в и удары редких капель дождя о ветровое стекло. Это меланхолическое бессодержательное бездействие отвечало его настроению. Одно приятно, положительную эмоцию он все-таки испытает за эти выходные: не увидит вечером Жоанны; он наконец решился ее выгнать. Новую няню звали Евхаристия, ее порекомендовала соседка; девушка была родом из Дагомеи, серьезная, прилежная, в пятнадцать лет училась уже в предвыпускном классе естественно-научного профиля. Она хотела стать врачом, возможно, педиатром; во всяком случае, с детьми управлялась исключительно ловко. Исхитрялась оторвать Николя от компьютерных игр и уложить спать до десяти часов – им с женой такое никогда не удавалось. С Анжеликой обращалась ласково, давала ей полдник, купала ее, играла с ней; и малышка няню обожала.
Домой он добрался в половине одиннадцатого, совершенно разбитый дорогой; Одри, насколько он помнил, проводила уик-энд в Милане и собиралась наутро прямо с самолета поехать на работу. После развода она уже не сможет так шиковать, подумал он не без злорадства; понятно, отчего она оттягивает решающий разговор. Впрочем, она, разумеется, не станет разыгрывать возвращение любви и приливы нежности, и это можно поставить ей в заслугу.
Евхаристия сидела на диване и читала “Жизнь способ употребления” Жоржа Перека в карманном издании; дома все было в порядке. Он предложил ей апельсиновый сок, себе налил коньяку. Обычно, когда он возвращался, она рассказывала ему, как прошел день и чем они с детьми занимались; это занимало несколько минут, потом она уходила. На этот раз, наливая себе вторую рюмку коньяку, он понял, что совсем не слушал ее.
– У меня умер отец… – сказал он, возвращаясь в реальность. Евхаристия мгновенно замолчала и посмотрела на него в замешательстве; она не знала, как ей себя вести, но очевидно было, что он завладел ее вниманием.
– Мои родители не были счастливы… – сказал он еще, и это соображение его добило: оно словно бы ставило под вопрос его, Жан-Ива, существование, в некотором роде отрицало его право на жизнь. Он родился в результате неудачного, несчастливого, неизвестно зачем возникшего союза.
Он с беспокойством огляделся: очень скоро, через несколько месяцев, он навсегда покинет эту квартиру, не увидит больше ни этих штор, ни кресел, ничего; от этой мысли все вещи вокруг начали утрачивать материальность, консистенцию. Жан-Ив видел их словно сквозь стекло большого магазина, уже закрытого на ночь, или на фотографии в каталоге, словом, как что-то не совсем реальное. Он встал, пошатываясь, подошел к Евхаристии и крепко сжал в объятиях ее юное девичье тело. Затем просунул руку под свитер: ее плоть была живой, реальной. Тут он опомнился, смутился, замер. Она тоже замерла, перестала сопротивляться. Он посмотрел ей прямо в глаза и поцеловал в губы. Она ответила на поцелуй, прижала свой язык к его языку. Он скользнул рукой дальше, коснулся ее груди.
Они совокупились молча, в спальне; она торопливо разделась и стала коленями на кровать, чтобы он взял ее. Даже кончив, они несколько минут молчали, и после не говорили об этом. Она снова рассказала ему, как провела день, чем занималась с детьми; потом сообщила, что на ночь остаться не может.
В последующие три недели они повторяли это много раз, собственно говоря, всякий раз, когда она приходила. Он ожидал, что она заговорит о незаконности их отношений: в общем-то, ей было всего пятнадцать, а ему тридцать пять; он годился ей в отцы. Но, похоже, она воспринимала ситуацию иначе. Как же тогда? Да просто получала удовольствие, понял он вдруг и ощутил волнение и благодарность. За время брака у него нарушились нормальные представления о мире; он полностью забыл, что некоторым женщинам случается заниматься любовью для удовольствия. У Евхаристии он был не первым мужчиной, она уже попробовала годом раньше с мальчиком из выпускного класса, но с тех пор с ним не встречалась; о многих вещах она не имела никакого представления, в частности, ничего не знала об оральном сексе. Во время первого минета он сдержался, решил не кончать ей в рот, но очень скоро заметил, что ей это нравится или, вернее, что ее забавляет, как извергается его сперма. Довести ее до оргазма ему обычно не составляло труда; сам же он испытывал огромное наслаждение, когда держал в руках ее гибкое, крепкое тело. Она была умна, любознательна, интересовалась его работой, задавала кучу вопросов: словом, делала все, чего не делала Одри. Корпоративный мир был для нее диковинкой, ей хотелось знать, как устроена жизнь большой фирмы; все эти вопросы она не могла бы задать отцу, а тот не смог бы ответить: он работал в больнице. Короче, отношения Жан-Ива с Евхаристией носили уравновешенный характер и этим особенно поражали его всякий раз, когда он сравнивал девушку со своей женой. Хорошо все-таки, что старшим ребенком у него был сын; а то он, глядишь, не избежал бы и инцеста; главное, непонятно, почему его нужно избегать.
Три недели спустя Евхаристия сообщила, что она встретила нового парня, а потому она предпочитает прервать связь с Жан-Ивом, все стало слишком сложным. Увидев, как сильно он огорчился, она предложила, когда они снова увиделись, иногда делать ему минет. Он, по правде говоря, не понимал, чем это лучше, но ведь он давно забыл, что чувствуют в пятнадцать лет. Вечерами он приходил домой, и они подолгу болтали о том о сем; когда начать, решала Евхаристия; она раздевалась до пояса, он гладил ее грудь, потом прислонялся к стене, а она опускалась перед ним на колени. По его стонам она точно угадывала приближение оргазма. Тогда она отстраняла лицо и ловкими движениями направляла струю то себе на грудь, то в рот. На лице у нее в эти минуты появлялось игривое детское выражение; вспоминая об этом, он с грустью думал, что для нее любовная жизнь только начинается и она еще составит счастье многих мужчин; он просто случайно встретился на ее пути; что ж, ему, можно считать, повезло.
Еще через неделю, в субботу, когда Евхаристия, чуть опустив веки и раскрыв рот, с воодушевлением начала ему дрочить, в комнату неожиданно заглянул Николя. Жан-Ив вздрогнул, отвел взгляд, а когда посмотрел на дверь снова, сына там уже не было. Евхаристия ничего не заметила; она просунула руку между его ног и осторожно сжала мошонку. Жан-Ив испытал странное ощущение остановившегося времени, на него словно бы снизошло прозрение, и он явственно увидел тупик. Поколения смешались, родство утратило смысл. Он обхватил Евхаристию за голову и притянул к себе; подсознательно он уже знал, что это у них в последний раз, и хотел насладиться ее ртом. Как только ее губы сомкнулись на его члене, он кончил в несколько приемов, запихивая ей пенис в самое горло и содрогаясь всем телом. Потом она подняла на него глаза; он по-прежнему держал руками ее голову. Она еще минуты две-три не выпускала его член изо рта и, закрыв глаза, медленно водила языком по головке. Когда она уходила, он сказал ей, что больше у них ничего такого не будет. Он не смог бы объяснить почему. Конечно, если сын проболтается, связь с няней будет свидетельствовать против Жан-Ива на бракоразводном процессе; но дело не только в этом: он и сам не очень хорошо понимал в чем. Неделю спустя он поведал эту историю мне, при этом постоянно винил себя так, что тяжело было слушать, и просил не говорить Валери. Если честно, слушать было скучно и я не понимал, в чем, собственно, проблема; я поддакивал ему из любезности, оценивал все “за” и “против”, но его исповедь не задела меня за живое, я как будто смотрел ток-шоу Мирей Дюма.
Зато на работе у них все складывалось благополучно, о чем он мне и сообщил с большим удовлетворением. Некоторое время назад возникли сложности с новым клубом в Таиланде: чтобы оправдать ожидания клиентов, здесь требовалось открыть хостес-бар и массажный салон; а включить их в бюджет гостиницы не представлялось возможным. Жан-Ив позвонил Готтфриду Рембке. Глава TUI сразу нашел решение: у него имелся партнер в Таиланде – обосновавшийся на Пхукете китайский предприниматель, он брался выстроить рядом с гостиницей такого рода развлекательный центр. Рембке был в превосходном настроении, похоже, дела шли хорошо. В начале ноября Жан-Ив получил экземпляр немецкого каталога и увидел, что составители постарались вовсю. На фотографиях местные девушки позировали с обнаженной грудью и в стрингах или прозрачных юбчонках; заснятые на пляже или даже в комнатах, они зазывно улыбались и проводили языком по губам: картина получалась недвусмысленная. Во Франции такое нипочем не издашь, сказал Жан-Ив Валери. И вот что любопытно, размышлял он вслух, мы приближаемся к единой Европе, идея объединения государств все больше укореняется в умах, а законодательство в области нравов нисколько не унифицируется. В Голландии и Германии проституция узаконена и существует легально, во Франции же многие требуют ее запретить и ввести наказания для клиентов, как это делается в Швеции. Валери посмотрела на него с удивлением: он выглядел странно и вообще в последнее время все чаще пускался в неконструктивные беспредметные рассуждения. Она между тем выполняла колоссальную работу, методично, холодно, упрямо; нередко ей приходилось принимать решения, не советуясь с ним. Она к этому не привыкла, я чувствовал, как ей трудно, как ее терзают сомнения. Генеральная дирекция не вмешивалась, предоставляла им полную инициативу.
– Они выжидают; хотят посмотреть, добьемся ли мы успеха или шею себе свернем, – пожаловалась она мне однажды, едва сдерживая злость. Она была совершенно права, я тоже это видел и не мог ничего возразить; таковы правила игры.
Сам я не понимал, почему секс не может стать объектом рыночной экономики. Существует множество способов добычи денег, честных и бесчестных, требующих затраты серого вещества или мускульной силы. Человек получает деньги благодаря своему уму, таланту, силе, смелости и даже красоте; иногда просто-напросто благодаря удаче. Чаще всего деньги достаются по наследству, как в моем случае; тут, значит, проблему их добывания решало предыдущее поколение. Очень разным людям удавалось разбогатеть на этой земле: спортсменам высокого класса, гангстерам, художникам, манекенщицам, актерам, многим предпринимателям и ловким финансистам, реже – инженерам, изобретателям. Одни состояния методично накапливались, другие – дерзко завоевывались. Во всем этом многообразии не просматривается единой логики. Зато критерии выбора в сексе отличаются предельной простотой: они сводятся к молодости и физической красоте. И то, и другое, понятно, имеет цену, но не