то готов к правде.
– Да, – сказал Соламэн.
Он редко присаживался, предпочитая расхаживать, но теперь сел.
– Я начну сначала. Ты родился здесь, на Пеко, Алеф. Не на Геенне. Но на самом деле история начинается еще раньше, – начал Соламэн. – Твой отец был особенным.
Он говорил медленно, словно слова выходили из него с задержкой; он как будто формулировал их очень тщательно, на несколько предложений вперед.
– Он не очень хорошо понимал людей. А вот твоя мать его понимала, и они оба любили тебя, Алеф. Савл был совсем не похож на Итана. Его никогда не интересовали последствия выполняемой им работы. – Соламэн замолчал и внимательно осмотрел меня. – И не потому, что ему было все равно. Ты должен помнить, что он не мог проецировать тот объем чувств, которым обладал, куда-то за пределы своего ближайшего окружения. Ты понимаешь, Алеф?
Я не понимал, не до конца. Я никогда не слышал от Соламэна таких слов – об эмоциях. Похоже, он не имел в виду, что мой отец был плохим человеком или хорошим. Он имел в виду, что мой отец был прямолинейным человеком, о чем я знал, но Соламэн все усложнял, говоря, что он был не плох и не хорош. Мне хотелось, чтобы он был хорошим.
– Лигат с Итаном всегда были соперниками, но время от времени сотрудничали. И в один из таких случаев, еще до твоего рождения, когда твои родители жили на Пеко, Итан обманул Лигата, а Лигат ответил силой, после чего затаился. Какое-то время все было в хаосе, и понадобилось долгое время, чтобы бизнес восстановился.
Он замолчал, чтобы понять, следую ли я за ходом его мысли. Я спросил:
– А потом?
– Итан… ну, Итан Дрейм упрям. Он сказал твоему отцу, что хочет восстановить отношения с Лигатом, и поэтому твой отец разработал схему, которая принесла бы прибыль и Лигату, и Итану. Савл не нашел Лигата, но, отслеживая паттерны финансовых траншей, он в конце концов смог отыскать его семью. У Лигата были жена и пятеро детей.
Я кивнул, чтобы он продолжал.
– Савл думал, что Итан просто свяжется с Лигатом через жену и детей и помирится с ним. Вместо этого Итан их убил.
Перед моим взором неожиданно появился кабинет отца и мои родители за мгновение до смерти. Я закрыл глаза, чтобы этого не видеть, и вырастил дерево простых чисел, но листья его увяли. Соламэн дождался, пока я открою глаза, и сказал:
– Что ж. Твой отец неожиданно узрел последствия своей работы.
Он смотрел на меня, пока я не кивнул.
– Лигат объявил войну. Итан был вынужден окопаться и защищаться. У Савла случился нервный срыв. Мне пришлось работать за него, одному, но это было безнадежно. Мы нуждались в Савле, но Савл был ни на что не способен. Он был бесполезен для Итана.
– Ты? – спросил я. Соламэн казался мне просто моим учителем.
– Я был помощником твоего отца, Алеф. Я быстро соображаю, но по сравнению с ним я был как твой отец по сравнению с тем, кем ты можешь стать. Не знаю точно, что сломило Савла, смерти, или пьютерия войны, или масштабы перестройки, но он был сломлен, это точно. – Соламэн вздохнул, глядя в сторону. – Итан был занят своей империей, и твоя мать воспользовалась шансом сказать ему, что покидает Пеко вместе с супружником и сыном. Тебе был почти год, Алеф. Она заключила с Итаном сделку. Условием было то, что если Савл восстановится, то снова начнет работать на Итана, однако на Пеко они не вернутся. Она сказала ему, что если Савл отсюда не уберется, то никогда не придет в себя.
– Я не вижу различий. Здесь или на Геенне – какая разница? И почему Геенна?
– Твоя мать считала, что Геенна будет безопасным укрытием и от Лигата, и от Итана. И это, Алеф, было место, где никто бы не приметил тебя. – Соламэн почти улыбнулся. – Ты уже был явно необычным. Она выбрала Геенну с умом, Алеф. Если пьютерность Савла могла остаться незамеченной в любом месте Системы, то с тобой все было совсем по-другому. Было ясно, что ты быстро привлечешь к себе внимание, где бы ни рос. Она хотела, чтобы у тебя была наилучшая возможность жить нормально и незаметно, и это привело ее на Геенну. И еще Геенна научила бы тебя различать добро и зло. Это было важно для твоей мамы.
– Зло, – выпалил я, удивив своей резкостью как Соламэна, так и себя. – Добро и зло.
– Зло. Твоя мать не до конца понимала, насколько… насколько суровой будет жизнь на Геенне. Она воображала себе простоту. Ей там было тяжело. Но Савл хорошо адаптировался, а ты процветал, так что она смирилась.
– Ты знал ее так же хорошо, как и Савла, – отметил я.
– Да, а как же иначе? – Цикл слез запустился снова. – Скажи мне, Алеф. Как по-твоему, почему женщина, подобная твоей матери, может влюбиться в человека вроде Савла?
Любовь! Эта идея поставила меня в тупик. Да к тому же еще это слово произнес Соламэн, человек, во многом напоминавший моего отца. Я пожал плечами.
Но он подался вперед.
– Разве ты не видишь, Алеф? Разве ты не видишь?
Я понял, что это настоящий вопрос, задача, которую он передо мной ставит, подобная прежним, но совершенно иная. И я подозревал, что подсказка заключена в вопросе.
Я пристально посмотрел на него. «Разве ты не видишь?»
Я вернулся назад, к истокам. Как вообще она могла познакомиться с Савлом? Он провел свою жизнь здесь, с Дреймом, так что в этом месте они и должны были встретить друг друга. И она понимала его, а как можно понять такого человека, как Савл?
Это было связано со зрением.
Я начинал догадываться. Ответ был прямо передо мной: такого человека, как Савл, можно понять, если ты сам на него похож или знаешь кого-то, на него похожего. А поскольку она не была похожа на Савла…
«Разве ты не видишь?»
Я посмотрел на Соламэна, который все еще плакал правым глазом, хотя левый был сух. Я увидел его плачущим и представил свою маму плачущей. Всхлипывая, они одинаково кривили рот.
Я сказал:
– Она была твоей сестрой, Соламэн.
Он кивнул.
Прошла минута, прежде чем я смог спросить:
– Почему ты мне раньше не сказал?
Он положил руку мне на плечо. Это был первый раз, когда он меня коснулся. Мой дядя. Член моей семьи.
Это Соламэн стоял позади меня в тот первый день на Пеко, в кабинете Дрейма. Мой дядя.
– Я не знал, как ты отреагируешь, Алеф, – сказал он, продолжая мягко сжимать мое плечо. – Ты мог не обратить на это внимания, а мог совсем сломаться. Я не хотел рисковать. До самого недавнего времени мне было очень легко ничего тебе не рассказывать. Ты не выказывал интереса. Ты никогда ни о чем не спрашивал.
Я видел, как сходились детали – нет, я понимал. Подобное ощущение у меня было, когда Соламэн учил меня анализировать, размышлять. Оно было невероятным, сокрушительным. Как будто то, что я унаследовал от матери, наконец-то раскрылось во мне в полной мере – неожиданно, молниеносно. Савл был лучшим другом ее брата; конечно же, она в него влюбилась. Она понимала лучшее и худшее в нем и принимала все без остатка. Она даже смогла вынести ужасную закостенелость Геенны, поскольку уже была привычна к такой же неугасимой убежденности.
Все сходилось. И с моей гееннской нуждой в самобичевании, в следовании логическому пути, я заставил себя пойти еще дальше.
– Почему ты рассказываешь мне сейчас?
Но я знал ответ. Я ненавидел эту чудовищную способность понимать людей, переданную мне матерью. Я совсем ее не хотел. Легче было уйти в статистику, и теперь мне хотелось сделать именно это. Я представлял себе ряды чисел, но цифры разлетались в стороны. Удержать получалось только ужасные, безжалостные слова: меланома, саркома, метастазы. Песнь была полна ими и звучавшими вокруг них хорами рыданий.
Я спросил:
– Что у тебя на щеке, Соламэн?
Мой дядя ласково стиснул мое плечо, а потом убрал руку. Я все еще чувствовал призрак его прикосновения. Потом он прижал ладонь к щеке и ответил:
– Это моя смерть, Алеф.
И его слезы побежали по ней бесконечным потоком.
После откровения о его болезни я довольно долго не видел Соламэна. Ошеломительный прилив человеческого понимания, нахлынувший на меня, после того случая спал, хотя еще несколько недель меня преследовали сны об отце и матери.
Я никому не мог рассказать об этих снах. Без Соламэна или Пеллонхорка собеседников у меня не было вообще.
Болезнь Соламэна выбросила меня в жизнь, для которой он меня готовил. Мне предстояло стать заменой своему отцу, а работой моей была максимизация доходов Дрейма. Я сидел над данными, пока они не сделались частью меня.
Возможно, я мог бы уйти. Мог бы сказать Итану Дрейму, что буду работать на него из другого места, только, в отличие от отца, исчезнуть бесследно.
Но получилось бы у меня? Я обладал знаниями и навыками, но это были навыки ума. Я не был практичен. Способен тщательно планировать, однако неуклюж там, где дело касалось реального, физического.
В любом случае, у меня никого не было. В живых оставались лишь два близких мне человека: Соламэн и Пеллонхорк.
И я хотел отомстить. Хотел обрушить свое возмездие на Спеткина Лигата. В то время я слишком боялся Итана Дрейма и не думал о том, чтобы выступить против него. Будь я старше, я мог бы рассуждать иначе, но я все еще был подростком и мыслил неумело. Мне пришлось ждать.
Когда я увидел Соламэна в следующий раз, он сказал, что настало время приступать к делу, и отвез меня на лифте туда, где, по его словам, было мое рабочее место. Говорил он чуть невнятно. Щека у него проседала, подтягивая глаз вниз, а губу вверх. Болезнь угнездилась в гайморовой пазухе и была подобна зыбучему песку, в который проваливалось лицо Соламэна. Мы об этом не упоминали. Я не спросил, лечится ли он. Если Соламэн не лечился, у него была на то причина, а если лечился, это явно не помогало.
Возможно, ему хотелось, чтобы я с ним об этом поговорил, но я не мог. Моя новообретенная эмпатия не была к этому готова. Я знал о смерти – я, в конце концов, провел детство, таская с собой маленький гробик, как делали все дети Геенны, и видел, как убивают моих родителей, – но не мог говорить с Соламэном о той, что ожидала его.