– Вы циничны. Может быть, на платформе вы окажетесь рядом с секретом вечной жизни. Вы об этом не думали?
– Сначала вы говорите, что я непригоден, потому что пытаюсь себя убить, а теперь я непригоден, потому что ищу бессмертие. Я не хочу ни того, ни другого, Хуб.
– Есть люди, готовые заплатить огромные суммы за этот секрет, если кто-то сможет его для них добыть.
– Подозреваю, что у вас эффективная система безопасности.
– Это не ответ, мистер Таллен.
– А вы не задавали вопроса, Хуб. Но деньги меня не интересуют. Я не промышленный шпион. Можете меня проверить.
– Как я уже говорил, мистер Таллен, мы вас проверили, а я в этом разговоре исследую ваши реакции, и наш психолог будет просматривать его запись и вести дальнейшую проверку. Мы свяжемся с «МедТехом». Предположительно, они в том числе опасались, что вы можете покончить с собой на их территории, и придется тратиться на юристов. А я опасаюсь, что вы можете устроить на платформе диверсию. Вы хотите устроить диверсию?
– Я думал, мы уже выяснили, что я не хочу умирать.
– Но все еще можете хотеть устроить диверсию. Одной женщине это уже пришло в голову – установить взрывчатку и броситься в море, воображая, что это сделает ее бессмертной. Логика сумасшедшей.
Таллен улыбнулся.
– Значит, ваша система безопасности дала сбой.
– Надо было сформулировать это иначе. Таковы были ее намерения. Доктор Вил раскрыл их на следующем этапе собеседования. Меня эта претендентка миновала. Лишь немногие добирались до платформы и успешно проворачивали что-то неожиданное.
– Я думал, многие из ваших работников гибнут на платформах.
– Это не неожиданность.
– Значит, вы ожидаете, что кто-то из них умрет?
– Мы ожидаем, что умрут все, мистер Таллен. Некоторые этого не делают, и это бонус. Каждый претендент – каждый успешный претендент – воображает, что станет исключением. Кроме, может быть, вас, учитывая ваше, э, состояние. У вас есть еще вопросы?
– Пока что нет.
– Потом возможности не будет.
– Значит, нет, – сказал Таллен.
– Хорошо. У вас есть родственники? Наследники?
– Нет. Никого.
– С этим всегда проще. Минимальная вахта – пять лет, возвращение в течение этого срока невозможно ни по какой причине. Мы слишком много на вас затрачиваем. Всю платформу и системы ее обеспечения придется настраивать под ваши неврологические и психические особенности. – Хуб покрутился в кресле и продолжил: – Прежде чем вы уйдете, позвольте вам кое-что показать. Это случилось недавно.
Таллен понял, что изображение на стене было совсем не стоп-снимком, только когда оно начало двигаться. Погода в районе платформы выглядела столь же непреклонной, как и она сама. Проливной дождь и тучи, похожие на куски кованого железа. Платформа казалась чуть покосившейся, но единственными неподвижными точками были края кадра, так что удостовериться в этом было невозможно; у моря не было видимой поверхности, оно взметывалось и рушилось в темные провалы, взбивая шапки белой, как лед, пены.
Внезапно платформа накренилась, вернулась в прежнее положение, но потом продолжила качаться. Тучи начали прибывать, а море вздымалось и опадало.
– Это засняли с ближайшей платформы, – сказал Хуб. – Изображение очищено, насколько возможно, но это происходило через пятьдесят километров моря и плохой погоды. На тот момент шторм длился около двух дней.
Буря продолжалась. Спустя какое-то время платформа начала качаться сильнее, а потом дала резкий крен. Вокруг нее взлетали в воздух черные точки – сарки, догадался Таллен. Еще через десять секунд платформа опрокинулась, распадаясь, и пропала. «Ярость и шум», подумал Таллен, и стал гадать, откуда знает эти слова. От какой-то женщины?
– В среднем мы вот так теряем по две ежегодно, – сказал Хуб. – Причиной гибели редко становится конструкция. Обычно дело в софте, то есть в вас, мистер Таллен. Все еще хотите работать на платформе?
– Да.
Хуб кивнул.
– Хорошо. Вы еще далеки от приема на работу, но я готов направить вас на предварительный осмотр у психолога. Прежде чем вы согласитесь, вы должны понять, что испытания предполагают высокий уровень непредвиденных последствий, а непредвиденные последствия означают инвалидность и/или смерть с вероятностью три и восемь процента. Риск целиком лежит на вас и не подлежит страхованию. Вы понимаете и принимаете эти условия?
– Я уже не подлежу страхованию.
– Пожалуйста, дайте ответ.
– Да.
– Ваше согласие записано и заверено. Теперь это договорное соглашение, мистер Таллен. Если по окончании испытаний и инструктажей вы будете в состоянии обеспечивать работу платформы, у вас будет один свободный день под нашим надзором, прежде чем вас отвезут на место работы. На платформе, из соображений безопасности, вы не сможете связаться с внешним миром иначе как через каналы компании и с согласия компании. Хотите что-нибудь уточнить или сказать?
Таллен ответил:
– Только то, что день мне не понадобится.
Шестнадцать. Алеф
С тех пор как мы прибыли на планету его отца, я видел Пеллонхорка лишь пару раз и мельком. Меня поглотили уроки Соламэна. Итан Дрейм не упоминал о Пеллонхорке, и все остальные тоже.
А потом я встретил его снова. У меня был долгий, почти девятнадцатичасовой рабочий день, и я устал.
Когда он пришел, я сидел за маленьким столиком в своей кухне. Я немедленно понял, что это он. Три – одинаковой силы и через равные интервалы – удара в мою дверь – так он всегда оповещал о своем приходе в дом моих родителей на Геенне. К третьему удару мое сердце колотилось.
Он выглядел бледным и заметно потерял в весе. Мне было неловко оттого, с каким напряжением он на меня смотрел, так что я представил себе успокаивающий, дрожащий блеск моего кружева. Но сквозь него я видел стоящего Пеллонхорка. Меня потрясло осознание того, что он никогда, ни на мгновение, не покидал моей головы, что он стал неотъемлемой частью меня.
– Проходи, – сказал я, а потом, когда он не ответил, добавил: – Где ты был?
Войдя, Пеллонхорк не стал садиться.
– Ты помогаешь моему отцу, да? – спросил он. – Как делал твой. И у тебя получается.
Я чувствовал, будто что-то упускаю. Впрочем, я часто это чувствовал, за исключением моментов, когда думал о кружеве.
– Да, – ответил я, пытаясь сохранять спокойствие. Теперь это было сложнее. Пеллонхорк послужил внезапным напоминанием о родителях, и внутри у меня закипело. – У меня есть пьютерия, способная производить в секунду столько вычислений…
– Заткнись, Алеф. Ты совсем не изменился. Мне надо с тобой поговорить.
Я посмотрел в сторону.
– Догадайся, какое число больше: количество вычислений, которое производит в секунду моя пьютерия, или количество…
Пеллонхорк издавал странные звуки. Я посмотрел на него и заткнулся. Плачущим я его еще не видел. Это вырвало меня из вычислений.
– Ох, бедный ты ребенок, – сказал я, инстинктивно припомнив, что делать. – Иди сюда.
Я протянул к нему руки, как столько раз делала для меня мама. Сначала Пеллонхорк стоял как вкопанный – что, интересно, он подумал при виде моей попытки по-матерински его утешить? – а потом рухнул в мои объятия.
Я не стал целовать его в лоб, как мама целовала меня, – да и не дотянулся бы, такой он был высокий, – но мы обнялись, и я почувствовал его слезы на своей щеке. Я ощущал странную цельность. Я знаю точно, сколько времени мы так простояли.
А потом мы отошли друг от друга.
– Я хочу поговорить, Алеф. Не здесь.
Я уже несколько месяцев никуда, кроме Этажа, не ходил с какой-то конкретной целью. Если я чего-то хотел, мне это приносили. Но время от времени я прогуливался, просто блуждал по улицам и смотрел, как вокруг меня разгорается и угасает день, пересчитывая людей, окна, машины, вычисляя и сравнивая.
Был поздний вечер, и над нами ярко горели уличные люмы. Пеллонхорк постоянно оглядывался, часто останавливался, окунаясь в свет витрин, и несколько раз возвращался назад, хотя было ясно, что он не заблудился и не собирается ничего покупать. Я спросил, в чем дело, а он просто ответил:
– Ни в чем. Привычка.
В конечном итоге мы зашли в маленький бар «Питейная». Там играла громкая музыка, а владелец, похоже, знал Пеллонхорка; он проводил нас к угловому столику. Пеллонхорк сел спиной к стене, постучал пальцем по столу.
– Тебе было когда-нибудь интересно, зачем мы прилетели на Геенну, Алеф? Мама и я?
Неожиданно ко мне возвратилось пробужденное вопросом воспоминание. Я, не забывавший ничего, чуть это не позабыл.
– Я однажды тебя спрашивал, – ответил я. – Когда ты только прилетел.
Музыка продолжала играть. Ритм был стремительный – почти жужжание.
– Правда?
Он тогда побил меня за этот вопрос.
– Разве ты не помнишь? – спросил я.
– Нет, – сказал он, не глядя на меня.
– После того, как Лигат… ну, после этого я предполагал, что твой отец пытался вас обоих от него спрятать.
– Он меньше угрожал бы нам здесь. – Пеллонхорк постоянно озирался. Я нервничал.
Он продолжил:
– Мой отец кое-что со мной делал. Думаю, ты можешь себе представить.
У меня в голове замелькали картинки из порносферы. Я вспомнил первый раз, когда мы с Пеллонхорком в нее погрузились в кабинете моего отца, и сайты, которые он мне показывал. Может, он говорил об этом?
– И маму он тоже бил. – Он рассказывал об этом поразительно спокойным голосом. Я узнал в нем собственную манеру разговора. Меня поразило, что он построил свою модель самоконтроля на основе моей.
– Мама сказала, что заберет меня от него, – говорил Пеллонхорк. – Она была единственной, на кого он обращал внимание, Алеф. Она была ему нужна. Он позволил ей увезти меня на Геенну, только чтобы не потерять ее навсегда. – Его голос дрогнул. – Но теперь она умерла, а я вернулся к нему.
– А Мадлен ничего не может сделать?