не видел. В тишине, нарушаемой только звоном стекла, автоматные очереди следовали одна за другой; мне казалось, что это продолжается бесконечно долго. Сильно пахло порохом. Потом снова все стихло. Тогда я заметил, что моя левая рука в крови; наверное, пуля попала Валери в грудь или в горло. Ближайший к нам фонарь был разбит, стояла почти полная тьма. Жан-Ив, лежавший в метре от меня, попробовал подняться, застонал. В это самое мгновение со стороны развлекательного центра прогремел мощнейший взрыв, сотряс воздух, раскатился по всей бухте. Мне показалось, что у меня лопнули барабанные перепонки; меня оглушило, но, несмотря на это, через несколько секунд я услышал чудовищные крики, нечеловеческие вопли проклятых.
Спасатели приехали из Краби десять минут спустя; они бросились сначала в развлекательный центр. Бомба взорвалась в самом большом из всех баров, Crazy Lips, в час наплыва посетителей; ее пронесли в спортивной сумке и оставили возле подиума. Это было самодельное, но мощное устройство, начиненное динамитом и приводимое в действие будильником; сумка была набита болтами и гвоздями. Взрывной волной снесло тонкие кирпичные перегородки, отделявшие бар от соседних помещений; кое-где не выдержали металлические балки, и крыша держалась на честном слове. Увидев масштабы катастрофы, спасатели первым делом вызвали подмогу. Перед входом в бар корчилась на земле танцовщица в белом бикини, ей оторвало руки по локоть. Неподалеку на груде обломков сидел немец и руками удерживал кишки, вываливающиеся у него из живота; рядом лежала его жена, ей наполовину срезало грудь. Внутри бара висел черный дым; пол был скользким от крови, хлеставшей из человеческих тел и разодранных органов. Умирающие люди с оторванными руками или ногами пытались ползти к выходу, оставляя за собой кровавый след. Кому-то болтами и гвоздями выбило глаза, раздробило кисти, искромсало лицо в клочья. Некоторых словно разорвало изнутри, их внутренние органы и конечности валялись на полу в нескольких метрах от тела.
Когда спасатели вбежали на террасу ресторана, я все еще сжимал Валери в объятиях; тело ее было теплым. В двух метрах от меня лежала женщина с залитым кровью и утыканным осколками лицом. Иные сидели за столиками разинув рот – смерть застигла их врасплох. Я закричал, ко мне подошли два санитара, взяли у меня из рук Валери, бережно положили ее на носилки. Я попробовал встать, но тут же упал навзничь, стукнувшись затылком об пол. И тогда я отчетливо услышал, как кто-то сказал по-французски:
– Она умерла.
Часть третьяПапайя-бич
1
Впервые за долгое время я проснулся один. Больница в Краби небольшая, светлая; в то же утро меня посетил врач-француз из организации “Врачи мира”; они прибыли сюда на другой день после взрыва. Доктору на вид лет тридцать, спина чуть сгорблена, выражение лица озабоченное. Он сказал, что я спал трое суток.
– То есть не то чтобы спали, – пояснил он. – Временами вы выглядели бодрствующим, мы пытались с вами говорить, но только сейчас нам удалось установить с вами контакт.
“Установить контакт”, – повторил я про себя. Он сообщил мне об ужасных последствиях нападения: число погибших достигло ста семнадцати человек; терактов такого масштаба еще не случалось в Азии. Некоторые пострадавшие находились в критическом состоянии, их сочли нетранспортабельными; в их числе был Лионель. Ему оторвало обе ноги, осколок металла угодил в живот; шансы остаться в живых он имел крайне низкие. Других тяжелораненых перевезли в больницу Бумрунград в Бангкоке. Жан-Ив отделался легко, пуля пробила ему плечевую кость; помощь оказали на месте. У меня же не было совсем ничего, ни царапинки.
– Что касается вашей подруги… – сказал доктор под конец, – ее тело уже доставлено во Францию. Я говорил по телефону с ее родителями: ее похоронят в Бретани.
Он замолчал; наверное, ждал, когда я что-нибудь скажу. Он наблюдал за мной исподволь, и взгляд его делался все более озабоченным.
Около полудня появилась санитарка с подносом; час спустя она его унесла. Сказала, что я должен начать есть, это совершенно необходимо.
Во второй половине дня меня навестил Жан-Ив. Он тоже как-то странно на меня косился. Говорил в основном о Лионеле; бедняга умирал: вопрос нескольких часов. Лионель много звал Ким. Она каким-то чудом осталась цела и, похоже, быстро утешилась: накануне вечером Жан-Ив видел ее в Краби под ручку с англичанином. Он ни словом не обмолвился об этом Лионелю, но тот, как видно, и не обольщался. “Мне повезло, что я вообще ее встретил”, – говорил он.
– Странно, – добавил Жан-Ив, – он выглядит счастливым.
Когда он уходил, я сообразил, что сам за все время не произнес ни звука; я совершенно не знал, что сказать. Я чувствовал: что-то не так, но это чувство было смутным, трудновыразимым. Мне казалось, что лучше всего молчать и ждать, пока все вокруг не поймут свою ошибку; просто потерпеть какое-то время.
Прощаясь, Жан-Ив еще раз взглянул на меня и сокрушенно покачал головой. Как выяснилось позже, я, оставаясь в палате один, говорил беспрестанно и замолкал, как только кто-нибудь входил.
Еще через несколько дней на санитарном самолете нас перевезли в больницу Бумрунград. Я не очень понимал зачем; думаю, для того, наверное, чтобы нас допросила полиция. Лионель скончался накануне; проходя по коридору, я видел его тело, завернутое в саван.
Таиландские полицейские пришли в сопровождении работника посольства, который выполнял обязанности переводчика; к сожалению, я мало что мог им рассказать. Сдается, больше всего им хотелось узнать, были ли нападавшие арабами или азиатами. Я понимаю, почему их это волновало: важно было установить, добрался ли до Таиланда международный терроризм или же это дело рук малайских сепаратистов; но я только повторял, что все произошло очень быстро и я не успел их разглядеть; как мне показалось, они могли быть и малайцами.
Потом приходили американцы, полагаю – из ЦРУ. Они разговаривали резко, неприязненно, так что я сам ощутил себя подозреваемым. Пригласить переводчика они не сочли нужным, а потому многое в их вопросах я не понял. Под конец они показали мне фотографии каких-то людей, надо думать, международных террористов; я никого из них не узнал.
Жан-Ив заглядывал ко мне часто, садился в ногах. Я сознавал его присутствие, чувствовал от этого некоторое напряжение. Однажды утром, на третий день нашего пребывания в Бангкоке, он протянул мне пачку бумаг – копии газетных статей.
– Руководство “Авроры” прислало вчера по факсу без комментариев, – пояснил он.
Первая статья была из “Нувель обсерватер”, она называлась “Весьма сомнительный клуб” – длинная, на две страницы, очень подробная и проиллюстрированная фотографией из немецкого рекламного каталога. Журналист открыто обвинял группу “Аврора” в поощрении сексуального туризма в странах третьего мира и добавлял, что в данном случае реакцию мусульман можно понять. Ту же мысль развивал и Жан-Клод Гийбо в редакционной статье. Жан-Люк Эспиталье, писал он, заявил журналистам по телефону:
– Группа “Аврора”, подписавшая Всемирную хартию этического туризма, категорически не одобряет подобного рода отклонений от норм морали; ответственные понесут наказание.
Далее следовала гневная, но бедная фактами статья Изабель Алонсо в “Журналь дю диманш”, озаглавленная “Возврат к рабству”. Формулировку подхватывала в своей колонке Франсуаз Жиру: “Перед лицом сотен тысяч оскверненных, униженных и обращенных в рабство женщин по всему миру разве имеет какой-то вес – как ни прискорбно это говорить – смерть нескольких богачей?” Теракт в Краби, разумеется, привлек к этой теме всеобщее внимание. “Либерасьон” опубликовала на первой странице фотографию тех, кто остался в живых, в минуту их прибытия на родину, в аэропорт Руасси, и озаглавила статью “Не без вины пострадавшие”. Жером Дюпюи в редакционной статье упрекал правительство Таиланда в потворстве проституции, торговле наркотиками и неоднократном нарушении принципов демократии. Что же до “Пари-матч”, то там в статье под названием “Резня в Краби” во всех подробностях расписывалась ночь ужасов. Журналистам удалось раздобыть фотографии, правда очень плохого качества – черно-белые, переданные по факсу; на них могло быть изображено что угодно, человеческие тела угадывались с трудом. Рядом они поместили исповедь “сексуального туриста”, не имевшего никакого отношения к описываемым событиям, путешествовавшего в одиночку и все больше на Филиппины. Жак Ширак немедленно выступил с заявлением, в котором, возмущаясь терактом, клеймил “неприемлемое поведение некоторых наших соотечественников за границей”. Ему вторил Лионель Жоспен, напоминая, что сексуальный туризм, даже если в нем участвуют только совершеннолетние, запрещен законодательно. Авторы двух статей, в “Фигаро” и в “Монд”, задавались вопросом, как бороться с упомянутым бедствием и какую позицию должно занять мировое сообщество.
В последующие дни Жан-Ив попытался дозвониться до Готтфрида Рембке; в конце концов ему это удалось. Глава TUI сожалел, искренне сожалел, но ничем помочь не мог. Таиланд так или иначе выпадал из турбизнеса не на один десяток лет. Кроме того, отголоски разразившейся во Франции полемики докатились и до Германии; мнения там, правда, разделились, но большинство все же осудило сексуальный туризм; в этой ситуации Рембке предпочитал выйти из игры.
2
Как я не понял, зачем меня перевезли в Бангкок, точно так же не знал, почему меня отправили в Париж. Больничный персонал меня не жаловал, наверное за пассивность; хоть на больничной койке, хоть на смертном одре – человек вынужден постоянно ломать комедию. Медработники любят, когда пациент сопротивляется, проявляет недисциплинированность, которую ему, медработнику, надо исхитриться преодолеть, разумеется, для блага больного. А я ничего такого не проявлял. Меня можно было повернуть на бок, сделать укол и через три часа застать ровно в том же положении. В ночь перед отъездом, разыскивая туалет в больничном коридоре, я врезался в дверь. Наутро лицо мое было в крови – я разбил себе бровь; меня пришлось мыть, перевязывать. Самому мне и в голову не пришло позвать медсестру; если честно, то я просто ничего не почувствовал.