– Ты готов? – спросил он у меня возле двери. Чтобы говорить, ему приходилось напрягаться. Мышцы лица начинали отказывать, и он не мог держать рот закрытым, точно так же, как не мог моргать правым глазом. Из-за того, что росло в его пазухе, Соламэн звучал так, словно говорил против ужасного ветра.
– Да, – ответил я.
Он толкнул дверь.
Все бросили свои дела. Никто не смотрел на меня. Все смотрели на Соламэна.
Говоря медленно и так четко, как был способен, он представил меня команде, в которой мне предстояло работать. Представил по имени, а еще – как сына Савла. Потом назвал мне двадцать восемь их имен, одно за другим, и я запомнил все, но ни один из них, как выяснилось, не запомнил моего. На тот момент нас объединяло одно – мы все понимали, что Соламэн прощается.
Он, конечно, этого не сказал. Представил нас друг другу, а потом сообщил: «Меня не будет несколько дней. Пора от вас от всех отдохнуть» – и они кивнули.
Когда он повернулся, чтобы уйти, я последовал за ним, но он прошептал:
– Позже, Алеф.
Дверь тихо закрылась, оставив меня внутри, а его снаружи.
Я не помню остаток того дня. Но я познакомился с ними. Помещение, в котором мы работали, занимало целый уровень здания. Они – мы – называли его Этажом.
Я привык к нему не сразу. Некоторые из нас сидели, когда работали, некоторые непрерывно расхаживали. Разговоров было мало. Тридэ-монитория висела в воздухе, похожая на куски мягкого темного стекла, бледные числа и слова высвечивались на ней и гасли снова, когда информация менялась. Там были графики и карты, валютные курсы, биржевые курсы, индексы доходов и расходов. Для нас, двадцати девяти человек, имели значение только изменения; остальные данные мы в той или иной степени держали в головах. Одни специализировались на планетарной промышленности, другие – на законах, третьи на бухгалтерии и налогах и инфраструктуре бизнеса. Все умения и специальности пересекались, так что никто из нас не был одинок или незаменим и под рукой всегда находился кто-то с нужными знаниями.
Никто на Этаже никогда не встречался с моим отцом лично. Он общался с ними по монитории, из своего маленького офиса на Геенне (хотя они не знали, где он находится). По их первой реакции на меня я понял, насколько особенным был отец. Возможно, Соламэна больше любили, если это подходящее слово, но Савл был лидером команды, и я быстро понял, как им его не хватало.
Мне понадобилось около недели, чтобы осознать общую ситуацию. Я представлял себе бизнес Дрейма как имеющее форму воронки четырехмерное кружево, постоянно отражающееся само в себе. Оно пленяло своей сложностью; измерения, в которых оно существовало, включали в себя регулирующие параметры, изменявшиеся от планеты к планете и с течением времени.
Кружево нуждалось в постоянной починке и переделке, и в сердце его были мы, двадцать девять человек, ощущавших, как вибрации налогового законодательства и экономические сотрясения и даже природные катастрофы передаются от одной нити к другой. Нашей работой было предвидеть то, что доступно предвидению, смягчать потери, чинить кружево, а также расширять его и даже укреплять.
Я никогда не брал на себя командования Этажом, но в течение нескольких недель все попросту приняли тот факт, что главенство перешло ко мне.
Я не размышлял о происхождении бизнес-возможностей Дрейма. Я замечал, конечно, что он покупал высокодоходные предприятия с минимальными затратами и что на рынках предприятий, в которых у него была доля, появлялось, стоило ему войти в дело, неожиданное стремление покупать их продукцию безо всякого желания сбить цену. Если бы вы ничего не знали об Итане Дрейме, то подумали бы, что он способен превратить в золото все, к чему прикасается. Если бы вы знали достаточно, то поняли бы, что он способен убить все, к чему прикасается.
Тем не менее в целом империя Дрейма действовала легитимно. Там, где это было выгодно для дела, законам подчинялись. Соламэн однажды говорил со мной об этом – по его словам, для большинства бизнесменов законы были дорогами на карте, тогда как для нас они были неровностями ландшафта.
Я не замечал течения времени. То, что казалось часами, было на самом деле днями, а то, что я считал неделями, оказывалось месяцами. Так прошли два года. В здании неподалеку у меня была однокомнатная квартира, где я ночевал. Это было все, в чем я нуждался. Иногда мне нужно было напоминать, чтобы я поел, а иногда я уставал настолько, что меня приходилось отводить в квартиру и укладывать спать.
Я начал бриться. Я ел и спал. Я работал на Этаже. У меня не было времени думать о своем, или, по крайней мере, я его себе не давал.
Конечно, это была преступная организация. Я никогда не считал иначе. Но я заменил некоторые избыточно прямые методы Дрейма орудиями экономики и закона. Он такое даже поощрял – там, где это понижало коммерческий риск. «Прямота», однако, была одним из любимейших слов Дрейма. Ему нравились подобные эвфемизмы. Они помогали ему чувствовать себя бизнесменом или политиком. Я стоял в его офисе в то время, как Дрейм вел – как он это называл — переговоры с – как он их называл – коллегами. У него был голос, способный таить в себе ужасающие глубины. Он был низким и сочным, почти монотонным, и Дрейм делал паузы между словами, чтобы стал очевиден их вес. «Я перейду к прямым действиям». «Я могу до тебя дотянуться». «Я упрям». Угрозы, заключенные в этих фразах, каким-то образом производили больший эффект, чем если бы он просто сказал «Я убью твоих родных», или «Ты никогда не укроешься от меня», или «Я не остановлюсь, пока ты не умрешь».
Но он понимал, что работа в рамках закона для него более выгодна. В прямых действиях содержался небольшой риск провала, и, чтобы его минимизировать, таким действиям следовало быть чрезмерными и бескомпромиссными, а это было дорого в плане как человеческого ресурса, так и процедур, необходимых для того, чтобы последствия никогда не стали предметом расследования.
И все же время от времени прямые действия использовались. Благодаря усилиям моего отца и Соламэна империя Дрейма была достаточно велика, чтобы продолжать расширение вполне законно, но Лигат не упускал ни одной возможности напасть на Дрейма – и наоборот – а Дрейм начинал скучать, если легальные пути расширения казались ему слишком медленными. Поэтому его бизнес продолжал расти, и расти стремительно, через деловые отношения, подкуп, убийства, а также безжалостную конкуренцию со Спеткином Лигатом.
Пятнадцать. Таллен
– Почему вы хотите работать на буровой платформе, мистер Таллен?
Говоря, Хуб размеренно вращал между пальцами ручку. Ручка выглядела острой, что, по мнению Таллена, было хорошо, а ее корпус был слегка ребристым.
Глядя на ручку, Таллен успокаивался. Этот корпус можно было удобно обхватить и с силой ударить, подумал он. И обнаружил, что трогает впадинку на грудине, в основании шеи. Он вдавил в нее кончик пальца. Воткнуть ручку глубоко, вот сюда, во впадинку, и она, возможно, достанет до сердца. Придется перехватить руку, вонзая ее, и использовать большой палец, чтобы одолеть последние несколько сантиметров…
Хуб странно на него смотрел.
Таллен уронил руку на колени и заставил себя сосредоточиться.
– Сформулирую иначе, – сказал Хуб. – Зачем «Ронену» вас нанимать?
– Я слышал, вы берете всех, кто хочет туда попасть.
– Нет, – ответил Хуб. – Вы слышали, что почти никто не хочет туда попасть. Вы слышали, что это тухлая работа, за которую берутся одни психи, и подумали: я-то не окончательный псих, они с ног собьются, чтобы такого найти. – Ручка щелкнула о стол. – Отчасти это правда. Психи часто приходят наниматься. – Он задумчиво оглядел Таллена. – Мы их не берем. Но есть небольшое количество людей, которые для этой работы подходят, и гораздо большее – тех, которые думают, будто подходят. Среди тех и других, безусловно, попадаются в той или иной степени сумасшедшие. Мы отделяем ненормальных от не слишком нормальных. Итак, вы думаете, что подходите нам?
– Да.
– Вы верите в какое-либо божество?
Таллен помотал головой.
– Некоторые до сих пор верят. Это не запрещено. – Хуб дал Таллену мгновение. – Даже не задумываетесь об этом?
– Даже не интересуюсь этим.
Хуб медленно кивнул. Таллен знал, что тот ждет, когда он разрушит молчание признанием, но признаваться ему было не в чем. Наконец Хуб сказал:
– И вы никоим образом не сумасшедший? Вы уверены? – Он убрал ручку в карман пиджака, все еще глядя на Таллена.
Таллен попытался поймать его взгляд. Его собственную ручку отобрали на входе, а другие острые предметы он пронести не пытался, однако между ним и Хубом стоял сувенир, уменьшенная копия платформы с острым буром, которым – Таллен был в этом уверен – получилось бы перерезать запястье. Он ничего бы этим не добился – недостаточно быстро и надежно – но хватало и возможности.
– У меня есть небольшая проблема, – сказал он. – Вы о ней знаете.
– Да. – Хуб снова кивнул. – У меня тут лежит бумажка. – Он постучал по столу, не отрывая взгляда от Таллена. – Справка от психиатра. Мне она говорит немногое, но вам придется пройти через меня, прежде чем наш штатный психиатр доберется до ваших нервных тиков, так что, может, объясните?
– Можно? – спросил Таллен и взял со стола сувенир. Тот удобно ложился в руку. Хуб откатился на кресле и выразительно уставился на потолок за спиной Таллена. Таллен задумался, как быстро кто-то окажется в комнате, если Хуб подаст сигнал. Он подозревал, что ничего не успеет заметить, прежде чем сзади на него обрушится решительный, возможно даже смертоносный, удар. Он покатал маленькую платформу в руке, потрогал пальцем острый бур, и утешительная мысль помогла ему расслабиться.
– На меня напали. Этот человек атаковал десятерых. Я был единственным, кто выжил.
– Об этом я знаю. Видел новости. Вам повезло, – сказал Хуб.