсантов было человек пятнадцать. Они уже успели перезнакомиться и без устали восхищались дельфинами. Восторг пенсионеров (они составляли большинство), двух логопедов, отдыхающих вместе, и парочки студентов воплощался, понятно, различными лексическими средствами, но мысль сводилась к одному и тому же: бесподобно.
Потом стали обсуждать и сам клуб. Я взглянул на Жан-Ива: он сидел один в середине салона, положив рядом с собой на сиденье блокнот и ручку. Наклонив голову и чуть прикрыв глаза, он сосредоточенно прислушивался, чтобы не пропустить ни одной реплики. Именно здесь он рассчитывал собрать большой урожай впечатлений и полезных замечаний.
Отдых все, пожалуй, тоже оценивали единодушно. Организаторов сочли симпатичными, но сами развлечения – неинтересными. Комнаты нравились, кроме тех, что помещались близко к звукоусилителям, – из-за шума. Что касается еды, она была явно не на высоте.
Никто из присутствующих не занимался утренней гимнастикой, аэробикой, сальсой или испанским. В конечном счете, больше всего нравился все-таки пляж; к тому же там было тихо. “Развлечения и музыка воспринимаются как помехи”, – записал Жан-Ив в своем блокноте.
Бунгало одобряли все в один голос, тем более что они располагались вдали от дискотеки. “В следующий раз потребуем бунгало!” – четко заявил крепенький пенсионер, мужчина в расцвете лет, явно привыкший командовать; как выяснилось, в прошлом он занимался реализацией вин бордо. Студенты с ним согласились. “Дискотека не нужна”, – пометил Жан-Ив, с сожалением думая о том, сколько денег выброшено зря.
После поворота на Кайо-Саэтиа дорога стала заметно портиться. Пошли выбоины да трещины, иногда чуть ли не во всю ширину шоссе. Шофер беспрестанно вилял, нас трясло и болтало вправо и влево. Отдыхающие вскрикивали и смеялись. “Хорошая компания подобралась, – шепнула мне Валери. – «Открытия» тем и удобны, что, в какие отвратительные условия туристов ни помести, они воспринимают это как приключение. В данном случае допущена ошибка: для такой дороги нужны джипы”.
Не доезжая Моа, шофер резко крутанул руль вправо, чтобы объехать огромную яму. Автобус стало заносить, он сел в рытвину. Шофер напрасно жал на газ: колеса пробуксовывали в бурой грязи, и мы не двигались с места. Он пробовал стронуться несколько раз, но безрезультатно. “Так-так, – хмыкнул виноторговец, скрестив руки на груди, – придется вылезать и толкать”.
Мы вышли из автобуса. Перед нами расстилалась огромная равнина, покрытая неприятного вида растрескавшейся бурой грязью. В больших лужах гнила почти черная вода, по краям торчали сухие белесые стебли. Вдали высился гигантский завод из темного кирпича; две трубы изрыгали густой дым. От завода через пустырь непонятно куда тянулся, петляя, громадный ржавый трубопровод. Стоявший на обочине металлический щит, с которого Че Гевара призывал трудящихся к революционному развитию производительных сил, тоже начинал ржаветь. Воздух был пропитан каким-то тошнотворным запахом, шедшим, скорее, не от луж, а от самой глины.
Рытвина оказалась неглубокой, совместными усилиями мы легко сдвинули микроавтобус с места. Рассаживаясь, все поздравляли друг друга с победой. Обедали в ресторане, где подавали дары моря. Жан-Ив озабоченно просматривал свою записную книжку; к еде так и не притронулся.
– Что касается “Открытий”, – заключил он после долгого размышления, – по-моему, неплохо для начала, а вот с клубным отдыхом ума не приложу, что делать.
Валери наблюдала за ним, безмятежно потягивая кофе глясе, словно ей было совершенно на все наплевать.
– Можно, разумеется, выгнать всю команду аниматоров, – продолжил он, – сэкономим на зарплате.